зволю себе дать некоторую волю воображению, что я обычно осуждаю) «заколол бы восточного пса восточным же клинком». Что касается сокрытия следов преступления, на тот случай, если кто-нибудь спустится в подвал, он спрятал тело в единственно подходящем для этого месте – в угольном баке неподалеку. В тот момент он все еще пылал героизмом. Как вдруг он услышал, что кто-то спускается к нему. Это была Мириам, она мельком оглядела пустой подвал, решила, что Пендерел уже ушел, и сама поспешила наверх.
Этому парню нужно отдать должное. Мне он совершенно не нравится, могу даже сказать, он мне противен до глубины души, однако нельзя отрицать, что тут он проявил мужество. Увидев Мириам во второй раз, он осознал, что ее с большой вероятностью могут обвинить в убийстве. Это она принесла кинжал в подвал, все знали, что она была там, Пендерел был ее любовником. Любил он ее по-настоящему или нет, но Маннеринг понимал, что, если его невесту обвинят в убийстве, это поставит в незавидное положение и его. И он решился на один из тех театральных и зрелищных жестов, которые были неотъемлемой частью его жизни. Только Маннеринг мог провернуть такой безрассудный и в то же время успешный план, только у Маннеринга было достаточно сил, чтобы выволочь тело наверх, только Маннеринг мог выдать себя за убитого. Чтобы приклеить его бакенбарды на собственное лицо, ему была необходима одна вещь – зеркало. Но настолько ли хорошо он ориентировался в музее, чтобы знать, как именно ему действовать? Да, поскольку у нас есть свидетельство, подтверждающее, что Холмс устроил ему экскурсию по музею «вплоть до подвалов». Тут на полу обнаружился подарок судьбы, который помог ему завершить перевоплощение, это были накладные усы, точно как у Пендерела. Что касается его номера с обмороком в полицейском участке… Разве мы не знаем о подобном обмороке, который случился с Маннерингом за несколько дней до этого, когда он пытался поднять на второй этаж неимоверно тяжелый ящик? В пятницу вечером его больное сердце дало о себе знать после того, как он таскал невероятно тяжелое тело.
Как я уже говорил, к этим выводам я пришел в воскресенье, а в понедельник приступил к их проверке. Поскольку осмотрительность моя вторая натура, я не стал совершенно отбрасывать версию о соучастии Мириам Уэйд в убийстве. Однако я решил, что если она с готовностью ответит на все мои вопросы и не станет утаивать того, что она принесла в подвал кинжал и видела там Пендерела, то можно будет исключить ее из списка подозреваемых, поскольку сам здравый смысл подсказывал мне это. Результаты вам уже известны.
Остается лишь предъявить вам единственное вещественное доказательство вины Маннеринга, которое мы приберегли для суда и которое я представил в среду прокурору и главному комиссару. Угольный бак перевернули вверх дном и осмотрели со всех сторон; как следствие, в нем нашлось порядочное количество кровавых следов, что доказывает не только то, что убийство было совершено в подвале, но и то, что труп изначально посадили внутрь бака в скорченной позе, что и объясняет наличие толстого слоя угольной пыли на подошвах его ботинок при практически полном ее отсутствии на одежде. Мы получили ордер на обыск квартиры Маннеринга на Берри-стрит. Там мы обнаружили пару коротких белых перчаток, которые были на нем вместе с вечерним костюмом в ночь убийства, на пальцах этих перчаток мы обнаружили следы угольной пыли и пятна крови. Также там имелась и фотография Маннеринга в персидском национальном костюме, на ней у него за поясом был кинжал, практически точная копия орудия убийства.
Ключ, найденный Батлером в повозке, как оказалось, Маннеринг заказал у Болтона на Арундел-стрит, он снял копию с ключа Мириам.
Что до того единственного четкого отпечатка пальца, который, как я уже рассказывал, был безжалостно стерт с зеркала Джеффри Уэйдом, мы обнаружили еще один, весьма сомнительный и доставивший экспертам много проблем, однако же оказавшийся годным для того, чтобы представить его в суде. И наконец, алиби Маннеринга было разбито в пух и прах. Мы взяли показания у двух парнишек-консьержей с Принц-Риджент-корт и узнали, что он не только не приходил туда в 22:40 в пятницу, но и не появлялся там в тот вечер вообще. Маннеринг, конечно, станет ссылаться на то, что он прошел через черный ход, но подтвердить это он не сможет. Как бы то ни было, это нам было бы даже на руку, поскольку консьерж полагал, что черный ход был заперт в течение всего вечера. Но нам хотелось бы уточнить время его визита, поскольку в промежутке между 22:30 и 23:00 его там не было, а это ключевой промежуток для нашего расследования.
Разложив эти доказательства на столе в кабинете сэра Герберта, я откинулся на спинку стула и стал ждать, что решат прокурор с главным комиссаром. Думаю, что не скоро забуду тот полдень, поскольку произошло нечто, что застало меня врасплох.
Первым мой рассказ прокомментировал прокурор.
– Думаю, пойдет, – по своему обыкновению, прорычал он. – Мне бы вещественных доказательств побольше, знаете, чтоб уж совсем их в суде порвать, но, думаю, пойдет. А?
Главный комиссар прочистил горло и добавил:
– Черт, жалко, что Джефф Уэйд стер тот отпечаток, мы бы уж нашли ему применение, но теперь ничего не поделаешь. Я и не сомневаюсь в том, что Маннеринг виновен. А, Армстронг?
