Их голоса сливаются и вторят быстрому речитативу солиста, а потом и более мелодичному припеву.
Give me a shot to remember
And you can take all the pain away from me
Your kiss and I will surrender
The sharpest lives are the deadliest to lead
A light to burn all the empires
So bright the sun is ashamed to rise and be
In love with all of these vampires
So you can leave like the sane, abandon me [4]
Между ними звучит музыка, за окнами проносятся огни города и редкие машины, которые Кирилл лихо обгоняет. Ему нравится скорость, и сейчас хочется именно так: на пределе, навстречу горизонту, тёмному и в отсвете фонарей. И кажется, что Кристина не против. Она смело подпевает следующим песням, ладонью по бедру отбивает ритм, и Кирилл невольно косится на край юбки, но тут же переводит взгляд на дорогу.
Мелькает мысль, а не стоит ли затормозить – вот прямо сейчас?
Ведь он гораздо старше, с ним тень, от которой он не знает как избавиться, у него проклятая работа, где он пропадает днями и ночами. Кирилл гасит окурок в пепельнице и, увидев красный сигнал светофора, аккуратно тормозит. В задумчивости барабанит по рулю и бросает взгляд на Кристину: такую счастливую, с улыбкой, которая так ей идёт, в этой изящной блузке.
Она же видела его тень. Сама попросила показать! И да, он готов ответить на любой её вопрос, объяснить. Но, чёрт возьми, как ему хочется быть рядом с ней! Впервые за этот проклятый год, выжимавший по капле, Кирилл ощущает себя невероятно счастливым. Разве не ради этого стоит жить – ради ясных глаз, жарких прикосновений и спокойствия между всеми битвами? Разве не ради этого каждое сражение – ради мгновений, когда можно просто подпевать песням, мчась по ночным проспектам, и целоваться в вечернем лесу?
Кирилл молча стартует со светофора, отбросив лишние мысли. До дома остаётся всего-то десять минут.
– Можно не зажигать свет? Я люблю полумрак.
– У меня есть свечи. И большое окно в спальне, только там… а, неважно. Вина? Что-нибудь на ужин? Хотя вряд ли смогу предложить что-то изысканное.
– Кирилл! – О, неужели это укор? – Где у тебя свечи?
– В шкафу. Погоди, я сам достану. Ну, зато со спичками не придётся возиться. Значит, этап с экскурсией по дому тоже пропустим. Всё равно тут не на что смотреть. Осторожно! Эта ступенька вечно проваливается.
– Не знала, что у тебя целый дом.
– Не мой, родителей. Но они давно живут в Англии, а я привык.
– К одиночеству?
– Скорее, к счетам за электричество. Давай свечи, расставлю… ну, где-нибудь. Начну с подоконника. О, и пусть нам сыграет Muse.
Фитили вспыхивают разом – стайки язычков пламени превращают спальню во что-то особенное, в комнату, где сияют звёзды в огромном окне под потолком и горят разномастные свечи, а из старых колонок шипит музыка. Кирилл притягивает к себе Кристину, которая замерла на пороге, заворожённо глядя на эту красоту.
Кирилл начинает с поцелуев.
Ведь невозможно удержаться от того, чтобы не целовать её губы, которые пахнут лесом и слегка – его табаком. Дыхание обоих учащается, а руки Кристины беспорядочно шарят по мундиру и рубашке под ним, вытаскивают ту из брюк, залезают под жёсткую ткань, ещё хранящую следы масла. Кирилл пытается не торопиться, но как же это сложно! В паху невыносимо пульсирует, но всё-таки Кирилл притормаживает и ловит блестящий взгляд миндалевидных глаз. В эти глаза он старался не смотреть многие недели, надеясь избежать ровно того, что сейчас происходит, среди оплывших свечей, в ритме музыки, в полумраке, в котором слышится частое-частое дыхание.
Кирилл разворачивает Кристину к себе спиной, наклоняется, чтобы поцеловать шею, а пальцами подцепляет свитер с блузкой и тянет вверх. Он чувствует, как мурашки покрывают её тело, как она слегка стонет, когда он подушечками дотрагивается до рёбер. Она перед ним – полуобнажённая, пушистые волосы ещё держит обруч, тонкие лямки лифчика белеют в сумраке комнаты.
Когда он кладёт ладони на голый живот Кристины, она, распалённая желанием, откидывается и прижимается спиной к его груди.
Такая трепетная, тонкая, хрупкая.
Кирилл придерживает её за плечи и чуть отстраняется, чтобы наконец уже избавиться от рубашки, чтобы прильнуть кожа к коже: к его, всегда чуть горячей, к её, прохладной и такой нежной.
– Скажи, если я тороплюсь, – хрипит он, но ещё может держать свои желания в узде. Пока что.
– Продолжай, – полувздох.
Он медленно расстёгивает лифчик, спускает по очереди каждую лямку, замечает родинку между лопаток и легко целует. Пульсация усиливается.
А потом возвращает ладони на живот. Чуть ниже. Пальцы – на поясе юбки. Пауза. И ныряют под пояс.
