– Вы были правы, сэр, – сказал он мне. – Я только с Принц-Риджент-корт, все разузнал, вы были совершенно правы.
Я дал ему некоторые инструкции, в числе которых было оставаться на месте, пока я звоню в Ярд и вызываю Беттса и Престона раскопать уголь и поискать отпечатки. Затем я ушел. Когда я выходил через верхний зал, Холмс был в открытой галерее, огибающей весь второй этаж. Опираясь на мраморную балюстраду, он стоял прямо над крышей злосчастной черной повозки. Неподвижный, залитый голубовато-белым светом, с этими очками на носу, он напоминал более миниатюрного и молодого Иллингворта. И хотя он учтиво кивнул мне, я задался вопросом, уж не он ли подослал старика Джеффа ко мне в подвал. В этом музее было еще множество вещей, которые предстояло расследовать, но сначала мне нужно было встретиться с Мириам Уэйд.
Вдохнув пару раз свежего после дождя воздуха, я почувствовал себя куда спокойнее. Из телефонной будки на Сент-Джеймс-стрит я передал сообщение в Скотленд-Ярд и повел полицейскую машину сквозь чистилище полуденного движения на Гайд-Парк-Гарденс. Снаружи дом Джеффри Уэйда выглядел как и остальные тусклые каменные здания, теснившиеся на улице, не отличаясь от них ничем, кроме размера.
Вся претенциозность скрывалась внутри. Я не знаток в этих делах, у меня всего лишь шестикомнатный дом в Ист-Кройдоне с садом и всем таким прочим, чем я необычайно горжусь, но, имея за плечами длительную полицейскую практику, я умею отличить вышколенного дворецкого. Здешний дворецкий меня разочаровал. Он провел меня по длинному холлу, уставленному плюшевыми лошадьми, в небольшую комнату, обставленную в стиле регентства. Затем, аккуратно взяв у меня визитку, он отправился узнать, сможет ли мисс Уэйд принять меня.
Долго мне ждать не пришлось. Снаружи, из холла, послышались шорох и шепот, в котором более всего выделялся решительный голос, заявивший: «Я с ним разберусь». Затем кто-то театральным жестом раздвинул портьеры, и меня встретило спокойное ухмыляющееся лицо Грегори Маннеринга.
– Итак, дорогой друг, – сказал он. – Что вы хотели?
Глава двадцать втораяЗачем Мириам Уэйд спускалась в подвал
Я знал, что это окажется Маннеринг, больше было некому. Он вошел в комнату совершенно спокойно, вертя пальцами мою визитку. И за этим его внешним спокойствием ощущалась ненависть, почему – я сказать не мог, хотя очень пристально рассматривал его. Высокий, широкоплечий, с узкой талией, которая угадывалась под его серым костюмом, – все в его одежде говорило о возмутительно хорошем вкусе, как выразился бы Фелл. Подбородок Маннеринга был горделиво поднят, но не слишком сильно. По всей его загорелой физиономии лоснящимся слоем было размазано какое-то насмешливое презрение. Его черные волосы были аккуратно зачесаны назад, он смотрел на меня из-под лохматых, как выразился Каррутерс, бровей. Что касается упомянутых Каррутерсом искренней самонадеянности, напористости и энергичности, их я не заметил. Я не назвал бы его симпатичным. Однако от него исходило ощущение силы, это вне всяких сомнений. Он вошел, залитый светом, врывающимся в комнату из высоких окон, и встал на фоне всей этой мебели эпохи регентства, которая вдруг показалась подделкой, хотя, вполне вероятно, была подлинной.
Маннеринг улыбался.
– Сэр, дорогой сэр, – произнес он с вымученной приветливостью, – известно ли вам, как ведется расследование?
Это была даже не наглость, а скорее какой-то бред. Но он был по-своему серьезен. Впервые за день я ощутил желание засмеяться, и я чуть было не засмеялся ему в лицо. Маннеринг заметил, как я подавил смешок, стиснув челюсти, и эта загадочная ненависть, которой от него веяло, только усилилась.
– Ну как бы вам сказать, я суперинтендант уголовного розыска, – ответил я, – но полагаю, ответ зависит от того, какую точку зрения занять. А вы, случаем, не тот молодой человек, который сумел раскрыть таинственные индийские убийства?
Он приблизился к столу.
– Знаете ли вы что-нибудь о землях к северу от Хайдарабада? – вежливо поинтересовался он.
– Нет.
– А о верхней Джамне?
– Никогда не слышал.
– И все же вы мните, что при всей своей невежественности вы вправе со мной так разговаривать?
Хотя мне и неприятно в этом сознаваться, но этому парню удалось меня поддеть. Как бы то ни было, мне хотелось уйти от обсуждения личностей и приступить к делу, как вдруг Маннеринг продолжил:
– Я задал вам вопрос, мистер… – он бросил беглый взгляд на мою визитку и, решив, что не станет так утруждаться, изменил вопрос, – я спросил, известно ли вам о том, как ведется полицейское расследование. И вот по какой причине. Вы желаете видеть мисс Уэйд. И если вы хоть немного знакомы с законами, то знаете, что она не обязана отвечать ни на какие вопросы, и в любом случае она имеет право потребовать адвоката.
– Да, мне отлично это известно. Потому я и хочу знать, согласится ли она встретиться со мной.