Сэр Герберт тогда ничего не сказал. Не стану перетряхивать старые истории и конфликты, особенно с начальством моего отдела, надо быть дураком, чтобы в это лезть. Пока прокурор собирал свои документы, а мы курили сигары, в кабинет вбежал бесценный Попкинс. Вид у него был встревоженный.
– Прошу прощения, господа, но тут… – начал было он, но передумал. – Здесь мистер Джеффри Уэйд с мистером Маннерингом, они хотят видеть вас. Мистер Уэйд говорит, у него есть неопровержимое доказательство невиновности мистера Маннеринга.
Глава двадцать четвертаяАлиби
Эту сцену я тоже еще не скоро забуду, как и выражения лиц собравшихся за столом. На дворе стоял ясный июньский полдень, и солнце заглядывало в кабинет помощника комиссара, в котором, несмотря на распахнутые окна, дым стоял коромыслом. Прокурор злился из-за внезапного вторжения, поскольку опаздывал на гольф.
Но времени что-то предпринять уже не было. С ноги, да, именно так, с ноги дверь в кабинет открыл сам старик Джефф Уэйд. На нем были щегольской кричащий костюм, серый котелок, а из петлицы торчала бутоньерка. Настрой у него был ужасно бодрый, казалось, даже его седые усы топорщились под действием этой энергии, он старчески покрякивал, но так и лучился самоуверенностью. Позади него вышагивал Маннеринг, безупречный, словно кинозвезда. Оказавшись у стола, Джеффри Уэйд смел в кучу все лежавшие на нем бумаги и уселся на угол.
– Хороший денек, а? – дружелюбно проговорил он. – На случай, если вы не в курсе, я Джефф Уэйд. Тот самый Джефф Уэйд. И я хотел самую малость поболтать с вами.
– Да ну, в самом деле? – прыснул ядом главный комиссар-инспектор. – Что ж, говорите.
Тот довольно усмехнулся. А затем утопил подбородок в воротнике рубашки и устремил взгляд на другой конец стола.
– Думаете, состряпали дельце на молодого мистера Маннеринга? – спросил он.
– Так-так?
Этот старый высушенный черт был страшно собой доволен. Сунув руку в нагрудный карман, он вытянул оттуда кошелек. Из этого самого кошелька он достал купюру, какую я прежде никогда не видел и даже помыслить не мог, что такое бывает. Это была банкнота в пять тысяч фунтов, Джефф расправил ее и положил на стол.
– Положите шестипенсовик, – сказал он.
– Гос-подь все-мо-гу-щий, – проговорил прокурор, не веря собственным глазам, – вы что, пытаетесь…
– Нет, господа, – весьма деликатно прервал его Маннеринг, – это не взятка, и мой будущий тесть ни за что бы не опустился до подобного. Хотя готов спорить, любой из вас продался бы и за меньшие деньги. Положите шестипенсовик.
Все молчали, поскольку происходящее вышло за грань всякого понимания и даже сердиться на это было невозможно. Старик Уэйд навалился на стол и ткнул пальцем в пятитысячную купюру.
– Что, никто не рискнет каким-то шестипенсовиком? – спросил он. – Видно, не так уж далеко вы и продвинулись. Я хочу поспорить с вами на этот клочок бумаги, что у вас не выйдет состряпать дело против Маннеринга, а если и попытаетесь что-то доказать, то дальше суда присяжных оно не пройдет. Что думаете?
– Джефф, – после некоторого молчания обратился к нему сэр Герберт, – это заходит слишком далеко. На каком-то этапе я был на твоей стороне, но вот это по сравнению со всем, что ты когда-либо делал или еще, может быть, сделаешь, – самое полное и отчаянное безрассудство. Уходите, и уходите сейчас же.
– Погодите-ка, – сказал главный комиссар. – С чего такая уверенность, что дело рассыплется? Что это еще за истории такие?
Тут из-за двери кабинета послышался громкий шум, и в кабинет влетел Попкинс.
– Думаю, речь идет о кое-каких знакомых мистера Уэйда, сэр, – учтиво сообщил он. – И число их довольно значительно.
– Это не знакомые, а свидетели, – хладнокровно заявил Уэйд. – Тринадцать человек, которые могут подтвердить, что в пятницу вечером, четырнадцатого июня, с девяти и до без пятнадцати одиннадцать, Маннеринг был со мной на Дин-стрит в греко-персидском ресторане, который с недавних пор называется «Шатту из Сохо». В числе свидетелей его владельцы Шатту и Агинопополос, четыре официанта, гардеробщик и администратор, а также четыре независимых свидетеля, которые ужинали там.
– В конечном счете, – заключил главный комиссар, – всего двенадцать.
– О, тринадцатый тут по другому делу, – с загадочной ухмылкой ответил старик. – Подождите. Все они добропорядочные подданные британской короны и к тому же соответствуют требованиям коллегии присяжных. С такими показаниями можно доказать, что рыба не умеет плавать. Как у вас там это называется? Алиби? Сможете ли вы это перебить? Желаете попытаться? Все свидетели здесь, давайте попробуйте. Пойдите с этим в суд, и я одним щелчком пальцев добьюсь снятия обвинений еще до того, как судья займет свое место. Но мне незачем так далеко заходить, ставлю на то, что еще присяжные отклонят вашу писанину. Потому-то я вас и предупреждаю: лучше бы вам бросить это гиблое дело прямо сейчас, а не то в лужу сядете.