возди, он как раз шел за ними, потом я походила немного вокруг лестницы, думала, вдруг он решит выйти из подвала. Но он не вышел, а мне хотелось уйти куда-нибудь, чтобы собраться с мыслями. Можете себе представить, что я чувствовала. Так что я направилась в Персидский зал, там было темно, и никто не должен был меня заметить. У меня так и крутилось в голове: «А вдруг он поднимется или, боже мой, а вдруг он!..» – Мириам вновь задумалась над тем, что говорит. – Ладно, что я там думала, это не так важно, я решила спуститься вниз и проверить, ушел ли он. Так что я отправилась туда во второй раз, и, конечно, подвал был пуст, хотя внутри все еще горел свет. Я ощутила, как из окна тянет сквозняком. Так что я сказала себе: «Ладно, он ушел, пока и этого хватит». А еще я подумала: «Фу! Зачем он отпустил бакенбарды?» Но можете себе представить, я все еще была ужасно расстроена, в таком состоянии я и взбежала наверх. Поднявшись, я столкнулась нос к носу с каким-то мужчиной, я была уверена, что это актер из агентства. Затем я отправилась к остальным на второй этаж, как вам и рассказывала Харриет.
Теперь все это дело раскрывалось, как книжный разворот, события медленно, но неотвратимо выстраивались в четкую закономерность, как я и предполагал с самого начала. Невозможно не испытать восторга оттого, что тысячи разрозненных кусочков головоломки сложились воедино.
– Когда впоследствии я увидела его мертвым в той повозке или, вернее сказать, на полу возле нее, я… Просто о чем еще я могла подумать? – спросила она. – Я попыталась позвонить Харриет и спросить, что мне говорить, что мне делать, Харриет очень умна, но…
– Минуточку, мисс Уэйд. Мы совсем позабыли о паре вещей, которые окончательно внесут ясность… Спускаясь в подвал в первый раз, вы взяли с собой кинжал и усы, верно? Прошу, не отрицайте этого. Мисс Кирктон сказала, вы не возражаете против того, чтобы об этом узнали. Зачем вы взяли туда с собой эти вещи?
Она продолжала неотрывно смотреть на меня, ее глаза делались все больше и больше.
– Говорю вам, – ее поразила какая-то новая мысль, – я его не убивала! Боже мой, я не убивала его! Об этом вы думаете? Об этом?
– Нет. Совсем нет. Успокойтесь, мисс Уэйд! Возможно, я сумею помочь вам ответить на этот вопрос. Но если пока не хотите отвечать, позвольте спросить вас вот о чем. Что вы сделали с ними после?
– Но я не знаю! Просто не знаю! Не могу вспомнить. Я начисто забыла о них, забыла, и все! Я совершенно ничего не помню о том, что с ними случилось после того, как я спустилась в подвал. Шок оттого, что я его там увидела… Про кинжал с усами я вспомнила только гораздо позже, и хотя я думала, думала и думала, я не смогла…
– На самом деле вы оставили их в подвале, правда?
– Скорее всего, – устало ответила она, – потому что я не помню, чтобы они были у меня, когда я поднялась оттуда.
– Наконец-то! – сказал я, подавшись вперед. – Мистер Маннеринг на самом деле все это время пребывал в полном неведении о том, что вы собирались разыграть его той ночью?
– Да!
– Подумайте хорошенько, прошу вас. Разве не правда, что вы надавали ему перед этим советов, чтобы он хорошенько подготовился и не позволил выставить себя дураком? Разве не правда, что вы хотели убедиться в том, что он сохранит лицо, поскольку вы так им хвастались перед всеми? Разве не правда, что вы не знали и не могли знать всех подробностей сценария вплоть до вечера пятницы? Верно же, что на тот случай, если всплывет что-нибудь новенькое, вы велели ему встретиться с вами в подвале музея непосредственно перед спектаклем, чтобы вы могли посовещаться? Уж не для этого ли вы позаимствовали у Холмса ключи от задних ворот, которые обычно всегда заперты? Не сделал ли, случайно, он дубликат своего ключа у Болтона на Арундел-стрит? Не вы ли велели ему войти через задние ворота и поговорить с вами через окно в подвале? Не потому ли вы с таким необычайным рвением бегали в подвал и за куртками, и за гвоздями, не позволяя никому другому сделать это? Правда же, что, спускаясь в подвал, вы увидели кинжал на ступеньке и подумали, как было бы забавно показать ему, чем они собираются «убивать» его? Не за этим ли вы подобрали кинжал? Подняв голову, вы увидели, что мисс Кирктон смотрит на вас, и уж не сказали ли вы тогда, что собираетесь «отдать эти штуки Сэму»? И уж не для того ли вы взяли и кинжал, и усы, чтобы она ничего не заподозрила? Уж не отнесли ли вы их тогда в подвал? Но там вместо Маннеринга вы столкнулись с Пендерелом. Верно ведь, что тогда вы бросили и кинжал, и усы, совершенно позабыв о них? И наконец, в соответствии с вашим планом Грегори Маннеринг должен был находиться за окном и слышать каждое слово из вашей беседы с Пендерелом? Разве нет?
После долгой паузы, когда в гробовой тишине можно было услышать любой скрип в доме, она закрыла лицо руками, как маленькая девочка, и разрыдалась.
– Да, – сказала она.
