Вновь Енукидзе на документе ставится резолюция: «Поставить вопрос о досрочном освобождении на ближайшей Комиссии». И вновь этот вопрос не решается.
Одновременно, 23 сентября 1934 г. А.Ю. Макарова пишет и М.И. Калинину. Пишет о том, что прошло больше года, как она обращалась с предыдущим письмом, а ответа никакого нет. «Настоящим ходатайством я еще раз прошу Вас Михаил Иванович о досрочном освобождении моего мужа, о возвращении его в родную производственную обстановку, о возвращении его семье, нашим малолетним сыновьям, которым так нужна помощь отца»[435].
И вновь никакого решения принято не было.
Уже после своего освобождения Н.П. Макаров в 1937 г. просит М.И. Калинина ходатайствовать о снятии с него судимости. Пишет, что его заработок агронома-плановика в зерносовхозе не позволяет оказывать сколько-нибудь реальную помощь семье, живущей в Москве. Силы жены перенапряжены и подорваны напряженной борьбой за существование. Его сыновья – мальчики в возрасте 14 и 11 лет больше чем когда-либо нуждаются в обществе отца. Сам он полон стремления отдать все силы и опыт на развитие социалистического сельского хозяйства.
«Все это заставляет меня обратиться к вам, Михаил Иванович, с просьбой поддержать перед Президиумом ЦИКа мое ходатайство о снятии с меня последних ограничений в правах полноправного гражданина СССР»[436].
Сообщает Калинину, что одновременно с этим письмом он подает прошение в Президиум ЦИК СССР о снятии с него ограничений в отношении избирательного права, выбора места жительства и о снятии судимости.
В прошении он пишет, что в июне 1935 г. был освобожден, но при этом лишен на 3 года избирательных прав и ограничен в выборе места жительства. Как административно-высланный, он поселился в Воронежской области, где работал в качестве агронома-плановика в Викторопольском совхозе.
Сообщал, что, работая в совхозе, принимал активное участие в планировании и производственных процессах. Весенние предпосевные и посевные работы провел за 9 дней вместо 12–15. Уборка зерновых проведена в 25 рабочих дней, вместо 35. Сев озимых был окончен к 25 сентября, вместо октября – ноября и др.
Просил Президиум ЦИК СССР снять с него ограничения в отношении избирательного права, права свободного выбора места жительства и о снятии судимости для того, чтобы он мог быть полноценным работником социалистического сельского хозяйства[437].
Одновременно с просьбой поддержать его ходатайство в Президиум ЦИК СССР Н.П. Макаров 7 января 1937 г. обращается к Я.С. Агранову. «Пользуясь случаем поблагодарить Вас за оказание содействия при получении мною работы, я должен сказать, что истекший год моей работы в зерносовхозе был годом не только напряженной работы, но и годом научной и технической переквалификации. Но в то же время он был и годом моей политической самопроверки, при которой я, участвуя непосредственно в социалистическом производстве и соприкасаясь вплотную с стахановским движением, снова и снова убеждался, что социалистический путь развития социалистического сел. хоз-ва есть единственный путь его настоящего и полного развития.
Но в то же время жизнь моей семьи очень тяжела. Сыновья растут без отца. Мать, моя жена, тоже бесконечно занята на работе и все же не может достаточно обеспечить детей, тем более, что силы ее подорваны за эти 6 ½ лет. А моя помощь в силу скромного заработка агронома-плановика ничтожна.
Я могу и хочу работать, отдавая в работе социалистич. сел. хоз-ву все силы и внимание, но для этого я должен стать полноценным работником. Тогда я смогу помочь и семье и уберечь жену от окончательного разрушения своих сил и здоровья. Все это заставляет меня просить Вас о Вашей авторитетной поддержке моего ходатайства в ЦИК СССР, копию которого я прилагаю к этому письму»[438].
И эти его просьбы осталась без удовлетворения.
В 1949 г. Н.П. Макаров вновь обращается к И.В. Сталину. Он пишет, что в мае 1945 г. подал ходатайство о снятии судимости, но ему было отказано. Он не понимает причины отказа, не может примириться с этим ответом, считая его несправедливым.
Коротко рассказал о себе о своей работе старшим агрономом в зерносовхозе Викторополь, рассказал о дальнейшей своей жизни.
Он писал: «Позже, работая старшим агрономом Миллеровской М.Т.С (с 1939 г., я участвовал в той напряженной работе коллектива, которая позволила в 1944 и 1945 году давать государству больше хлеба, чем до войны. В 1945 году Миллеровская М.Т.С. имела наибольший урожай зерновых культур среди М.Т.С. Северного Дона. Не случайно за мою работу 1945 г. Ростовский Областной Комитет В.К.П.(б) и Ростовский Исполком наградили меня Почетной Грамотой, а районные организации медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне». МТС получила Областное Красное Знамя.
В период оккупации, попав в окружение при эвакуации МТС, я не смог уйти. Отказавшись стать директором МТС при фашистах, я бежал. Дважды пытался перейти фронт у Дона, прошел около 300 клм. и в совхозе под Острогожском, работая полеводом в госплодопитомнике, примкнул к подпольной антифашистской группе и активно участвовал в ней.
Лично вел активную агитацию среди военнопленных и рабочих, организовывал саботаж, распространял листовки, охранял сады, ходил в разведку навстречу нашим и т. д. Я делал все, что только мог, так как безоговорочно шел на все, чем и где мог быть полезным Родине. Как только Миллерово было отвоевано нашими войсками, я немедленно вернулся туда и начал работать по восстановлению хозяйства МТС, работая вначале и за старшего агронома, и за директора, которого тогда еще не было.
