— При всем том, — ответил г-н Дабюрон, — с утра мы не очень-то продвинулись.
— Ну уж не знаю! Сделано все, что можно, — проворчал Жевроль.
— Черт побери! — вполголоса произнес Лекок. — А почему не позвали папашу Загоню-в-угол?
— Ну и чем бы он нам помог? — возразил Жевроль, бросив на подчиненного неприязненный взгляд.
Лекок молча опустил голову, радуясь про себя, что задел начальника за живое.
— Кто такой этот папаша Загоню-в-угол? — поинтересовался следователь. — Кажется, это прозвище я уже где-то слышал.
— Ну, ему палец в рот не клади! — воскликнул Лекок.
— Это бывший служащий ссудной кассы, богатый старик, его настоящая фамилия Табаре, — пояснил Жевроль. — В полиции он служит по той же причине, по какой Анселен стал торговым приставом, — из любви к искусству.
— И ради умножения доходов, — добавил комиссар.
— Вот уж нет! — возразил Лекок. — Он считает этот труд делом чести и нередко тратит на расследование собственные деньги. В сущности, для него это развлечение. Мы прозвали его Загоню-в-угол, потому что он вечно повторяет эту фразу. О, это дока! В деле с женой того банкира именно он догадался, что она инсценировала кражу, и доказал это.
— Верно, но он же чуть не отправил на гильотину беднягу Дерема, портняжку, которого обвиняли в убийстве жены-потаскухи, тогда как он был невиновен, — парировал Жевроль.
— Мы теряем время, господа, — прервал спор следователь и, обратясь к Лекоку, попросил: — Разыщите этого папашу Табаре. Я много о нем наслышан и хотел бы увидеть его в деле.
Лекок убежал, Жевроль же почувствовал себя оскорбленным.
— Господин следователь, — начал он, — вы, конечно, имеете право привлекать к расследованию кого вам заблагорассудится, однако…
— Не будем ссориться, господин Жевроль, — сказал г-н Дабюрон. — Я знаю вас не первый день и высоко ценю, но сегодня наши мнения разошлись. Вы упорно настаиваете, что преступление совершил тот черноволосый, я же убежден, что вы на ложном пути.
— Полагаю, что я прав, — ответил начальник полиции, — и надеюсь доказать это. Я найду негодяя, как бы хитер он ни был.
— Именно это мне и надо.
— Только позвольте, господин следователь, дать вам, — как бы так выразиться, чтобы это не выглядело неуважительно, — дать вам совет.
— Слушаю вас.
— Так вот: я призываю вас, господин следователь, не слишком доверяться папаше Табаре.
— Вот как! И почему же?
— Он чересчур увлекается. В сыскном деле ему важен лишь успех точь-в-точь как какому-нибудь сочинителю. А поскольку он тщеславен, как павлин, то запросто может поддаться порыву и попасть впросак. Столкнувшись с преступлением, к примеру, таким, как это, он сочтет, что способен все объяснить, не сходя с места. И впрямь, он тут же сочиняет историю, которая как нельзя лучше будет соответствовать обстоятельствам. Этот Табаре воображает, что может по одному факту восстановить сцену убийства, — ну, вроде как тот ученый, что по одной кости восстанавливал облик допотопных животных. [1]Порой он угадывает верно, но частенько и ошибается. Вот, например, в деле портного, этого несчастного Дерема, если бы не я…
— Благодарю за предупреждение, — прервал его г-н Дабюрон, — не премину принять его во внимание. А сейчас, господин комиссар, нужно обязательно попытаться узнать, откуда родом эта вдова Леруж.
Вновь потянулась — на сей раз уже перед следователем — вереница свидетелей, вызываемых бригадиром. Однако они не сообщили ничего нового. По-видимому, вдова Леруж отличалась исключительной скрытностью: из всех ее речей — а почесать язык она любила — в памяти окрестных кумушек не задержалась ни одна существенная деталь.
Все допрошенные лишь старательно излагали следователю собственные предположения и доводы. Общее мнение явно склонялось на сторону Жевроля. Все в один голос обвиняли высокого черноволосого мужчину в серой блузе. Кому и быть убийцей, как не ему? Люди вспоминали его свирепый вид, наводивший страх на всю округу. Многие, пораженные его подозрительной внешностью, благоразумно его избегали. Однажды вечером он якобы угрожал женщине, в другой раз ударил ребенка. Ни женщины, ни ребенка назвать никто не мог, но тем не менее эти жестокие поступки были известны всем.
Г-н Дабюрон уже отчаялся внести в дело хоть какую-нибудь ясность, когда к нему привели тринадцатилетнего мальчика и бакалейщицу из Буживаля, у которой покойная покупала съестное; оба, похоже, знали что-то важное. Первой вошла торговка. Она сказала, что слышала, как вдова Леруж говорила о своем сыне.
— Вы в этом уверены? — усомнился следователь.
— Не сойти мне с этого места! — ответила торговка. — Помню даже, что в тот вечер — это случилось вечером — она была, с позволения сказать, малость под хмельком. Просидела у меня в лавке больше часа.
— И что же она говорила?
