— Благодарение богу — второго Державина послал отечеству! — провозгласил Бедряга, не особенно разбиравшийся в поэтической премудрости. Он по-полковничьи взвешивал стихи: рифма есть, оружие славится — чего же больше спрашивать?
— Выше, выше Державина! — с жаром провозгласил Миллер.
— Федя, не горячись, — пытался Рылеев охладить увлекающегося друга. — Ты похвалами не откупишься... Никто и никогда выше Державина в искусстве сем не встанет!
У Натальи в ушах все еще звенел голос поэта.
Грянула музыка, молодежь хлынула в танцевальный зал.
— Гавот! — начальнически распорядился подполковник Сухозанет.
Он пригласил Настю. Миллер щелкнул каблуками перед Верочкой:
— Прошу вас!
Верочка не отказалась. Рылеев около дверей разговаривал с Бедрягой и Тевяшовым. Затем подошел к стеснительной Наталии, чтобы пригласить ее на танец.
— Я не умею танцевать, — сконфуженно сказала она.
— Совсем не умеете?
— По-столичному не умею...
— А по-острогожски? — засмеялся Рылеев.
— По-острогожски маленько умею... Только нас никто этому не учил.
— Сделайте одолжение, разрешите мне стать вашим наставником?
Рылеев был отличным танцором, ученица оказалась на редкость понятливой, и оба не почувствовали в танце ни малейшего затруднения.
Сливицкому досталась Машенька, родственница Тевяшовых, милая и смешная в наивности своей тринадцатилетняя блондиночка. Танцуя, она все время задавала Сливицкому какие-то, должно быть, очень забавные вопросы, он смеялся, отвечая.
В гостиной играли в вист. К чете Тевяшовых, сидевших в креслах, подошел Бедряга и сказал:
— Никаких гувернеров и гувернанток для ваших дочек выписывать не надо! Все равно лучшего учителя, нежели мой, не найдете ни за какие деньги. А я вам нашел отличного учителя и воспитателя, образованнейшего человека...
— Кто же он? — с любопытством спросила Тевяшова.
— Прапорщик Рылеев. Знания его обширны, мысли благородны, стремления возвышенны. Я имел возможность не только коротко познакомиться, но и подружиться с ним! Без колебаний делайте ему предложение, пока не перехватили другие.
Для Тевяшовых такая рекомендация была полнейшей неожиданностью.
— Но служба в строю не позволит ему заняться обучением наших дочерей. Ежели бы он согласился выйти в отставку... Да ведь такое едва ли возможно, — сказал Тевяшов.
— Служба не помешает, — уверил Бедряга. — И для вас, и для него такая комиссия будет во благо.
— Я не против, я вижу в нем отличнейшего сына отечества и храброго воина, — согласился Тевяшов.
Не возражала и Тевяшова, она лишь выразила сомнение относительно оплаты:
— Больших денег мы обещать не можем, а бесплатно кто же примет на себя такой труд?
— За большими деньгами он и не гонится, хотя и нуждается более других в роте. Впрочем, об этом прошу не намекать ему, — попросил Бедряга. — Бедность — крест тяжелый...
— Пойдемте в зал, посмотрим, как там веселятся, — позвала Тевяшова.
В танцевальной зале кружились пары. Миллер с Рылеевым поменялись партнершами. Теперь Рылеев вел Верочку, а Миллер тихую Наталию. Он рассыпался в похвалах ее умению танцевать, а она приходила в смущение, потому что никогда за собою хореографических талантов не ведала.
В перерыве, когда Рылеев подошел к Бедряге, Тевяшов обратился к нему:
— В удобное для вас время, Кондратий Федорович, прошу зайти к нам в дом для разговоров весьма важных, чем очень обяжете меня.
— Посещение вашего семейства для меня всегда приитно! — ответил Рылеев. — Завтра же навещу вас.
Возбужденный Миллер взял Рылеева под руку и позвал в сторону. Они остановились у открытого в сад окна. В саду было тихо, от деревьев веяло прохладой. Ночь дышала душистым настоем левкоев и маттиолы. Чета серебристых ночных бабочек будто в танце кружилась в проеме высокого окна.
— Спасибо Острогожску, чудесный здесь народ! — упоенный счастьем, изливал свои чувства Миллер. — Семья Тевяшовых чудесная. А дочки! Прелесть! Которую из них полюбить мне? Ну, посоветуй же, Кондратий! Ты смеешься? Я всерьез. Не пойду же я к Штрику или Буксгеведену за таким советом? Наталью или Настасью?
— Федя, на их месте я бы выбрал тебя. Но тебе, увы, ничего не могу посоветовать.
— Это почему же, Кондратий? Или уж я тебе больше не друг? Я, очевидно, влюблюсь в Наталию. Она тихая и вся такая... мечте подобная... Даже слов не нахожу... А Сливицкий определенно без ума от Верочки. Ну, а тебе Настасью! Она же ближе к твоему, похожему на булат, характеру. Завтра же пиши мне триолет или нечто в этом роде для ангела души моей...
Вдруг к ним подошли Наталия, Настасья, Верочка, Маша и увенчали Рылеева душистым венком, сплетенным из росных цветов.
— Лауреат Белогорья! — воскликнула Настя. — Не обижайтесь! Мы же впервые в своей жизни видим живого поэта!
