равнить минареты и с копьями, устремленными в вышину, они пытаются достичь неба и соединить с ним землю. И все это — Истанбул.
Музеи в древних мечетях и султанских дворцах с прекрасными залами, внутренними двориками и бассейнами, кофейни, чайные, кондитерские, где подают кока-колу, овечье молоко, коньяк, водку, рахат-лукум, халву, миндаль и мед, курительные залы с кальянами, рестораны мясные, рыбные, специальные турецкие, где готовят денер-кебаб, замечательное национальное блюдо на вертикальном вертеле, его едят с топленым сливочным маслом и зеленью, рестораны французской и английской кухни. Отели из бетона и стекла, сотни светящихся рекламных щитов на широких улицах. На северном и южном берегах — базары. А на базарах мясо, птица, зелень, масло, яйца, пряности и фрукты: дыни, бананы, фиги, финики, ананасы, кокосы, апельсины, яблоки, груши, сливы, персики — но это еще не все.
Самый большой базар — в Аксарае. Его нужно посетить прежде всех других. Там можно неделями блуждать лабиринтами вдоль лавок, рядов и балаганов. Ряды за рядами, лавки за лавками: посуда, самая разная, духи, ковры, трубки, чеканка и украшения, керамические тарелки и блюда, мангалы. Радиоприемники, телевизоры, холодильники, резьба по дереву, фигурки из эбена, слоновой кости, металлические лампы, светильники с цветными стеклами, резные табуреты. Расшитые туфли, бархатные и парчовые, картины, вышивки, гобелены, мыло, кораллы и зеркала. Ювелирные ряды ласкают глаз — золото, серебро, драгоценные камни. Целые горы золотых колец, браслетов, серег и жемчужных ожерелий — таких вы не встретите нигде, ни в Иране, ни в Индии. По базару в Аксарае вы можете бродить часами, днями, неделями, блуждать по лабиринтам между лавками, магазинами… бесконечно блуждать под стеклянной крышей… Когда солнце заходит над Измиром, небо там бирюзовое. Стамбульские же закаты — в багровых тонах. Город плавится в огне, но там царит мир, словно вы не на грешной земле, а в раю у Аллаха”.
Господин Маглайлия был, возможно, немного поэт, но Вики понимал, что он не преувеличивает. Это подтверждали глаза турка, улыбки и взгляды его спутников и Барри Пирэ.
“В июне, когда кончатся занятия… — Вики парил в мечтах, лежа на тахте, — мы поедем с Барри в Турцию на “ягуаре” вдвоем. Сами сядем спереди, чемоданы уложим на заднее сиденье. Его отец сделает все через своих знакомых, чтобы путешествие удалось… Полетим, как на перистых облаках…”
Вики представил себе ковер-самолет с атласными подушками, пальмовые листья, розы… Он даже аромат ощутил, одуряющий запах жасмина…
И вдруг резкий стук в дверь.
Пропал ковер-самолет, вместе с ним растаяли атлас, пальмы, розы, чарующий аромат жасмина… парение на облаках счастья. Голова еще кружилась. Он привстал на тахте и увидел призрак.
На пороге стоял отец. Неподвижно и немо, точно вошел в камеру к преступнику. И смотрел на Вики, как на экспонат из коллекции насекомых. Мерил его холодным взглядом, как какого-нибудь выродка. На темное лицо и прищуренные глаза не падал даже отблеск света. Шагнув вперед, он бросил взгляд на часы, как палач перед исполнением приговора. На ощупь затворил за собой дверь.
Вики слегка очнулся от своих грез. Ощущение полета исчезло, но голова все еще приятно кружилась, еще не совсем угас в ней напев. Он сделал над собой усилие и сел.
— Мы обменивались подарками… Рождество скоро… — выдавил он наконец, слыша свой голос будто со стороны.
Советник сделал еще один шаг от двери, осмотрелся в полутемной комнате, включил свет. Слабенькая ночная лампочка потонула в сиянии желтой люстры, комната осветилась до последнего уголка. Советник поглядел на тумбочку и увидел елку и пакеты, поглядел на стол и увидел старые часы, поглядел на стул и увидел на его спинке новый шарф. И снова застыл неподвижно и прямо, прямо и холодно, ни один мускул не дрогнул на лице.
— Мы еще в прошлом месяце договорились съездить за елкой.
Советник бросил взгляд на ночник, свет которого тонул в сиянии люстры, потом — на блеснувшее рядом золото, потом — на сложенную в углу тахты пижаму.
Потом он снова сделал шаг… Подошел к тахте. Вики не то чтобы полностью очнулся, но весь безотчетно напрягся.
— А после мы были в баре, — с трудом выговорил Вики каким-то сдавленным голосом. — Там встретили поставщиков господина Пирэ, они пригласили нас на ужин. Меня, Барри и Грету. А Барри подарил мне золотые часы, вот эти. — Он показал. Ему казалось, что он говорит очень решительно и твердо.
— Во-первых, встань, когда я с тобой разговариваю! — Советник цедил слова медленно, будто взвешивал каждую гласную, лицо оставалось вполне бесстрастным.
Вики спустил босые ноги на пол и встал. Если ты обязан стоять перед другим и ожидать, что скажут, непонятно, куда девать руки и глаза — ощущение не из приятных. Уподобляешься собаке, готовой служить хозяину.