Её стоны. Её вздохи и биение сердца, которое он слышит даже сквозь музыку. Решившись, снимает лифчик с аккуратной груди, и теперь видны потемневшие от желания соски. Кирилл разворачивает Кристину к себе и жадно целует, наслаждаясь свободой ласк, тем, что пальцы могут скользить по лопаткам, рисовать восьмёрки на груди, гладить, ощущать, как напрягается живот, стоит его коснуться. Она вся сейчас – будто дар для него, и Кирилл точно не хочет сделать что-то не так. Пугает мелькнувшая мысль: а если она передумает? Оттолкнёт?
Но нет, Кристина отвечает ласками. Переплетается с ним в объятиях, прижимается так, что он едва не шипит от притока крови, хотя куда уж больше?
Её пальцы неловко справляются с молнией на брюках, и Кристина на мгновение замирает. Кирилл не торопит, кажется, даже что-то шепчет на ушко, хотя сам едва соображает, что именно. Он весь пылает – и совсем другим огнём.
– Я просто… – она теряется, ищет слова, – как лучше?
Ах вот оно что. Нет уж, он сам покажет. Стягивает брюки, оставшись в трусах, которые весьма откровенно топорщатся. А потом запускает руки под юбку, заглядывая в глаза – не слишком быстро? Кристина замирает, прикрыв глаза, едва не дрожит, но не отталкивает.
Шуршит молния. Клетчатая шерстяная ткань сползает с бёдер, и теперь Кирилл видит тонкое кружево и высокие чулки. Вот чёрт. И что-то в нём слегка… темнеет.
Кирилл увлекает Кристину на кровать. Кое-как избавляется от белья, но вот с неё снимать не торопится: ему хочется любоваться этими линиями, гибким телом в оплёте капрона и кружева, сиянием глаз, грудью. Хочется припасть к соскам и ласкать их губами.
Он усаживает Кристину сверху. Прижимается членом к ещё прикрытому тканью лону, и Кристина слегка запрокидывает голову, стонет так громко, что кровь вскипает. Он гладит кожу бедра у окаёмки чулка, проводит пальцами по внутренней стороне, впитывая реакцию Кристины, и осторожно надавливает большим пальцем на самое сокровенное место. Всё ещё через ткань.
Она прижимается сильнее. Чуть ёрзает. Обвивает руками его шею и дышит прямо в неё. Каждое касание отзывается током. Каждый поцелуй – будто шаг к бездне удовольствия. Потом он покажет ей всё, что может делать мужчина с женщиной, а сейчас всё-таки запускает пальцы под ткань трусиков.
О, как же хорошо. Как же терпко касаться вот так – когда ещё млеешь от ожидания, когда голова слегка кружится, когда желание почти невыносимо. Кирилл пускает чуть искр на пальцы, и Кристина вздрагивает, почти молит:
– Войди в меня. Пожалуйста.
– Как пожелает моя дева.
Она приподнимается, и он скатывает с бёдер бельё, оставив чулки. Чёрт с ними! Кирилл выжидает ещё немного, а потом подхватывает, чтобы было удобнее.
И медленно входит.
Ох. Ему кажется, мир взрывается, а она сама становится океаном, в который хочется упасть, рекой, которая поддаётся каждому его движению, сначала медленному, почти осторожному. И потом – чуть более резкому и сильному.
Её стоны. Её поцелуи. Вкус её кожи. И то, как она принимает его: всего, без остатка, без сомнений или страха. Это заводит ещё больше. Он почти плывёт. Дыхание сбивается, и Кирилл едва понимает, когда выходит и опрокидывает Кристину на спину. Он хочет её всю, без преград, поэтому быстро скатывает капрон, чтобы не мешал касаться. Она – струна в его руках.
Он заглядывает ей в глаза: о, этот взгляд, в котором так отчётливо читается «Я хочу тебя». Он наполняет её более уверенно, почти до основания, и зависает, любуясь. Так хочется продлить удовольствие. Заставить мир застыть и провести вечность друг с другом.
Кирилл двигается медленно, не прерывая поцелуя. Её руки – на его спине, плечах. Его – на талии, груди, животе. Дыхание сплетается, в воздухе чувствуются искры и словно влажный туман. Кирилл станет её пламенем, проводником в удовольствие – ведь сам получает истинное наслаждение от каждого прикосновения и вздоха.
Грань так близка. Кирилл двигается резче, чаще, пытаясь уловить, насколько хорошо Кристине. Почти инстинктивно касается пальцем лона, где пульсирует и вьётся удовольствие, где так влажно и томно. Всё сливается: её пальцы на плечах, биение музыки – или их сердец? – вкус на губах, пламя в крови, запах весеннего дождя, капельки пота на спине. Так невыносимо хорошо, что хочется закричать.
Он ловит её удовольствие и доводит до экстаза. И среди этих стонов, дрожи от удовольствия, истомы ласк, что едва не обжигают, с той, которая стала для него прохладой и успокоением, мир взрывается.
Кирилл ещё дышит – после всего. И она тоже. Он чувствует тёплое дыхание на плечах. И целует в губы – теперь уже неторопливо и нежно. Свою озёрную деву.
Утром Кирилл совершенно не хочет расставаться с Кристиной.
– Мне нужно будет уйти в мир теней. Вернусь дня через полтора. Если смогу, то и раньше.
Он глаз не сводит с Кристины, а она, взлохмаченная после сна, сидит за столом, держа в руках чашку кофе, в его футболке и одном белье. Так он ни в какие тени не уйдёт!
– Что ж… – она медлит, а потом смотрит чуть лукаво. – Возможно, тогда это утро создано для благословений и объятий?