16
Лодка врезалась килем в отмель и осталась на приколе отдыхать до утра.
Офицеры гуськом по извилистой тропинке взошли на обрывистую гору. Отсюда видны были дремлющие под луной окрестности. Еще раз полюбовались заречными далями, прежде чем мирно разойтись по квартирам.
Рылеев, дружески положив руки на плечи Маркову и Ососкову, обратился к сослуживцам:
— На сегодня кладем конец всем нашим рассуждениям, умствованиям, спорам и возвращаемся каждый к себе в объятия сна. Расходимся друзьями, а не врагами. Но, прежде чем подадим мы друг другу руки, я хотел бы обратиться с вопросом к младшим нашим товарищам, которые представлены к повышению чина в обход старших. Довольны ли они таким поступком командира роты и знают ли они о нем?
— Впервые слышим, — отвечали Марков и Ососков.
Другие сказали, что они что-то слышали, но приняли эти разговоры за пустую выдумку.
Рылеев убедил товарищей, что это вовсе не выдумка, и рассказал все, что узнал от Миллера.
— Наши товарищи, представленные к повышению в чине, находите ли вы себя сделавшими для службы что-либо отличное противу своих товарищей, которых хочет обойти командир? — спросил Рылеев о самом главном.
Младшие артиллеристы без колебаний ответили отрицательно на этот вопрос. Все они выразили готовность вместе с обойденными сослуживцами протестовать перед командиром. Только Штрик и Буксгеведен не одобрили такого сговора, найдя его противоречащим воинскому уставу.
— Значит, не пойдете с нами? — спросил Рылеев.
— Почему не пойдем? Пойдем, если остальные решились идти, — заверил Штрик.
То же сказал и Буксгеведен. На этом и порешили.
На другой день, вернувшись с полевых занятий, Рылеев после обеда навестил Миллера на квартире в казацкой хате.
— Федор, все офицеры согласны двинуть к Сухозанету. Я прошу тебя, чтобы одно дело не помешало другому, хотя бы на время забыть о дуэли. Сухозанет может воспользоваться этим конфликтом в своих видах, и тогда все мы окажемся в проигрыше.
Миллер нынче был спокойнее и сговорчивее, нежели вчера. Рылееву удалось отговорить его от незамедлительного поединка. И тем уже был доволен Рылеев, а про себя берег надежду, что время незаметно охладит друга и дело обойдется без дуэли.
Сухозанет пил чай в саду под яблонями, когда к нему пришли скопом все двенадцать офицеров конноартиллерийской роты. Он встретил пришедших с вниманием, велел слуге подставить к грубо сколоченному из неструганых досок столу запасные, такие же грубо сколоченные скамьи и накрыть их попонами, какими обычно накрывают лошадей в холодную пору.
В пузатый самовар, что затихающе пошумливал посредине стола, добавили углей, а в липовую плошку горой положили меду в сотах, сзывавшему к себе пчел и ос.
За чаем осторожно и учтиво офицеры (главным образом Рылеев, Миллер и Федор Унгерн-Штенберг) повели разговор об уже свершившемся представлении младших чинов к повышению в обход старших товарищей. В разговоре делался намек на то, что этот шаг неминуемо вызовет неудовольствие со стороны обойденных и может причинить роте непоправимый ущерб. Сухозанет слушал, посмеиваясь и отделываясь шуточками.
— По себе знаю, всякому обидно, когда обходят. Но все на свете переменчиво: нынче обойдут, а завтра представят к повышению. Служить, господа, а не обиды свои и чужие собирать в мокрую тряпочку! Не люблю я таких собирателей. А кто их любит? Не дают покоя ни себе, ни другим...
Штрик и его друзья, хотя и молчали, но явно придерживались той линии, которую отстаивали Рылеев, Миллер и Унгерн-Штенберг.
Офицеры одобрительно оживились, почувствовав силу товарищества. Но явно выраженное оживление не понравилось Сухозанету. И, когда Марков сказал, что готов отказаться от представления, командира взорвало:
— Ну и дурак, что повторяешь бредни Федора Миллера. Глупые твои бредни никто и слушать не хочет. Как мною решено, так и будет. Не тянись за дурнями.
И тут Миллер едва не сорвался — бросил руки на край стола с тем, чтобы вскочить... Рылеев едва успел прижать его коленку к скамье. Миллер дернулся, сердито запыхтел, но остался на месте.
Видя, что учтивость в разговоре с командиром ничего не дает, кроме новых огорчений, Рылеев, а за ним и другие, как обойденные начальником, так и не обойденные, стали изменять тон. Говорили с нескрываемым неудовольствием и на всякую резкость Сухозанета отвечали резкостью. Подполковнику с каждой минутой становилось труднее отбиваться, но он упрямо продолжал настаивать на своем, считая союз против него кратковременным и непрочным.
— Поелику вас, судя по вашим рассуждениям, ничто не трогает, — сказал наконец Рылеев, — то вы остаетесь в роте единственным офицером.
— Что это значит? — повысил голос Сухозанет.
— То, что все мы подадим к переводу в кирасиры, — резко сказал Миллер.
— Что-о?! — вскочив и грохнув кулаком по столу, бешено закричал Сухозанет. — Хотите под военный суд?! Как бунтовщики? Как преступники? Такие, как Миллер, одинаково не нужны ни в артиллеристах, ни в кирасирах! Подмутчик в мундире офицера!