Вики стоял, опустив руки, глядел куда-то в сторону двери, прекрасные мечты унеслись, голова тихо кружилась, и он только наполовину воспринимал происходящее.
— Во-вторых, — чуть громче продолжал советник, — что это за ботинки тут валяются?
Вики подобрал ботинки, которые сбросил на ковер, и заметил лужицу. Он вынес ботинки из комнаты и вернулся, не закрывая двери.
— И в-третьих: что это за метелка? Где ты срубил дерево? Чтобы я его больше здесь не видел!
Вики вынес елку из комнаты, постоял, прикидывая, куда ее деть, и вдруг усмехнулся — первая улыбка с момента прихода тюремщика в камеру. Он вынес елку на балкон, которым кончался коридор, ведущий к ванной, где находилась и комната камердинера.
— А теперь изволь одеться, — приказал советник, когда Вики вернулся, и в лице его не дрогнул ни один мускул, а в глазах не отразился ни один блик света.
Вики молча надел пижаму.
Только теперь, а может, минуту назад, когда выносил елку, он стал ясно воспринимать происходящее. Полностью. Он стоял возле тахты, как и вначале — уронив руки, и ждал, но теперь он понимал свое положение, положение собаки при хозяине…
Советник Виктор Хойман приступил к делу:
— Совсем немного времени прошло с тех пор, как я кое о чем тебя попросил, вряд ли ты забыл. Нужно быть начисто лишенным всякого интеллекта, чтобы забывать так скоро.
Вики понял, что имеет в виду отец. Знал с первой минуты, еще когда к нему подошел камердинер, знал еще в баре. Что неминуем конфликт из-за позднего возвращения. Он понимал это и в недавнем полусне, когда голова его тихо кружилась. Если честно, он знал это и днем, во время их поездки за город.
— Но у нас была назначена встреча — каникулы начались, мы обменивались подарками, — повторил он, и голос его прозвучал ровно и твердо, — а потом поставщики господина Пирэ из Турции пригласили нас на ужин. Я вернулся в двенадцать.
— Я ведь просил, — советник повысил голос, но лицо оставалось холодным и безучастным, — возвращаться не позже десяти. Ты вернулся в двенадцать, рубил в лесу деревья, шатался черт знает где. Господин Пирэ может позволять своим детям торчать по ночам в барах и ужинать с иностранными торговцами. Он может разрешать своим детям все, что заблагорассудится. Он, но не я. И вот ты возвращаешься в полночь вдребезги пьяный.
Вики хотел возмутиться, впервые в этих стенах, закричать, что он вовсе не пьян, а бросать друзей в такой торжественный вечер неудобно, да еще когда он получил от них прекрасные подарки… Они, конечно, ели и пили, но только легкое вино, так уж водится в такие дни, в праздники, они давно договорились…
Но он и рта раскрыть не успел. Советник подошел к столу, уперся взглядом куда-то в переносицу Вики и протянул, тяжело роняя слова:
— Мне неприятно, что ты принимаешь от Бартоломея Пирэ подарки. Золото. Золотые вещи не дарят просто так. Мне это не нравится. Категорически не нравится. Запомни: теперь ты обязан возвращаться домой не позже девяти. Не советую тебе опаздывать даже на минуту, не то пожалеешь.
Он направился к двери. По пути обернулся, посмотрел на пакеты, на карманную игру и отворил дверь. Еще раз обернулся на пороге, постоял неподвижно и немо, оглядывая сына, как арестанта, как насекомое на булавке. Лицо его было непроницаемо, как у палача, который пришел за осужденным на казнь. Потом он вскинул голову и сказал тоном, каким обращаются к прислуге:
— Что касается Турции, выбрось из головы. Обойдешься без Дарданелл. Как-нибудь.
Советник Хойман вышел, шаги затихли, как затихают шаги судьи, вынесшего приговор.
VIII
Утром — в первый день рождественских каникул — Вики встал в восемь.
Глаза у него были мутные, лицо осунулось. Болела голова, и по всему телу разливалась странная усталость. Как во сне подошел он к умывальнику. Из коридора слышались шаги, скорей всего камердинера. Выглянув в окно, он увидел перед виллой отцовский служебный “шевроле”.
Подождав, пока советник выйдет из подъезда и сядет в машину, Вики надел новые золотые часы и вышел в холл. Набрал номер Пирэ.
— И из-за этого ты не спал? — засмеялся Барри на другом конце провода. — Из-за этого болит голова и ты весь разбит? Ну, Вики, ты даешь! Все ты преувеличиваешь! Нет никакой трагедии, и до конца июня еще полгода.
— Он никогда не отказывается от своих слов, ни за что… А впрочем, ты прав. — Вики немного оживился. — Мы все равно поедем, пусть он потом хоть застрелит меня! Давай встретимся завтра, когда ты вернешься с гор!
Барри на другом конце провода тотчас согласился. Они договорились встретиться завтра утром, и Вики, повесив трубку, сразу успокоился. Странно: усталость еще, правда чувствовалась, но голова не болела.
В кухне он намазал кусок хлеба маслом, налил чаю и все время, пока ел, посматривал на часы. Бетти мыла чашки, вытирала, заглядывала в холодильник. Вики показалось, она тоже сама не своя. Наконец Бетти объявила, что господин советник вернется сегодня поздно, в Управлении какое-то предпраздничное совещание.
А Вики подумал: “Слава Богу, он вернется поздно. Благословен каждый день, каждый час, каждая минута, когда его здесь нет…”