Два дня спустя, после потрясающего дознания, не принесшего, однако, никаких результатов, после обыска в некой квартире, были обнаружены определенные доказательства, и все встало на свои места. Два дня спустя я подал, снабдив пошаговым анализом преступления, на который предлагаю вам позже взглянуть, прошение об ордере на арест Грегори Маннеринга, обвиняемого в убийстве.
Глава двадцать третьяКоронное дело
В среду днем мне была назначена встреча с главным комиссаром-инспектором, прокурором и сэром Гербертом у него в офисе. Там я шаг за шагом изложил им суть дела, что и собираюсь повторить сейчас, со всей логичностью и тщательностью, какие мне доступны.
А потому ради полной ясности и четкости прошу вас забыть о показаниях Мириам Уэйд и обо всех доказательствах, дабы увидеть детали и события в том свете, в каком они предстали перед нами в самом начале. Я прошу вас не обращать особенно пристального внимания ни на конкретных персонажей, ни на определенные детали, но лишь внимательно следить за историей.
Первым действующим лицом, которое появилось на сцене, и показания которого нам удалось зафиксировать, был Грегори Маннеринг. Что касается очевидного безумца, который спрыгнул со стены и напал на сержанта Хоскинса, к тому моменту мы о нем еще ничего не знали. Но вот что нам было известно о Маннеринге.
В пятницу вечером, в десять минут двенадцатого, после того как описанный выше безумец исчез, а затем ушел и сержант, на пороге музея появляется Маннеринг, зрелище это предстает перед глазами констебля Джеймсона, и Маннеринг вступает с ним в перепалку, казалось бы, по самому пустяковому поводу. Пока не станем утверждать, что перепалка не была спровоцирована, просто зафиксируем этот факт. Когда Джеймсон велел ему пройти с ним в полицейский участок, чтобы ответить на несколько вопросов о том самом «исчезновении», Маннеринг соглашается. Позже, по словам констебля, шума он не поднимал, но имел какой-то «странный вид» и пытался задавать Джеймсону всякие вопросы.
И вот мы получаем его описание от Каррутерса. Ростом чуть выше шести футов, широкоплечий, с узкой талией, загорелым лицом и голубыми глазами, одет в вечерний костюм, цилиндр и черное пальто, при себе имеет трость. Маннеринга как будто потряхивает от нервного напряжения, пока он рассказывает историю, как Мириам Уэйд позвонила ему вечером и пригласила к одиннадцати часам в Музей Уэйда, где они собирались «расхитить могилу», однако же, вот незадача, когда он явился туда, музей оказался закрыт. И ничего примечательного не происходит до тех пор, пока Каррутерс не произносит следующие слова: «Носят ли призраки накладные бакенбарды? Этот самый призрак тихонько лежал себе на земле, как вдруг испарился прямо у сержанта под носом; или же кто-то ему помог».
И вдруг по необъяснимым причинам мистер Маннеринг падает в обморок.
Опять же зафиксируем это необычайное обстоятельство, ведь Каррутерс всего лишь имел в виду того безумца с седыми бакенбардами. Затем Каррутерс направляется в музей, где после беседы с Пруэном его первым открытием становятся следы угольной пыли. Следы эти тянутся вперед на несколько футов от парадной двери, а затем исчезают, но, поскольку они не представляли собой четких отпечатков подошв, для опознания они совершенно бесполезны.
Затем Каррутерс обнаруживает тело в повозке, в которую его запихали лицом к двери, а потому оно вывалилось, стоило двери распахнуться. При осмотре тела он замечает одну деталь, которая первоначально не произвела на него никакого впечатления, однако же впоследствии она окажется невероятно важной. И состоит она в следующем: подошвы ботинок убитого не просто покрыты угольной пылью – они покрыты весьма толстым слоем угольной пыли.
Прошу обратить на это обстоятельство ваше самое пристальное внимание. В музее появился некто, чьи подошвы были покрыты раскрошенным углем, он шел по мраморному полу, размазывая грязь, до тех пор, пока на подошвах у него не осталось угля, отсюда и исчезающие следы. Однако же в повозке находился мертвец, подошвы которого были густо вымазаны углем. Таким образом, человек, который вошел в музей и оставил все эти следы на полу, никак не мог быть нашим убитым. С этого очевидного и вполне естественного вывода мы и должны начинать свои рассуждения.
В повозке лежит тело человека, на подошвах которого обнаруживается целостный слой угольной пыли. Как этот человек там оказался, будучи живым или мертвым? Он не мог дойти туда, поскольку следы неизбежно остались бы на мраморном полу, стоило ему только сделать шаг. Однако нигде в музее мы больше не обнаружили угольных следов, кроме той вереницы из дюжины шагов, идущих от парадной двери. Очень хорошо. Значит, каким-то образом мертвеца затащили туда, где он впоследствии и был найден.
Затащили откуда? Так как музей очевидно отапливается, а ни каминов, ни ящиков для угля в залах не видно, мертвеца, должно быть, вытащили из подвала.
Вот мы осматриваем тело. У убитого есть свои черные усы, однако же бакенбарды он носит накладные. Я говорю «носит», но это не вполне верно. Хотя его подбородок и щеки блестят от гримерского клея со следами неких волокон, что свидетельствует о том, что бакенбарды были-таки приклеены, при обнаружении они держатся на жалком клочке кожи размером не более монеты. Бакенбарды не были отчаянно содраны в процессе борьбы, поскольку мы не наблюдаем признаков того, чтобы их кто-нибудь сдирал, никаких ссадин, которые неизбежно появились бы, если бы за них с силой дернули. Снимали их бережно, хотя и оставили висеть на небольшом участке кожи.