ишпиленная ему через плечо, словно перевязь. К тому же он был напуган.
Третий гость сидел в низком кресле, начищая губную гармошку. Проще всего описать его как молодого человека с лицом старика. Хотя ему было не больше тридцати, его лицо было испещрено морщинами, которые можно заработать, когда в равном количестве смеешься и корпишь над книгами; если не брать в расчет нашего дорогого доктора Фелла, это было, вероятно, самое добродушное лицо, какое я только видел в жизни. Он был настолько возбужден, что казалось, будто он жестикулировал, даже не шевеля руками. Невысокий, в старом твидовом костюме и с черными волосами, подстриженными по немецкой моде, он откатился назад в своем кресле и дружелюбно помахал рукой.
Тишина. Затем вольер с попугаями ожил. Харриет Кирктон довольно запрокинула голову с вдохновенным выражением лица, раскрыла рот до того широко, что можно было разглядеть прерафаэлитово-розовые гланды, и затянула песню. От этого, казалось, даже крыша подскочила на доме.
«Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?
Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?
Кто-КТО-кто это, кто это, кто?» —
Сказала служанка-деви-и-ица.
Рыжеволосый молодой человек вытянулся и заговорил пропитым баритоном:
– Я вам так скажу: вламываться сюда совершенно недопустимо…
Молодой старик бесстрастно и мрачно простер свою руку, будто собирался меня загипнотизировать.
– «Меня не можешь в смерти ты винить, – произнес он грудным низким голосом, – зачем киваешь головой кровавой?»[1] «И Юджин Арам кандалами бряцал, и два стражника шли по бокам»[2]. «О Сэмми, Сэмми, почему же не было у тебя алиби!»[3] – За этим причитанием последовал одухотворенный залп губной гармошки, молодой старик ухмыльнулся и прибавил уже в своей обыкновенной манере: – Добрый вечер, дружище. Присаживайтесь. Коктейль? Как там поживают эти ваши накладные бакенбарды в Скотленд-Ярде?
Его журчащую болтовню прервал тихий, несколько даже надрывный голос Холмса. Он сказал:
– Господи, да прекратите же этот цирк.
Это возымело такое же отрезвляющее действие, как ведро ледяной воды, выплеснутое на голову; никогда прежде я не видел, чтобы люди так молниеносно замолкали. Молодой старик тихонько положил свою губную гармошку куда-то возле кресла и поднял взгляд.
– Ух-х, – после недолгого молчания произнес он. – В чем дело, Рон? Кажется, ты вот-вот взорвешься.
– Прошу прощения, что вот так вломился к вам, – сказал я, – но это действительно важно. Кто-нибудь из вас знает человека по имени Рэймонд Пендерел?
Рыжеволосый побледнел как мел. Другой раскрыл рот, а затем, сообразив что-то, закрыл его, хотя не было похоже, чтоб он мог что-то прояснить. Однако Харриет Кирктон узнала это имя, уж в этом я уверен. Веселье ее улетучилось. Хотя она все так же неподвижно сидела, свесив руку с подлокотника тахты, в свете лампы, стоящей рядом с ней, я разглядел, как побелели ногти на пальцах, сжимавших ножку бокала. Но я решил, что еще не пришло время раскрывать карты.
– Никто не знает? – переспросил я.
Ни один из них не заговорил, у меня возникло странное ощущение, будто в этой тишине, повисшей в комнате, сгорали последние мосты. Нарушил ее сделавшийся безжизненным голос Холмса:
– Инспектор Каррутерс рассказал мне, что этот человек, Пендерел, был убит. Не перебивайте. Его зарезали сегодня вечером в музее… поправьте меня, если я ошибаюсь, инспектор… ножом с ручкой из слоновой кости, одним из тех, что лежали в витринах. – Холмс тщательно подбирал слова. – Я сказал инспектору, что все мы этим вечером, с девяти часов, были здесь, но он, кажется, считает…
– Убийство… – повторил Рыжий, утирая лицо дрожащей рукой.
Он был пьян, но это известие, кажется, встряхнуло его, словно машина, вылетевшая из-за угла и подбросившая его на капот. Его руки как-то странно потянулись к щекам, будто бы он пытался что-то с них стереть. Черты его загорелого лица были заурядными, но приятными. Его блестящие карие глаза смотрели теперь испытующе.
– Убийство! Боже, какой ужас, боже! То есть его убили прямо в музее? Когда? Когда это произошло?
Он стал стучать костяшками сжатых кулаков по столу. Однако Холмс ровным голосом продолжил предложение с того же места, на котором остановился.
– …инспектор, кажется, считает, что мы в этом замешаны. Ах да, позвольте-ка. Мисс Кирктон, это инспектор Каррутерс. Мистер Бакстер. – Он кивнул в сторону Рыжего, бормотавшего что-то о ножах из слоновой кости. – И мистер Уэйд… младший. – Мужчина с юно-старческим лицом поклонился с выражением дружелюбной иронии, и Холмс продолжил: – Так что постарайтесь отнестись к допросу со всей серьезностью, а иначе мы попадем в неприятности, несмотря на то что у нас, кажется, есть то, что называют «групповым алиби».
– Естественно, оно у нас есть, – произнесла Харриет Кирктон и нервно хихикнула. – И что, черт возьми, нам с этим делать?
Уэйд-младший взмахнул рукой, требуя тишины. Вокруг его глаз собрались морщинки, что делало его похожим на домового.