В 1945 г. приказом НКЗ СССР я переведен на научно-исследовательскую работу при Всесоюзной Почвенно Агрономической Станции имени Академика Вильямса (ТСХА). Мною составлены перспективные планы двух опорно-показательных МТС (Петровской Ставропольского края и Миллеровской Ростовской обл.). Ведется работа по внедрению планов. Аналогичная работа начата по Каширской МТС (Московской области).
Из своих научных трудов мне хотелось бы указать на большую работу по экономике социалистического хозяйства, которую хотел бы подготовить как докторскую диссертацию,
Не буду утомлять Вашего внимания перечислением других работ, но не могу умолчать, что моя жизнь и работа протекают в крайне тяжелых моральных и материальных условиях. То, что я не восстановлен, чувствуется на каждом шагу. Я не могу бывать в крупных центрах нашей культурной жизни, я ограничен в общении с научными-работниками, в пользовании библиотеками, что мешает мне держаться на уровне современной науки. Находясь в постоянных командировках, я кочую и не имею возможности отдохнуть дома, так как моя семья живет в Москве. Я не могу забыть о своих обязанностях по отношению к семье. Сыновья выросли на руках жены без меня – я расстался с ними, когда старшему было 7 лет, младшему 4 года. Теперь старшему уже 23 года, он был четыре года на фронте и вернулся домой с четырьмя тяжелыми ранениями и с тремя правительственными наградами. Сейчас он студент ИЗО студии Инвалидов Отечественной Войны. Скоро демобилизуется и младший сын, который тоже ушел добровольцем в армию во время войны и он задумается о выборе своей профессии и ему надо будет помочь учиться.
Тяжело переживая трагедию своего одиночества, оторванный от дорогой мне семьи вот уже 17 лет, я чувствую также глубокую неудовлетворенность в работе из-за отсутствия нормальных условий. Все это и заставило меня обратиться к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, с этим письмом в надежде, что Вы откликнитесь на мою просьбу, поможете мне освободиться от судимости и этим дадите возможность еще поработать во весь размах моих творческих сил на пользу нашей Социалистической Родины.
Все документы по моему делу вместе с отзывами находятся в Особом Совещании МГБ»[439]. И вновь это обращение осталось без ответа.
28 июня 1932 г. В.К. Юровская направляет И.В. Сталину две главы из работы мужа «Очерки по теории советского хозяйства», написанной Л.Н. Юровским в заключении. Такой же экземпляр она направила и Молотову[440]. Однако это напоминание о муже не помогло.
Почти через два года, 8 ноября 1934 г., Л.Н. Юровский обращается с заявлением к Главному прокурору СССР И.А. Акулову. Он пишет, что постановлением Коллегии ОГПУ приговорен к заключению сроком на 8 лет. Из указанного срока отбыл 4 года и 3 ½ месяца. Просил возбудить вопрос о досрочном освобождении и об использовании его на работе.
Он пишет: «За год до ареста я начал страдать острыми припадками головокружения, сопровождавшимися постепенной утратой слуха на левое ухо (симптомокомплекс Меньера). Зимою 1929/30 г. мне пришлось даже оставить на шесть месяцев всякую работу. Затем болезнь приняла свое обычное течение: припадки головокружения, то усиливаясь, то ослабевая, становились менее частыми, а слух на пораженное ухо систематически пропадал. На третьем году заключения я полностью потерял слух на левое ухо, но головокружения стали наступать сравнительно редко. Так продолжалось до сентября нынешнего года, когда болезнь внезапно перебросилась на правое ухо. Головокружения снова участились и вместе с тем в течение нескольких дней я почти не слышал вовсе. Затем положение изменилось несколько к лучшему, оставаясь однако неудовлетворительным и крайне неустойчивым. 11 сентября я написал об этом заявление в Наркомвнудел и 29 сентября переведен был из Суздальского Политизолятора в спец. больницу Бутырского Изолятора для лечения.
Болезнь, которой я страдаю, принадлежит, по-видимому, к числу хронических. Поражено внутреннее ухо (теперь второе), т. е. один из участков головного мозга, или область, смежная с головным мозгом, которая не поддается непосредственному лечению. То лечение, которым я пользуюсь сейчас, является косвенным, направленным на общее укрепление нервной системы, и, по-видимому, не может быть иным. Таким образом, самое течение болезни зависит целиком от общих условий жизни. Восстановление слуха невозможно. Быть может, невозможно даже полное сохранение той его доли, которой я еще располагаю. Но общие условия жизни определяют тот срок, который протечет до полного или почти полного наступления глухоты: он может быть растянут, но может быть и сжат. Этими же условиями определяется частность и напряженность головокружений, которые в благоприятной обстановке могут быть смягчены. Не приходится доказывать, что тюремный режим неблагоприятен для хода подобной болезни. Особенно тяжелым по своим последствиям является режим строгой изоляции, депрессирующе действующий на психику и неизбежно обостряющий болезненное состояние нервной системы, а, следовательно, в частности и тех нервных центров, в расстройстве которых заключается моя болезнь. Поэтому тюремное заключение является для меня более тяжким, чем для человека в здоровом состоянии. Поэтому же дальнейшее заключение означает для меня преждевременное наступление инвалидности после довольно мучительного периода болезни.