Миллер встал из-за стола и, сделав несколько шагов, остановился перед командиром роты.
— Господин подполковник, я прошу вас встать.
Сухозанет не обратил внимания на требование подчиненного. За столом установилась напряженная тишина.
Миллер повторил свое приглашение, но Сухозанет не сдвинулся с места.
— Вы, кажется, празднуете труса, — сказал Миллер, выразив улыбкой презрение.
Пропустить мимо ушей такие слова Сухозанет не посмел и поднялся из-за стола.
— Вы подлец! И я вынужден поступить с вами, как с подлецом! — сказал Миллер и бросил перчатку к ногам подполковника.
Сухозанет поднял перчатку — вызов на поединок был принят.
Чаепитие в саду закончилось. Офицеры покинули старшего командира, не подав руки на прощанье. Сухозанет попросил остаться Штрика и Буксгеведена.
— Который из вас согласен быть моим секундантом? — обратился он к обоим.
— Я готов, долг чести обязывает, но мне кажется, что дуэли не будет, — проговорил Буксгеведен. — Завтра Миллер одумается и явится с извинением.
— Не думаю этого, — заметил утративший надменность Сухозанет.
— Имейте в виду, Петр Онуфриевич, Миллер в стрельбе из пистолета с любого расстояния уступает лишь одному Рылееву, — напомнил Штрик.
— Я стреляю из пистолета не хуже Рылеева, — сказал явно для самоуспокоения Сухозанет. — Договаривайтесь с секундантом Миллера об условиях и месте поединка.
Сухозанет никогда не был дуэлянтом, и предстоящий поединок страшил его возможностью роковой развязки. Но уклониться от вызова, сделанного на глазах у всех офицеров, он никак не мог. Отказ значил бы полнейшее его моральное поражение и понудил бы уйти со службы, во всяком случае, оставаться в этой роте он уже не смог бы.
Молодые офицеры в этот вечер долго гуляли по берегу Северского Донца. Миллер снова был беззаботен и весел. Казалось, что он совершенно забыл о происшествии во время чаепития. Шутили, острили, злословили. Несколько раз заставляли Рылеева поворошить неисчерпаемую шкатулку его богатой памяти — не найдется ли в ней еще чего-нибудь интересного и свежего из жанра анекдотов и забавных исторических былей.
— Ну как, господа, подаем все вместе к переводу в кирасиры? — спросил Рылеев.
— Подаем! — был единодушный ответ.
— Конечно, подождем исхода поединка, — заметил Миллер. — Может быть, бог даст мне избавить всех от перевода в кирасиры. Во всяком случае, буду стараться.
Разошлись в первом часу пополуночи. Рылеев проводил Миллера до калитки.
— Кондратий, прошу быть моим секундантом, — попросил Миллер.
— Не возражаю. Могу одолжить один из двух моих пистолетов. У обоих бой отличный!
— Буду иметь в виду. Поручаю вести переговоры с секундантом Сухозанета. Условия ставь самые наижесточайшие. Без уступок.
И они расстались до утра. Рылеев раскрыл окно, глядевшее в небольшой садик, и задумался о том, что им с Миллером готовит завтрашний день. Уговор всей офицерской артелью подать к переводу в кирасиры, по спокойном размышлении, начинал казаться ему очень обременительным. Перевод в кирасиры может потребовать от него непосильной жертвы — покинуть слободу Белогорье, а возможно, и сам Острогожский уезд, покинуть Наталью... Хотя для любви, если это только настоящая любовь, и не существует непреодолимых расстояний и преград, тем не менее, возможность разлуки бременем ложилась на душу прапорщика. Если перебросят на десятки, а может быть, и сотни верст, то не наездишься к своей возлюбленной. Да и неизвестно, к какому командиру попадешь... Среди всех возможных преград, ожидающих его на этом пути, возможно, самой непреодолимой явится воля родителей Натальи. Они не раз довольно ясно говорили о том, что девушке, связавшей свою судьбу с судьбой военного, не знавать ни спокойствия, ни уюта, ни счастья. Отставной майор Тевяшов, рано потерявший здоровье от ранений, недугов и долголетней межевой тяжбы с соседом, считает службу в армии напрасной тратой самых лучших лет жизни, лет, в которые человек с умом, дарованиями и прилежностью может пробить себе широкую дорогу.
Матрена Михайловна Тевяшова такого же мнения о современной военной службе, как и ее муж. И можно не сомневаться, что они, если даже благосклонно примут его признание в любви к Наталье, потребуют от жениха выхода в отставку.
Готов ли он к такому шагу? И готов, и не готов... Розовый туман восторженных надежд, с которыми он около четырех лет назад отправлялся в действующую армию, уже окончательно рассеялся, и больше не вернутся обманчивые сны юности.
С каждым днем пребывания в армии он все больше приближается к взгляду Тевяшова на бесплодность службы для человека с умом и сердцем.
Так что же приводило в смущение прапорщика? В тенетах каких противоречий билась его мысль?
Рылеев боялся того, что любовь уведет его от самого себя, что он излишне много повинуется сердцу, а сердце — вечный противник рассудка — легко обращает вчерашних героев в себялюбцев, в ограниченных эгоистов, для которых м