– Я упоминаю об этом лишь потому, что этим утром вы бесцеремонно преступили всякие границы. Вы затащили к себе в кабинет троих людей и замучили их вопросами, которые не имели никакого права задавать, а они были настолько слабы, что ответили на них. Боже ты мой! – Маннеринг раскрыл рот и, фыркая, засмеялся. – Они не послушали моего совета. Я же говорил, если собираетесь пойти туда, берите с собой адвоката… Где вы расставили свои идиотские ловушки и в чем могли заключаться ваши пустые угрозы, это мне неизвестно. Однако…
Тут портьеры затрепетали, и из-за них выбежала Харриет Кирктон. Чуть более неуклюже за ней последовал коренастый молодой человек, чья огненно-рыжая шевелюра тотчас выдала его личность. Сэм Бакстер, в мешковатой визитке, держал в руке стакан виски с содовой. Его карие глаза с прищуром глядели из-под красноватых век, при одном взгляде на Маннеринга на всем его лице отразилась такая глубокая неприязнь, которую в силу своего добросердечия он не вполне был способен осознать.
– Грег, не глупи, – сказала Харриет, пытаясь быть голосом разума. – Он нам не враг. Он знает правду.
– Правду, – повторил Маннеринг, оскалился и шумно выдохнул. – Видите ли, я тоже знаю правду. Потому я и пытаюсь скрыть ее.
Бакстер взмахнул стаканом и заговорил не терпящим возражений тоном:
– К черту! Она ведь сама хочет с ним поговорить! В любом случае она с ним встретится. Видите ли, суперинтендант, я тоже собирался дойти до вас с утра, но, так вышло, приходил в себя после ночного загула. Спрашивайте все, что угодно. Вы уже знаете, что принцем Абу был я… – в этот момент ухмылка Маннеринга растянулась еще шире, – и, может, смогу чем-нибудь помочь.
– Хотелось бы знать, – сказал я, – будет ли мистер Маннеринг отвечать на мои вопросы:
– Конечно нет, – ответил на это Маннеринг.
– И почему же?
– Потому что я не обязан и не собираюсь этого делать, – сообщил он мне с неприязненной улыбкой.
– Кому вы предпочли бы отвечать на вопросы: мне или коронеру?
Маннеринг рассмеялся:
– Эта уловка стара как мир, вечная угроза, к которой прибегает полиция! Милый мой мистер Хэдли, вы что же, думаете, что меня можно затащить на допрос?
– Дорогой мой мистер Маннеринг, – ответил я, поскольку все эти ужимки уже ощутимо начинали действовать мне на нервы, – затащить на допрос можно даже архиепископа кентерберийского, если полиция посчитает, что он как-то в этом замешан. В особенности если имеются доказательства, что его светлость хоть в чем-то солгал.
Мне казалось, это отправит его в нокаут, однако он даже не шелохнулся. И вот я впервые увидел, как его брови сдвинулись галкой, глаза чуть скосились, а на лице отразилось такое странное и вместе с тем безоговорочное презрение, что вначале он открыл рот, как трагическая маска, а затем захлопнул его, и плотно сжатые губы растянулись в злобную ухмылку.
– А разве я лжец? – произнес он снисходительно. – Очередная старинная история и очередной блеф. В сущности говоря, я никогда не лгу. Я не опускаюсь до этого, вот и все.
– А я, в сущности говоря, не опускаюсь до блефа. Допрашивать вас нет крайней необходимости, поскольку вы уже успели сделать несколько заявлений инспектору Каррутерсу, которые оказались зафиксированы на бумаге. Мне просто хотелось выяснить, подтверждаете ли вы эти заявления.
– Какие еще заявления?
– Ясно. Все-таки желаете ответить на мои вопросы?
– Весьма подлый ход, знаете ли. Если захочу, то отвечу, а если не захочу, то, разумеется, не стану отвечать.
– Справедливо. И виновный не мог бы сказать большего, не так ли? Ладно. В пятницу ночью вы сообщили инспектору Каррутерсу, что заходили на Принц-Риджент-корт без двадцати одиннадцать. Парнишка на пульте сказал вам, что наверху проходит вечеринка, но вы заставили его вас пропустить.
Я не стал придавать своим словам вопросительной интонации, вместо этого я словно бы читал то, что было записано у меня в блокноте. Маннеринг двинул плечом, легонько так, затем пробуравил меня взглядом и ничего не сказал.
– Приведу цитату, – пояснил я, – не то чтобы я назвал вас лжецом, просто передо мной стоит следующая дилемма: то ли вы говорите правду, то ли правду говорят все остальные. Сегодня утром мисс Кирктон сказала у меня в кабинете, что мальчишке никто не говорил, что наверху якобы идет вечеринка, до тех самых пор, пока вся компания не вернулась из музея значительно позже одиннадцати часов. До этого никто не давал парнишке инструкций, что и кому говорить. Он знал лишь то, что все они ушли. А теперь скажите мне, из всего церковного хора не фальшивите только вы один? Кстати, мисс Кирктон, вы же именно так и говорили, верно?
Кирктон опустилась в кресло с высокой спинкой, растерянный взгляд девушки метался по комнате.
– Не знаю, говорила она это или нет, – с бурным воодушевлением заметил Бакстер, – но это правда. То есть я и сам помню это! Мальчишка получил пару монет за то, чтобы сказать, что мы всю ночь были наверху.
Смех Маннеринга становился все более монотонным и механическим, словно внутри его, как в детской игрушке, находился звуковой модуль, который заклинило от неловкого нажатия. Маннеринг смеялся и смеялся, и это потихоньку приводило Харриет в ужас.