В дверь постучали.
— Да! — Булатов шагнул навстречу входящим. — Выезжаем на операцию, товарищи. Времени — в обрез. Так что инструктаж — по дороге, в машине.
Альфа скользнула в открытую дверцу и привычно улеглась над спинкой заднего сидения. Майор Разумный, капитан Булгаков и младший лейтенант Махкамов уселись сзади, Булатов — рядом с водителем — впереди. Машина тронулась, выехала на улицу и, набирая скорость, понеслась по ночному городу.
Несколько минут Булатов ехал молча, мысленно продолжая прикидывать план предстоящей операции. «Ну, а если сообщение окажется ложным? — подумал он и зябко поежился. — Сраму не оберешься. Может, не рисковать? Еще не поздно».
Не поворачивая головы, он покосился на водителя. Выражение подсвеченного снизу сигнальными лампочками приборного щитка лица Ковалева казалось особенно решительным и суровым. Булатов поднял глаза на зеркальце заднего обзора. В полутьме смутно белело лицо капитана Булгакова. Выражение его было трудно разглядеть, но когда «Победа» поравнялась с уличным фонарем, Булатов прочел на лице капитана все ту же сосредоточенную решимость.
«Нет, — сказал он себе, — обратного хода не будет. В крайнем случае понесу наказание. Извинюсь перед хозяевами дома. И срам как-нибудь переживу. Кто не рискует, тот не выигрывает». Получилось банально и пошловато. Он поморщился и, обернувшись к спутникам, принялся объяснять суть предстоящей операции.
…Когда они подъехали к Рисовой, было еще темно, но чувствовалось, что вот-вот начнет рассветать.
— Значит, договорились, — резюмировал Булатов. — Стрелять только в случае вооруженного сопротивления и только в ноги. Ты все понял, Коля? Ты, Саша?
Спутники молча кивнули. В министерстве всем было известно, что если Булатов обращается к подчиненным на ты, значит, он сильно взволнован.
«Победа» остановилась, не доезжая до поворота. Булатов и сопровождающие его члены опергруппы вышли из машины. Вслед скользнула овчарка. Водитель тщательно запер дверцы и последовал за ними.
Поворот. Первый, второй, третий дом. Его и домом-то не назовешь: обветшалая развалюха. Два окна в переулок, одно во двор. Даже в темноте видно, какие они старые: рамы перекошены, ставни держатся на честном слове…
Последние наставления шепотом. Все заняли свои места. Гулко отдается в виске пульс, отсчитывая последние секунды. Пора!
С грохотом падает вышибленная Махкамовым дверь. Они врываются в нее почти одновременно: Альфа, Махкамов и Булатов с наганом в правой и фонарем в левой руке.
Крохотная прихожка и — комната. В ноздри ударяет затхлой сыростью и спиртным перегаром. Рычит, беснуясь, рвется с поводка Альфа. Яркий луч фонаря выхватывает из кромешной тьмы ошалелые спросонья лица трех мужчин, расположившихся на полу. У стены на раскладушке испуганно вскрикнула женщина. Не до нее!
— Ни с места! — Булатов держит фонарь так, чтобы он освещал троих на полу. — Руки!
Один из мужчин метнулся к столу. В то же мгновенье со стороны окна ударил выстрел. Взвизгнула, срикошетив, пуля. Что-то с глухим металлическим звуком упало на пол.
С треском и звоном рухнули оконные рамы. Разумный, Ковалев и Булгаков ворвались в комнату, скрутили преступников. Махкамов включил свет, нагнулся, поднял упавший за стол кольт.
В соседней комнате истошно заголосила хозяйка.
— Не моя вина!.. Силком вломились!.. Угрожали дом подпалить!..
— Спокойно, мамаша! — гаркнул Булгаков. — Разберемся!
Женщина затихла, слышались лишь ее судорожные всхлипывания. На шум из ближайших строений начали собираться соседи.
— Без паники, товарищи! — Разумный достал удостоверение, раскрыл, протянул вошедшему первым усатому мужчине, с виду рабочему. — Уголовный розыск. Прошу всех оставаться на своих местах.
Усатый скользнул взглядом по удостоверению, молча кивнул. Трое в нижнем белье стояли посреди комнаты со связанными за спиной руками. Овчарка продолжала грозно рычать, не сводя с преступников злых желтых глаз. Женщина сидела на раскладушке, прижавшись спиной к стене и придерживая у шеи лоскутное одеяло.
— Бандюги проклятые! — процедил усатый сквозь зубы и обернулся к двери, возле которой толпились соседи. — Не напирайте, ребята. Порядок. Угрозыск бандитов зацапал.
Снаружи коротко просигналила машина. Подоспела оперативная группа, высланная на место происшествия дежурным Войтенко.
Казалось бы, Булатов имел все основания быть довольным: операция прошла без сучка, без задоринки. Потерь нет.
Бандиты взяты. Как он и предполагал, возглавлял банду матерый преступник Степа Охрименко, в прошлом — один из главарей фашистско-националистических формирований бандеровцев, орудовавших на территории Западной Украины в 1943–1947 годах. Тогда Охрименко сумел ускользнуть от ареста и в течение нескольких лет безнаказанно совершал злодеяния на территории Казахстана и среднеазиатских республик. Но сколько веревочке ни виться, а конец один, — возмездие настигло бандита и убийцу.