– Кое-что пришло в мою трухлявую голову, – объявил он, медленно и с трудом выговаривая слова, что совершенно не вязалось с его возбужденной жестикуляцией, – непреодолимое желание разгадать загадку, которая не имеет абсолютно никакого смысла. Заткнитесь, черт возьми! – подобрав губную гармошку, он как следует дунул в нее в подтверждение своим словам. Взглянув на Сэма Бакстера, он вновь повернулся ко мне. – Ну а теперь… Первый вопрос.
– Да, но послушай, Старикан, – вмешался Бакстер, – я задал вопрос, и инспектор уже собирался ответить на него. Когда произошло убийство?
– Он был убит, – медленно проговорил я, – между десятью тридцатью и одиннадцатью тридцатью.
– Ночи? – спросил Бакстер с какой-то дьявольской надеждой.
– Да, ночи.
Повисла тишина. Бакстер сел. Я не торопился засыпать их вопросами, поскольку то, что они рассказывали без всякого принуждения, говорило мне куда больше. Молодой Джерри Уэйд, которого они звали Стариканом, кажется, осознавал это; и за ширмой дружелюбия и непринужденности он скрывал, что был встревожен даже сильнее, чем Холмс. Он определенно начинал о чем-то догадываться; пока он мягко водил гармошкой туда-сюда по своим губам, я ясно видел, что эта догадка начинает мерцать и расти у него перед глазами.
– Инспектор, – вдруг проговорил он, – кто такой этот Пендерел и как он выглядел?
– Мы не знаем, кто он такой. При нем не было никаких документов или чего-либо такого, что помогло бы нам установить его личность, кроме нескольких визитных карточек. В его карманах была лишь газетная вырезка, в которой речь шла о Мириам Уэйд…
– Черт!.. – воскликнула мисс Кирктон.
Бакстер поднял свой остекленевший взгляд.
– Так вот откуда ветер дует? – спросил он своим пропитым баритоном в мягкой, можно даже сказать дипломатичной, манере. Все это гротескно контрастировало с ленточкой от коробки шоколадных конфет, пришпиленной наискось к его костюму. – Прошу прощения, инспектор. Продолжайте.
– Что касается его описания, рост около шести футов, округлое лицо, нос с горбинкой, смуглая кожа, темные волосы и усы. Кому-нибудь это кого-нибудь напоминает?
Троим мужчинам, совершенно очевидно, это описание ни о чем не говорило, ну или по крайней мере мне так показалось. Свечение во взгляде Уэйда потухло, он моргнул. Однако следующая моя ремарка привела к куда более значимым результатам.
– В последний раз, когда я видел его с кинжалом, торчащим из груди, – продолжал я, – на нем была пара черных накладных бакенбардов…
Уэйд подскочил на месте.
– Черные бакенбарды! – воскликнул он. – Вы сказали «черные бакенбарды»?
– Да. Просто чтобы уточнить, – проговорил я, – не ожидали ли вы, случайно, что они будут седые?
Тот спохватился.
– Инспектор, дорогой мой, – ответил он со снисходительной ухмылкой старого аксакала, – торжественно вам заявляю, что ни по усам, ни по бакенбардам у меня пиво не текло. И в рот не попадало. Я даже и не думал об этих бакенбардах. Но вы с таким выражением произнесли слово «черные», что я уже прямо-таки увидел, как мы все дружно идем на виселицу из-за какого-то зловещего значения, которое за ним скрывается. – (Воображение у этого крошки-домового было куда богаче, чем у всех остальных, и, как я тогда подумал, если бы он того захотел, то в совершенстве освоил бы искусство лжи и обмана.) – Труп в накладных бакенбардах! Что там еще было?
– Пока что остановимся на бакенбардах, – предложил я. Вот теперь настало время для атаки. – Это дело очень запутанно, просто кошмар какой-то, и нам, вероятно, стоит отыскать в нем какой-то смысл… Вот, скажем… Мистер Холмс, у вас там в передней, прямо над сервантом… висит фотография, на которой изображен некто в халате и с белыми бакенбардами. Похоже, снимок из какого-то театрального кружка или что-то вроде того. Чья это фотография?
Холмс раскрыл было рот, замешкался, обвел взглядом комнату. Вместо него ответил Джерри Уэйд.
– Ах это? – небрежно бросил он. – Это я.
Глава шестаяНеразлучники
– Что ж, тут вы правы, – продолжал Уэйд. – Это фотография из Оксфордского студенческого театра, и вы имеете честь видеть меня в блистательной роли короля Лира. Удивлены? Если вы будете так любезны и как следует всмотритесь в мою увядшую физиономию, то перестанете удивляться. Мне часто говорят, что с каждым днем я только молодею… А что вас так заинтересовало на этом снимке? Вы же не преследуете все бакенбарды подряд?
– Как раз этим я и занимаюсь. Давайте начистоту. Я вам расскажу, что нам уже удалось узнать, а вы окажете мне все возможное содействие. – Я обвел взглядом собравшихся; при упоминании черных бакенбардов Харриет Кирктон побледнела не меньше остальных в этой комнате. Даже с лица Холмса сползло вежливое выражение, и он просто-таки уставился на меня. Я продолжил: – Вся эта история настолько дикая и запутанная, что кто-то непременно должен располагать вразумительным объяснением, пусть даже и самым невинным.