венно сам Громан, кандидатов от инженерно-промышленных организаций он не запомнил. Следующее заседание было созвано весной, у Громана на квартире, но представители инженерно-промышленных организаций не пришли, и заседание не состоялось[172].
Позже В.Г. Громан расширил свои предыдущие показания. Он рассказал, что у Суханова каждое воскресенье был открытый прем для всех его знакомых. Здесь попеременно бывало много людей. Беседы происходили за чайным столом, обычно без вина, говорили по очереди о хозяйственной и политической обстановке, иногда читались иностранные газеты. Вопросы, что делать, и организационные не ставились[173]. Тем не менее совещания консолидировали контрреволюционную мысль, преувеличивались все трудности и недостатки, критиковалось руководство партии и политика советской власти, предсказывался хозяйственный кризис и политическое банкротство власти. «Таким образом, группировка Суханова должна быть признана зародышем политической партии, которую Суханов мыслил как рабочую партию с социалистическим оттенком»[174].
Громан обрисовал круг лиц, бывавших у Кондратьева. Это Суханов, Жиркович, иногда Леонтьев, Шпринг, брат Кондратьева, приезжавший из Ленинграда Финн-Енотаевский, А.Л. Вайнштейн, раз или два был Фалькнер. Характер бесед был аналогичен собраниям у Суханова. Кроме факта существования Трудовой Крестьянской партии, Громан ничего о ее составе и деятельности не знал.
К самому Громану, как он выразился, приходили две группировки: с одной стороны, те же Суханов, Базаров, Кондратьев, и к ним присоединялись иногда Череванин, Фалькнер, Финн-Енотаевский при своих редких приездах из Ленинграда.
«Другая группировка состояла из моих сотрудников по Госплану и Центральному Статистическому Управлению: Б.А. Гухман, В.И. Зейлингер, Р.Е. Бройтман, Г.В. Шуб (до его ареста и высылки), Г.М. Пистрак, Рывкинд и Н.М. Вишневский (постепенно отстал), изредка присоединялись Минц и Капалинский (в последние годы не бывала). Базаров также входил в эту группировку. Отдельно у меня бывали: братья Малянтович и Череванин с ними (два раза за ряд лет), один раз (незадолго до смерти) был А.А. Богданов, часто бывал коммунист Е.З. Волков, иногда вместе с Фенье: оба они настроены право-оппортунистически, и один раз инж. И.Г. Александров. Изредка бывали Л.Т. Минц, И.И. Соколовский из Госплана, А.Л. Соколовский из ВСНХ, покойный А.Б. Штерн, М.Я. Кайвенок, А.П. Алейников, А.Г. Галлоп, Кабрицкий (из Госплана РСФСР). По делам статистики и коллективной работы «Динамика промышленности в 40 лет» заходили ряд лиц, переименовывать которых было бы совершенно бесцельно»[175].
Основой первой группировки служила потребность в обмене мнений по хозяйственным, политическим вопросам и общемировоззренческим[176].
Всех собиравшихся лиц объединяла потребность в анализе переживаемых событий, ожидание и желание ликвидации диктатуры пролетариата. Таким образом, создался блок разнородных элементов, объединявшихся на общих позициях.
Там был бывший большевик – В.А. Базаров, мечтавший о «ликвидации диктатуры», он до последнего надеялся на «перерождение» большевиков в духе учения А.А. Богданова о «социализме организаторов». Он высказывался в том плане, что шансы на успех принятого курса на осуществление социализма ничтожны. «Придя к такому сознанию, Базаров замкнулся в себе, почти перестал бывать у меня и у Суханова, и говорил, что он зритель трагедии – не знает только какого акта, четвертого или пятого. Отношение его к попыткам вовлечь в конспиративную организацию со стороны Суханова, я обрисовал даже – говоря о Суханове, его предложение сорганизоваться и выработать «платформу». Поэтому я не думаю, чтобы он участвовал в каких-либо активных действиях, кроме описанных мною совещаний у меня и Суханова, где он вкладывал и свою долю в консолидацию контрревол. мысли и воли, которой по существу были эти собрания. Происходили они в общем 8—10 раз в году у меня. У Суханова он бывал редко, у Кондратьева я даже не помню. У него я был за все время раза два-три – один, и раза-два с Сухановым. О позициях Суханова и Кондратьева я уже говорил, и нового добавить не могу, только то, что Кондратьев, рисуя перспективы грядущего, говорил: «Да, пролетариату придется потесниться в пользу крестьянства»[177].
Громан писал, что Череванин не посвящал его в свою партийную работу, но два раза проявил желание втянуть его на свидание с Бронштейном и дачу сведений в «Социалистический вестник». В своих оценках положения и перспектив Череванин развивал меньшевистскую концепцию политической свободы, демократии, денационализации и т. д.