В ходе следствия была приобщена к делу копия показаний некоего Петренко. В прошлом бандеровец, Петренко был арестован в 1948 году, осужден и, находясь в местах заключения, осознал свою вину, встал на путь раскаянья. В своих показаниях Петренко рассказал, в частности, о том, как Степан Охрименко обучал своих головорезов убивать советских активистов с помощью удавки, а если стрелять, то только сзади, в почки, чтобы жертвы перед смертью испытывали долгие и страшные муки.
Вторым арестованным на Рисовой бандитом оказался Яковлев, он же Сидоркин, он же Михайлов, имевший ранее пять судимостей. Третьим — Мещеркин, уголовник с двумя судимостями, бежавший из мест лишения свободы. Оба показали, что Охрименко обучал их, как пользоваться удавкой и на глазах у них душил таксистов.
Преступники получили по заслугам. Не ушла от возмездия и соучастница преступления «Нюська» — Анастасия Ефремова, 24 лет от роду, ведущая паразитический образ жизни и тесно связанная с преступным миром. В ходе следствия были выявлены и предстали перед судом скупщики награбленного. Изъятые при арестах деньги и материальные ценности пошли в доход государства.
Руководством МВД республики были отмечены четкие и слаженные действия оперативной группы.
Элемент случайности — вот, пожалуй, что не устраивало Булатова во всей этой истории. Не будь ночного звонка, неизвестно как бы все повернулось. А значит… Что «значит» — не понимал толком и сам Булатов. И именно это раздражало его и злило.
Обнаружить человека, который позвонил ему в ту памятную ночь и «навел» на бандитов, так и не удалось. Анастасия Ефремова, она же «Нюська», на допросах разводила руками и терялась в догадках. «Кавалеров» ей было не занимать, но никто из названных ею мужчин в уголовный розыск не звонил. Это можно было считать доказанным, так как сторож базы ни в одном из них не смог опознать звонившего.
Прямого отношения к следствию это, почти наверняка, не имело, и очные ставки проводились по настоянию самого Булатова. Подсознательно, не отдавая себе отчета, он стремился во что бы то ни стало выяснить и до конца понять причину, побудившую человека позвонить в угрозыск. Это стало мучительной загадкой, своего рода навязчивой идеей, и, наверное, еще долго терзало бы его, не явись месяца два спустя после захвата банды Охрименко в уголовный розыск мужчина лет тридцати «по личному вопросу» и «непременно к товарищу Булатову».
Первые же слова посетителя заставили Булатова насторожиться. Не слова даже, интонации. Булатов тотчас вспомнил все и пристально вгляделся в лицо посетителя.
Лицо как лицо. Скуластое, невыразительное. Утопленная переносица, близко посаженные беспокойные глаза то ли серые, то ли светло-голубые. Массивный подбородок, не гармонирующий с тонкими злыми губами.
Губы шевелились, произносили какие-то слова, но смысл их не сразу дошел до Булатова.
— …Я тогда звонил насчет гастролеров.
— Знаю, — произнес Булатов нарочито спокойно. Гость равнодушно кивнул.
— Вычислили, стало быть. Ну вот я и пришел. — Глаза на мгновенье остановились на лице Булатова и вновь забегали. — Мокрых дел за мной нет. А остальное — ерунда. Лет на пять потянет, не больше.
— С повинной, значит.
— Ну, считайте, с повинной. — Человек вздохнул. — Надоело в страхе жить. Вот и решился.
— Потому и позвонили?
— Что? — не понял гость.
— Звонили, говорю, потому что решили — зачтется, как смягчающее вину обстоятельство?
— A-а, вон вы о чем… Нет, тогда я об этом не думал.
— А потом позже?
— Была мыслишка. Только не это главное.
— Что же главное?
Мужчина опустил голову, провел рукой по коротко остриженным волосам.
— Долго рассказывать, начальник. А если коротко — понял я, что долго так не протянешь.
— А Нюська? — не удержался Булатов.
— Не забыли, — горько усмехнулся гость. — Нюська — дрянь. Конченый человек. Пробовал я ее уговорить. Брось, дескать. Давай поженимся. Поступай на работу. Отсижу, что положено, вернусь, честно жить станем. Уговорил, вроде. А тут эти… — Он помолчал и тяжело вздохнул. — Ну и она… В общем, туда ей и дорога. Бери меня, начальник. Сдавай с рук на руки. Что заслужил, то и отсижу. А вернусь, опять работать стану.
— Слышали? — толстяк Маннов так и трясся от нетерпения. — Икрамджан-ака у меня брился сегодня!
— Да что ты говоришь?! — притворно всплеснул руками Саид-бобо. — И как это он отважился? Я бы, например, ни за что.
— Это почему же? — воинственно вскинулся толстяк.
— А потому, дорогой, что ты с собственным языком совладать не можешь. А уж с бритвой и подавно!
По чайхане прокатился смешок. После яркого солнечного света парикмахер отчаянно моргал и жмурился, стараясь приучить глаза к царящей в чайхане полутьме.
Сколько здесь людей, он не видел, но, судя по смеху, народу было достаточно.
— Что ты головой вертишь, как сова? Все равно ведь ничего не видишь. Сядь посиди, пока глаза привыкнут. — Саид-бобо, не поднимаясь с места, протянул руку и помог Маннову примоститься на край дощатого настила. — На, держи пиалу.