Фейгин считал, что партия должна ударить по всем группам и лицам, представляющим себя сторонниками генеральной линии партии, а на самом деле плетущимся на поводу у классовых врагов[219].
23 ноября 1930 г. А.Н. Смирнов написал письмо в редакцию газеты «Правда» в связи с публикацией статьи В.Г. Фейгина «Кондратьевщина в оценке т.т. Смирнова и Теодоровича», а в копии свое письмо направил Сталину.
Он писал, что во избежание всяких кривотолков считает необходимым заявить, что всю свою сознательную жизнь он отдал партии и рабочему классу. За 35 лет борьбы честно выполнял волю партии и, как дисциплинированный большевик, ни разу не отступал от линии партии – ни в каких группировках, оппозициях и т. п. не участвовал. Правый уклон считает главной опасностью на данном этапе революции.
Заявил, что классовая настороженность в отношении Кондратьева была у него в течение всего периода работы в Наркомземе и он правильно оценил один из основных документов кондратьевщины, являвшийся, как это теперь установлено следствием, платформой контрреволюционной организации.
В отношении доклада Кондратьева о мерах по предотвращению измельчания крестьянского хозяйства Смирнов заявил, что ни им, ни коллегией Народного комиссариата земледелия доклад Кондратьева не был принят ни в основном, ни в частностях. Далее он писал, что никогда не претендует на точность формулировок в своих выступлениях по тому или иному вопросу. В тех случаях, когда отдельные практические предложения, выдвигавшиеся им перед ЦК партии, отклонялись, то никогда на них не настаивал и всегда строго руководствовался партийными решениями.
Предложил судить о его партийной позиции не по отдельным случайным выдержкам из речей, а по всей его работе. В работе он исходил из интересов рабочего класса и партии и не на словах, а на деле борется за торжество генеральной линии партии, строго следуя указаниям Ленинского Центрального Комитета партии.
В отношении архивных изысканий Фейгина Смирнов заметил, что в архивах многих ведомств можно обнаружить массу материалов, содержащих скользкие формулировки руководителей ведомств по тем или иным вопросам. Вряд ли целесообразны эти архивные изыскания, преподносимые в форме сенсации[220].
Данное письмо А.П. Смирнова было опубликовано 29 ноября 1930 г. в газете «Правда».
Сталин почти всегда лично контролировал ход следствия по всем крупным процессным делам. Каким путем он направлял следствие по делам «Промпартии» и «Трудовой Крестьянской партии», видно из его письма Менжинскому с пометой: «Только лично». Оно является очень важным, поэтому приводится полностью.
«Тов. Менжинский! Письмо от 2/Х и материалы получил. Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях – это вопрос об интервенции вообще и, особенно, вопрос о сроке интервенции. Выходит, что предполагали интервенцию 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г. Это очень вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника, т. е. от группы Рябушинского, Гукасова, Денисова, Нобеля, представляющей самую сильную социально-экономическую группу из всех существующих в СССР и эмиграции группировок, самую сильную как в смысле капитала, так и в смысле связей с французским и английским правительством. Может показаться, что ТКП (трудовая крестьянская партия) или «Промпартия», или «партия» Милюкова представляют главную силу. Но это не верно. Главная сила – группа Рябушинского – Денисова – Нобеля и т. п., т. е. «Торгпром», ТКП, «Промпартия», «партия» Милюкова – мальчики на побегушках у «Торгпрома». Тем более интересны сведения о сроке интервенции, исходящие от «Торгпрома». А вопрос об интервенции вообще, о сроке интервенции в особенности, представляет, как известно, для нас первостепенный интерес.
Отсюда мои предложения:
а) Сделать одним из самых важных узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки ТКП, «Промпартии» и, особенно, Рамзина вопрос об интервенции и сроке интервенции: 1) почему отложили интервенцию в 1930 г.; 2) не потому ли, что Польша еще не готова? 3) может быть потому, что Румыния не готова? 4) может быть потому, что лимитрофы еще не сомкнулись с Польшей? 5) почему отложили интервенцию на 1931 г.? 6) почему «могут» отложить на 1932 г.? 7) и т. д. и т. п.;
б) Привлечь к делу Ларичева и других членов «ЦК промпартии» и допросить их строжайше о том же, дав им прочесть показания Рамзина.
в) Строжайше допросить Громана, который по показанию Рамзина заявил как-то в «Объединенном центре», что «интервенция отложена на 1932 г.»;
г) Провести сквозь строй г.г. Кондратьева, Юровского, Чаянова и т. д., хитро увиливающих от «тенденции к интервенции», но являющихся (бесспорно!) интервенционистами, и строжайше допросить их о сроках (Кондратьев, Юровский и Чаянов должны знать об этом так же, как знает об этом Милюков, к которому они ездили на «беседу»).
