«Ты другая. К счастью, ты совершенно другая. КИРА!» – рявкнул наушник.
Вздрогнув, я выронила зеркало, и оно рухнуло мне под ноги, разбиваясь о белую плитку кафельного больничного пола. Сразу же вбежала охрана.
– Пошли прочь! – закричала Поля, и я только сильнее закрыла руками уши. – Кир, ты как? Ты шума боишься, да? У тебя тоже посттравматический синдром, да?
В мыслях у меня прозвучал голос Максима: не пост-, а сейчас-травматический синдром. Подумав о нем, я улыбнулась, и Поля, решив, что все в норме, сунула руку под матрац, выуживая что-то.
Она подвинулась ко мне на самый край кушетки и перешла на шепот, озираясь по сторонам:
– Я кое-что отдам тебе. Мне принесла помощница по дому.
– Что отдашь?
– Что-то… страшное. За гранью, понимаешь?
– Понимаю, я сама одной ногой там, – отшвырнула я кусок зеркала.
Полина уже не могла остановиться:
– Она сказала про корону, сказала, что мою голову покроет золотой обруч, – скривилась Поля от боли. – Она подарила мне ее год назад! Корону, которую я расплавила на плите! Это был ее подарок, Кира? Ее подарок мне! Аллы! Аллы Воронцовой!
Полина держала в руках столь знакомые мне рисунки, не пойми какой наукой созданные. Она протягивала уравнение собственной смерти.
Глава 17«Селфяш с чукурушкой»
«Кира, – шуршал наушник, – спроси, кто-нибудь еще получал такие?»
– Мы получали, – шептала я, – у нас есть такие. Они висят на пробковой доске в кабинете Воеводина…
– Кира? Ты здесь? – помахала мне перед глазами ладошкой Поля, вспоминая прошлогодний день рождения. – Корона была классной. Из чистого золота, такая два миллиона стоит. Я подумала, на листе поздравление, ну типа, Алла вся такая оригинальная и решила мне открытку нарисовать. Конечно, я ничего не поняла, чего она там имела в виду, но корону оставила.
– Ты помнишь? Можешь повторить, что она сказала, когда дарила корону и… открытку?
– Сказала: «Вот карта к твоему спасению», ну и сунула мне свои каракули.
– «Карта к спасению»? Уверена?
– Я точно помню. Слово в слово. Думала, будет квест, какая-то игра в казаки-разбойники, только для взрослых, но нет. Отдав подарок, она ушла. Ты же, ну… – неловко теребила Поля простыню, – ты была там. Вы с Максом оба были, когда Алла… и все такое… Может, ты знаешь, что это за карта? И как она меня спасла, если со мной вот такое случилось? – ткнула она в бинты на голове.
«Не отвечай ей. Уходи», – хрипел наушник.
– Я уже видела такие рисунки…
«Огонькова не должна ничего знать. Дело засекречено. Уходи, или я отправлю к тебе группу».
Стукнув себя по уху, я замотала головой, слыша теперь только помехи.
– Ты видела? Где?..
– Таким же уравнением Алла описала смерть.
– Чью?
– В последний раз… свою.
Выйдя из больницы, я побежала. Камиль стоял сразу за аркой, и я врезалась в его грудь. Он пытался закрыть собой витрину продуктового магазина, но именно туда – внутрь расплавленного стекла – убегали Ира с Мирой. И вместе с ними «Алла», держа обеих за руки.
Камиль сорвал с меня платиновый парик и взлохматил волосы, пробуя увести подальше, словно плаксивого ребенка, который требует купить мороженое или шоколадку, не в силах оторваться от витрины.
Щелкнул латекс. Горячая ладонь Камиля опустилась мне на глаза. Рука все приближалась, и я видела только необычный рисунок его линий жизни, впаянных в кожу. Такие они были красные, словно ожоги.
Камиль свернул пару раз в подворотню, останавливаясь за гаражами. Только теперь он убрал руку у меня с лица. Диким зверем я учуяла свободу. Оставалось только избавиться от тисков.
Блеснул скальпель из его чехла, спрятанного у локтя. Я не шевелилась, чтобы он не срезал чего лишнего, но Камиль и так все «видел». Он быстро удалил провода, клейкую ленту и выдернул адаптер почти у меня из трусов.
Кожа из-за скотча была влажной. Горячая рука Камиля парила над ней летающей тарелкой, высушивая, как тысячу лет испытывающие жажду инопланетяне в НЛО.
Я сунула под нос Камилю рисунок с уравнением смерти Полины Огоньковой.
– Вместе с этим теперь их семь.
– Кира… мы ничего не могли сделать.
Я металась между гаражей, пиная железные ограждения, пока на одном не появилась вмятина.
– Кира! – оттащил меня Камиль. – Перестань!
– Рисунки, Камиль… они висели, пришпиленные к пробковой доске у Воеводина полгода… Он увидел их впервые, когда Алле было всего шесть лет!
– Ты тоже видела такой на ее двери, Кира. Никто не может решить их!
– Мы должны были… на них наши трупы, Камиль! Семь рисунков… семь самоубийц! Дело о шести самоубийствах, Камиль… это не случайность. Алле было шесть лет, и она тогда уже знала, что они умрут!
– Не совсем так, – поправил Камиль. – Она знала, что ты будешь рядом с ними, когда они умрут. Ты будешь в центре всех этих смертей. И это хорошо.
– Еще одно слово, Камиль, – терла я глаза, чувствуя, как в них лопаются сосуды, – и я тебе врежу.