— Как сейчас вижу, — продолжала женщина, — стоит, облокотившись о прилавок, рядом с весами, и шутит с рыбаком из Марли, папашей Юссоном, — он может вам подтвердить, — дразнит его «горе-моряком». «Вот мой муж, сказала она, — тот был в самом деле моряк, потому что уходил в море на целые годы и всегда привозил мне кокосовые орехи. Мой сын — тоже моряк, как покойный отец, плавает на военном корабле».
— Она не упомянула, как зовут сына?
— Говорила, но не в тот раз, а в другой, когда была, не побоюсь сказать, и вовсе пьяна. Все твердила, что его зовут Жак и что она очень давно с ним не виделась.
— Не отзывалась ли она дурно о муже?
— Никогда. Говорила только, что покойный был ревнивец и грубиян, но, в сущности, добрый малый, и что жилось ей с ним несладко. Умом он был слаб и вечно воображал себе невесть что. К тому же чересчур был честен — сущий простофиля.
— Навещал ли ее сын, после того как она поселилась в Ла-Жоншер?
— Мне она ничего об этом не говорила.
— Она тратила у вас много денег?
— Когда как. В месяц покупала у нас франков на шестьдесят, иногда больше — когда требовала выдержанный коньяк. Платила всегда наличными.
Больше торговка ничего не знала, и ее отпустили. Сменивший ее мальчик оказался весьма общительным. Для своих лет он выглядел высоким и крепким. У него был смышленый взгляд и живая, любопытная физиономия. Перед следователем он, казалось, вовсе не робел.
— Ну, так что же тебе известно, мальчик? — спросил следователь.
— На той неделе, в воскресенье, сударь, я видел у садовой калитки госпожи Леруж какого-то мужчину.
— В какое время дня?
— Рано утром, я как раз шел в церковь к заутрене.
— Понятно, — сказал следователь. — И мужчина этот был высокий, черноволосый, в серой блузе…
— Нет, сударь, напротив, маленький, приземистый, очень толстый и довольно старый.
— Ты не ошибаешься?
— Вот еще! — обиделся мальчик. — Я с ним разговаривал и видел его, как вас.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи.
— Я как раз, сударь, шел мимо, когда увидел у калитки этого толстяка. Он был злющий-презлющий — просто ужас. Весь красный, даже макушка багровая. Я хорошо разглядел: он был без шляпы и почти лысый.
— И он заговорил с тобой?
— Да, сударь. Он меня заметил и окликнул: «Эй, малыш!» Я подошел. «Скажи-ка, — спросил он, — ты легок на ногу?» Я ответил: «Да». Тогда он взял меня за ухо, но не больно и сказал: «Коли так, сослужи-ка мне службу, а я дам тебе десять су. Беги к Сене. Возле пристани увидишь большое пришвартованное судно, зайдешь на него и спросишь патрона Жерве. Не беспокойся, он будет там; скажи, чтобы собирался отплывать, я готов». После этого он сунул мне в руку десять су, и я ушел.
— Как было бы приятно, — пробормотал комиссар, — если бы все свидетели были такие, как этот мальчишка.
— А теперь расскажи, как ты справился с поручением, — попросил следователь.
— Пошел на судно, сударь, нашел хозяина и передал, что было велено, вот и все.
Жевроль, слушавший с самым живым вниманием, наклонился к уху г-на Дабюрона.
— Господин следователь, — прошептал он, — не позволите ли мне задать парнишке несколько вопросов?
— Разумеется, господин Жевроль.
— Скажи, мой юный друг, — спросил полицейский, — узнаешь ты этого человека, если увидишь снова?
— Еще бы, конечно!
— Значит, в нем было что-то особенное?
— Ну да — лицо кирпичного цвета.
— И все?
— Все, сударь.
— Но ты видел, как он был одет. На нем была блуза?
— Нет, куртка с большими карманами. Из одного торчал уголок платка в голубую клетку.
— А какие были на нем штаны?
— Не помню.
— А жилет?
— Погодите-ка, — задумался мальчик. — Жилет? По-моему, жилета не было. Да, не было, потому что… Ну конечно, вспомнил: он был без жилета, но в галстуке, концы которого были продеты в большое кольцо.
— А ты, малыш, не дурак, — с удовлетворением сказал Жевроль. — Держу пари, что, хорошенько подумав, ты вспомнишь еще что-нибудь.
Мальчик молча опустил голову. По морщинам на его юном лбу можно было догадаться, что он отчаянно напрягает память.
— Точно! — вдруг воскликнул он. — Вспомнил!
— Ну?
— Этот человек носил большие серьги.
— Браво! — вскричал Жевроль. — Примет вполне достаточно. Я его разыщу, а вы, господин следователь, можете заготовить для него вызов в суд.
— Я полагаю, что показания этого мальчика, пожалуй, самые важные, отозвался г-н Дабюрон и, обратившись к пареньку, спросил: — Не скажешь ли, мой юный друг, что за груз был на судне?
— Вот этого не знаю, сударь: судно-то было палубное.
— Оно шло вверх или вниз по Сене?
— Но оно ведь стояло, сударь.
— Это понятно, — пояснил Жевроль. — Господин следователь спрашивает, в какую сторону был повернут нос судна: к Парижу или к Марли?
— Оба конца судна показались мне одинаковыми.
Начальник полиции разочарованно развел руками.
— Но ты, — обратился он к мальчику, — мог заметить название судна: ты ведь умеешь читать? Следует всегда смотреть, как называется судно, на которое заходишь.