О Фалькнере Громан писал, что он типичный ученый, не желающий рисковать не только жизнью, но и ученой работой для политики, не был очень любознателен в области этой последней. «В отличие от меня, ожидавшего хозяйственной и политической катастрофы и интервенции, вследствии боязни капиталистического мира перед растущим могуществом Советского Союза, он очень тяготился жизнью в рамках диктатуры, говорил часто: «Хоть Гирше, да иньше», выражал опасение, что господство коммунистов может оказаться продолжительным и что он, Фалькнер, умрет раньше, чем произойдет падение советского строя. Но о каких-либо активных действиях своих Фалькнер никогда не говорил, и думаю я, что он воздерживался от них, боясь ответственности. Но в беседах своих, где бывал троцкист Сам. Влад. (родственник А.Л. Соколовского), иногда М.Я. Кауфман, А.Л. Соколовский, А.Б. Штерн, он достаточно много проявлял враждебности к пролетарской диктатуре. А.Л. Соколовский, который спорадически бывал у меня, у Фалькнера и раза два-три за все время приглашал к себе меня, Череванина, Фалькнера. Сам. Влад. держался такой позиции: «Большевики хотят социализма, имеют целью строить социалистическое хозяйство и потому видят то, что мы не видим, я часто остаюсь в своих предсказаниях дураком» – говорил он «хоть я и терпеть не могу большевиков» прибавлял он «но противодействовать им ничем не могу, мы ненужные люди» – закончил он пессимистически. Он ближе примыкал к позиции покойного А.Б. Штерна, который не щадя своих сил работал над устройством советской системы хозяйства и лишь скорбел на недостаток доверия к нему. Вместе с тем он не одобрял тех, кто писал декларации и подавал заявление о вступлении в компартию, как например А.И. Гинзбург, о котором говорили, что он подал такое заявление. Его буржуазно-интеллигентская природа брала верх: режим диктатуры для него был тяжел, но я должен сказать, что в спорах со мной и троцкистом Сам. Влад., например, уже перед 16-м съездом он говорил, что современное руководство выступает триумфатором, мировой кризис, успехи индустриализации, несмотря на некоторое качественное ухудшение продукции (он определял в 5 %) успехи коллективизации: – все это огромное достижение. Он с большим интересом продолжал работать над вопросами себестоимости продукции и ее факторах»[178].
Финн-Енотаевский демонстративно отгораживался от всякого деятельного участия в советском строительстве и ждал его конца. Он говорил, что весь его интерес сосредоточен на критическом пересмотре Марксова учения. Говорил, что бывает у Сокольникова и Бронского.
Громан считал, что госплановая группа сложилась на деловой почве. В нее входили лица разного образа мыслей, разной степени политического интереса и активности, и поэтому общей базой было научное исследование и научное планирование. «Когда политика советской власти шла в направлении, казавшемся и мне бывш. меньшевику – богдановцу и бывш. большевику-богдановцу Базарову единственно правильной отвечавшей нашей расплывчатой формуле: оптимального сочетания развития производительных сил, роста благосостояния трудящихся масс и развития социалистических форм (на последнем месте), формула, под которой скрывалась мысль об эволюционном перерождении диктатуры, наша группа лишь в отдельных случаях вступала в конфликты с властью. Но после 16-го съезда, когда определенно выявилась воля партии к социалистическому наступлению – наша группа приобрела уже определенный контрреволюционный характер, но с этого момента она стала хиреть и вырождаться, деловая почва стала уходить из-под ног, политические разномыслия проявляться сильнее.
Если в 1924—25 г. собрания группы, главным образом, состояли в обсуждении методологии и организации работ по коньюнктуре и контрольным цифрам и лишь мимоходом об общем хозяйственном строе и политических событиях, то в 28 г. уже центр тяжести перешел на эти последние вопросы. Началось с экстренных мер по хлебозаготовкам»[179].
На наш взгляд, в кругах собиравшейся интеллигенции безусловно обсуждалась социально-политическая и экономическая обстановка в стране, делались критические выводы в отношении руководства государством. Вряд ли это могло быть только сочинением следователей.
Третье направление следствия было связано с разработкой связей подследственных по делу «ТКП» с заграницей, попыткой установления контактов с иностранцами и эмигрантами.
А.Н. Минин, переведенный из Москвы в ПП ОГПУ ЦЧО, был допрошен 8 августа в Воронеже по этому вопросу. Он рассказал о встречах во время заграничной командировки летом 1929 г. По приезде в Берлин в первых числах августа он намеревался повидаться с эмигрантом – профессором В.Д. Бруцкусом, но его не оказалось в городе, поэтому встреча не состоялась.
В Праге, в конце августа, он встретился в дачной местности Мокронсы, где жило много эмигрантов, со своим бывшим товарищами по партии Изюмовым и В.А. Мякотиным. В тот день там состоялось небольшое клубное собрание в частной квартире, для заслушания доклада Мякотина, который приехал из Софии, где занимал кафедру русской истории. Его доклад не носил политического характера. Минину никто никаких вопросов не задавал, он на этом собрании буквально не открыл рта