– Хорошо, – добавил он, – что рисунков не двадцать пять и сто сорок. Значит, больше никто не умрет.
– Уверен? – Уловив момент, я снова пнула металлическую коробку. – Сколько таких она отправила в письмах, знаешь? Полине подарила сама… назвала их… картой к спасению… Типа, вот тебе схема, как ты сдохнешь, не поймешь ее – твои проблемы! Ты – труп!
– Я доложу Воеводину. Он проверит. Сравнит ДНК карты с образцами крови жертв.
– Не надо быть Воеводиным, Камиль, чтобы понять – они совпадут!
– Пусть так. Все равно неизвестно, что заставило их сделать это. Почему они… поступили так. Воронцова мертва.
– Уверен?
Его плечо дернулось, и теперь уже Камиль пнул ботинком по камню под ногами, пытаясь унять приступ.
– Уверен. Лично делал ее вскрытие.
– Ты? Копался в ее… голове?
– Все как у всех. Обычный труп. Никаких аномалий не выявлено. Кроме особенностей крови.
– Она была черной?
– Золотой. Только сорок людей на планете имеют такую кровь. Ее называют «золотой». Кровь с нулевым резус-фактором. Если тебе это важно, попади вы с Воронцовым не в сердце, а в ногу, в любую крупную артерию, ее бы все равно не спасли. Такой крови для переливания ни у кого нет, а любая другая убила бы ее.
– Алка… – закрыв лицо руками, я обессиленно рухнула на бордюр, – что ты хочешь мне сказать? Ее стих, рисунки… Камиль, – не могла я унять зуд в глазах, – ты хоть представляешь, каким был бы мир, если бы она не умерла?
Он опустился рядом, прикоснувшись своим плечом к моему:
– Иногда я думаю, каким был бы мир, если бы вас было четверо.
– Четверо? Ты про моих сестер?.. Я тебе точно врежу! – замахнулась я, но Камиль перехватил руку, сдавливая запястье.
Мне было больно от старых ран после стяжек, но я даже не поморщилась.
– Они были детьми, Камиль! Им было всего десять!
– Кто-то или… что-то решило их забрать. И Аллу тоже.
– Мы с Максимом убили ее, чтобы спасти остальных!
– А десятилетних девочек – не вы?
Сумев наконец-то выкрутиться, я оттолкнула его со всей силы. И еще раз, и снова. Камиль пятился, дергался, но не пытался защититься. Он выглядел даже надменно, позволяя мне нападать на него, и мои атаки становились все агрессивней и жестче. В какой-то момент взгляд Камиля стал обеспокоенным, и, не успев понять, что случилось, я получила три тычка пальцами.
– Твои глаза. Капилляры лопаются.
– Сейчас я лопну твои! – замахнулась я кулаком, но получила три пальцевые атаки: в переносицу, ладонь и под лопатку.
Скорость была столь быстрой, что невозможно было рассмотреть его руки и хоть как-то защититься. Я почувствовала слабость во всем теле, и у меня подкосились ноги. Раненым зверем (или зверем с ярким, торчащим из шкуры дротиком) я плелась по подворотне, хватаясь руками за деревья, капоты машин, спинки лавочек. Темные пятна перед глазами полностью закрыли обзор. Падая, уходя в черное зеркало, я услышала Аллу: «Найди меня, Кирочка… найди меня».
Чувствуя, что прихожу в себя, я ощутила запах формальдегида. Что-то жесткое под всем телом. Глаза словно засыпало песком и заволокло коркой. Растирая их руками, я попыталась сесть, когда за спиной зажглась тусклая настольная лампа.
– Очнулась? Вот, выпей.
– Я в морге?
– Пока нет.
– Мы у тебя дома? – За мелькающим серой тенью Камилем я разглядела его старый ковер с истоптанной «evoL». – Что произошло? Ты… – вспоминала я, – ты на меня напал со своими тычками!
– Пришлось тебя остановить.
Он надавил рукой мне на лоб, чтобы я опустила голову обратно на кушетку.
– Компресс, – протянул он ватные диски с чем-то коричневым.
– Пойдет! В глазах песок! – позволила я положить диски себе на веки. – Что за чай? – принюхивалась я к травяному аромату.
– Из жабьей клоаки и голубиного зоба, – надавил он рукой на лоб снова, чтобы я не дергалась.
Но я лежала смирно, не поверив в эти издевки.
– Зачем ты стреножил меня? Ты заслужил, сам знаешь. Природа или кто-то за нее избавляется от нас… таких, как Алла. А если бы это были твои дети? Твои Ира, Мира или Алла?
– У меня нет детей.
– Повезло планете, да?! Ты же социопатный социопат! Как я… Ты ведь так думаешь?
– Я не думаю, а делаю выводы. Ты напала на Максима, сегодня на меня. И я до сих пор уверен, что твой Стив в голове приказывал тебе швырнуть нож не в бак «Инфинити», а в бухого парня, который тебя оскорблял.
– Я на тебя напала? Не выдумывай! Ну, толкнула пару раз, как девчонка, за то, что ты про моих сестер такое брякнул. Осталась только я, Камиль. Из всех четверых. Прибей тогда уж и меня, чтобы миру спокойней жилось. Чтобы природа не избавлялась от таких, как я и Алла.
– Мир сделает это сам.
Наконец-то сумев сесть, я сняла с глаз ватные диски. Голова больше не кружилась, песок в глазах растворился. Слева на столике с колесиками возвышалась коричневая банка с надписью: «жабья клоака и голубиный зоб».