Рылеев смущался, когда его называли поэтом, и теперь, краснея, повторял:
— Не стою, ей-богу, не стою такой награды... право же...
А золотистые ночные бабочки продолжали кружиться в оконном проеме.
12
Рылеев не собирался наниматься ни в гувернеры, ни в учителя, но в конце концов уступил уговорам нового друга Бедряги и просьбе Тевяшова — согласился быть наставником сестер Тевяшовых на то время, пока конноартиллерийская рота квартирует в Белогорье.
Сестры Тевяшовы как самого светлого праздника ждали начала занятий. К ним присоединились Верочка и Машенька, против чего не возражал учитель.
Под класс была отведена большая светлая комната на втором этаже тевяшовского дома, ее окна смотрели в сад, вернее, на лужайку с клумбами и могучим старым дубом.
Разумеется, у молодого учителя не было не только педагогического опыта, но и необходимых учебников. Отпросившись у командира роты, он поехал в Воронеж, чтобы купить необходимые книги. К его радости, удалось купить много книг для себя на французском и русском, кое-что приобрести из учебников и оставить большой заказ на книги с доставкой на дом.
Занятия начались. Не без ходатайства Бедряги командир роты, не очень благоволивший Рылееву, всетаки пошел на уступки — разрешил учителю реже выезжать на фрунтовые занятия.
Рылеев учил тому, что сам хорошо знал. Знания книжные в своих рассказах обогащал он личными наблюдениями, вынесенными из двух заграничных походов. Особенно хорошо и весело проходили уроки всеобщей и отечественной истории, уроки русской, французской, польской и немецкой словесности. Будучи поклонником муз, он вместе с тем находил своеобразную поэзию и в занятиях математикой. В его рассказы о великом вольном Новгороде, к месту и ко времени, вторгались древние мудрецы Пифагор и Эвклид со своими аксиомами и теоремами.
Как-то послушать молодого учителя зашли Тевяшовы, отец с матерью. Рылеев был в ударе — он рассказывал о первых русских переводчиках с других языков. В качестве великого переводчика, к приятнейшему удивлению отставного майора Тевяшова, назвал Петра Первого. Не только назвал, но и ярчайшими примерами из кратких, но поразительных по своей глубине и пониманию существа переводческого дела замечаний в письмах к генералам и вельможам убедительно доказал справедливость такой высокой оценки.
Учитель увлекся рассказом, чтением колоритных Петровых писем и бумаг, ученицы, забыв обо всем на свете, заслушались, родители Тевяшовы не смели шевельнуться и так просидели, сзади учениц на стульях у стены, более трех часов.
После уроков Тевяшов зазвал Рылеева к себе и за обедом сказал ему:
— Лучшего наставника и желать нельзя... Вот кабы все учителя были такими! А наши что: ночь кутит, на заре домой катит, а на урок придет — башка трещит, и что от такой башки ждать? У нее одна забота: где бы опохмелиться да спать завалиться... За такое ученье, как ваше, тройной цены не жаль.
Учителю приятно было слышать лестный отзыв о своих первых успехах — у него одно было желание: отдать ученицам все, что он знает, уча других, учиться и самому. Собственно, он так и делал с первых же уроков. Учительская деятельность удовлетворяла его еще и потому, что рассказанное им на уроках зачастую осмыслялось им по-новому, более глубоко и прочно откладывалось в памяти.
— Вероятно, родители ваши ничего не жалели для того, чтобы дать вам хорошее образование и воспитание, — сказал Тевяшов. — Хвала и честь вашим родителям.
Держа в руке рюмку с красным вином, Рылеев задумался. Медленно поставил рюмку перед собой.
— Вы что, Кондратий Федорович? Или я неумышленно причинил вам неприятность? — забеспокоился Тевяшов.
— Я вырос в нужде, Михайла Андреевич. Матушка моя постоянно страдала от безденежья.
— А родитель?
— А дражайший мой родитель подполковник Федор Андреевич Рылеев жил далеко от нас. И возможно, что это было к лучшему... Он служил управляющим имением в Киеве у члена Государственного совета генерала от инфантерии князя Голицына. Помню, будучи кадетом, на пасхальной неделе я послал праздничное поздравление отцу и вместе с поздравлением напомнил ему: «Я, исполняя вашу волю в рассуждении учения, осмеливаюсь у вас просить двадцать пять рублей, дабы купить необходимые мне книги: «Полную математику» в семи частях, состоящую и содержащую все математические науки и стоящую двадцать пять рублей, и «Жизнь Суворова», стоящую десять ассигнаций двадцать пять копеек. Сии обе книги один кадет уступает за тридцать ассигнаций. Пять у меня есть, оставшиеся с праздника. Вы можете на меня положиться, ибо в бытность вашу в Петербурге, когда вы мне давали деньги, то я всегда употреблял на книги, которых у меня уже набрано пятнадцать...» Да, я с детства люблю книгу... А что еще на земле есть дивнее и полезнее книги?
— И что же ответил родитель? — спросил Тевяшов.
— На этот раз мой родитель не отказал мне в просьбе... Вот одна из тех двух книг. Она прошла со мной по всем дорогам. — Рылеев вынул из поношенного парусинового портфеля книгу в кожаном переплете и положил перед Тевяшовым. — «Полная м