Если показания Рамзина получат подтверждение и конкретизацию в показаниях других обвиняемых (Громан, Ларичев, Кондратьев и К° и т. д.), то это будет серьезным успехом ОГПУ, так как полученный таким образом материал мы сделаем в той или иной форме достоянием секций КИ и рабочих всех стран, проведем широчайшую кампанию против интервенционистов и добьемся того, что парализуем, подорвем попытки к интервенции на ближайшие 1–2 года, что для нас немаловажно.
Понятно?
Таким образом, Сталин этими процессами преследовал решение еще одной, совершенно, на первый взгляд, не очевидной задачи – подрыв попыток начала войны против СССР в ближайшие год-два.
У И.В. Сталина была информация, что помощь внутрисоюзной оппозиции со стороны эмиграции могла выражаться в финансовой поддержке по линии Российского промышленно-финансово-торгового союза (Торгпрома). Деятельность этой организации доказывала, что к 1925 г. за границами России «существовала сила, которая была в состоянии проводить и проводила активную политику, направленную на свержение советской власти, обладавшая для этого необходимым финансовым и интеллектуальным потенциалом»[222].
В 1929 г. агент ОГПУ в Торгпроме С.Н. Третьяков в одном из своих донесений сообщил о «встречах руководства этой организации (В.П. Рябушинского, Г. Нобеля, А.И. Коновалова) с представителями антибольшевистской оппозиции из СССР, уверенно утверждал, что, по крайней мере через Нобеля, деньги последним поступали. С другой стороны, им была зафиксирована связь лидеров Торгпрома с западным капиталом, в частности в лице Детердинга»[223].
Таким образом, «имеющиеся сегодня документы позволяют обоснованно расценивать данный риск как вполне реалистичный не только на дальневосточном, но и на западном направлении – со стороны Польши и Румынии, с участием белоэмигрантских сил при спонсорстве Нобелей, Денисова, Гукасова и др. Но для понимания ситуации более ценно то, что именно аргумент ожидаемой интервенции был осознанно использован ОГПУ во главе с Менжинским в интересах победы группы Сталина»[224].
25 октября 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление о необходимости немедленно предать суду контрреволюционный объединенный центр, поставив там центральным вопросом показания вредителей о подготовке интервенции.
При этом создавалась комиссия в составе: Литвинова, Ворошилова, Сталина, Менжинского и Крыленко для просмотра в кратчайший срок показаний вредителей об интервенции с целью опубликования их в печати[225].
С учетом пожеланий Сталина, с этого времени следствие перенаправило свои усилия на «выбивание» у подследственных показания по интервенции.
Так, А.В. Чаянов на допросе 2 ноября 1930 г. показал, что в 1929–1930 гг. был на трех совместных заседаниях ЦК «ТКП» и ЦК «Промпартии», два из которых происходили в Госплане СССР, и одно на квартире Рамзина. Из состава присутствовавших на этих совместных собраниях он отметил со стороны «ТКП»: Кондратьева, Макарова, Юровского, кажется, Рыбникова; со стороны Промпартии: Осадчего, Шенина, Рамзина, Ларичева (?). Расчленить состав по отдельным собраниям он не сумел[226].
Однако теперь в протоколе допроса прописывались ранее неоговоренные или отрицаемые Чаяновым сюжеты. Так, он согласился с тем, что на встречах обсуждались в случае наступления кризисной конъюнктуры планы по налаживанию в составе Красной армии массовых потенциальных связей. Для этого якобы ими велась работа в территориальных частях, на курсах для комсостава и др.
Собрание в начале 1930 г. было посвящено вопросу о состоянии деревни в связи с коллективизацией и раскулачиванием. При этом Промпартия интересовалась возможностью стихийного взрыва крестьянских восстаний. И если раньше «ТКП» отрицала крестьянские восстания, то теперь в случае создания кризисной конъюнктуры гражданской войны партия могла быть поставлена перед необходимостью организации массового крестьянского движения вплоть до вооруженной борьбы всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.
То же самое произошло и по отношению к террору. Если раньше «ТКП» резко отрицала его проведение, то вдруг через два месяца Чаянов этот вопрос не стал считать предрешенным в условиях гражданской войны.
Отношение «ТКП» к интервенции в процессе следствия также изменилось. Раньше все члены этой организации относились к интервенции резко отрицательно. Теперь Чаянов начал признавать, что в составе «ТКП» могли быть элементы и с достаточно выраженными интервенционными настроениями. По его словам, вопрос этот мало обсуждался и не получил окончательного решения[227]