Сегодня Лунин был в мундире, ладно и ловко на нем сидевшем. Он носил усы слегка вислые, с заостренными концами. Высокий и широкий лоб его еще не прорезала ни одна морщина.
Долгоруков остановился как бы по мановению поднятой и сжатой в кулак руки Лунина, который говорил Пестелю:
— Многие положения, изложенные вами в первых начертаниях будущего государственного закона, я нахожу превосходными. Но вместе с тем считаю необходимым ясно сказать о пользе рассудительной оппозиции в любом истинно республиканском обществе... Без рассудительной оппозиции все может погрузиться во мрак, который окажется губительнее самовластия...
— Не изложите ли ваше соображение подробнее? — попросил Пестель, привыкший в рассуждениях Лунина черпать много полезного для дела Общества.
— Мы все согласны с тем, что ошибки не проходят даром в политике, — охотно откликнулся Лунин, уминая ногтем душистый табак в трубке. — Будущая конституция первым же своим словом должна будет выжигать корни рабства решительно из всех сфер общественной жизни, а вместе с тем и корни рабства из человеческих душ, и последнее выжигание будет куда сложнее и труднее, чем изгнание рабства, скажем, из Государственного совета или Сената. Мы все закоснели в рабстве. Рабство выражается в наших нравах, обычаях, учреждениях, в миропонимании, в способе выражения своих мыслей, даже в чувствовании и выражении нашей радости и печали. Каменной глыбой лежащее на нас безмолвное повиновение надломило нашу нравственную силу, составляющую гражданина! Согласны со мной?
Пестель кивнул и просил Лунина продолжать.
— Откуда в нас взялось такое? Или не наши летописи украшает поле Куликово? Или не наши предки Минин и Пожарский? Или мы опозорились под Полтавой? Или мы не прошли сквозь ад и пламень у села Бородина? Или не нас встречала воспрянувшая Европа и не нам рукоплескала, как освободителям народов? Освободив других, нам пора освободить и самих себя!
— Когда будет провозглашено равенство всех людей перед законом, то рабство и все его корни и корешки сразу лишатся питательной среды и начнут быстро отсыхать и отмирать, — заметил Илья Долгоруков.
— Князь, не обожествляйте закон, как таковой! — сразу загорелся полемическим огнем Лунин. — Рабство несовместимо с духом времени. Мы видим, что народы уже успевают на поприще гражданственности. И мы же видим новый позор человечества в Американских Штатах, где рабство утверждено законом! Кровь негритянских рабов бесстыдно перегоняется в золото алчными рабовладельцами. Америка торжественно признала равенство своих граждан перед законом и не стыдится оправдывать неслыханные злодейства над неграми цветом кожи... Такие поборники равенства едва ли не самые злейшие враги всего современного человечества!
Познание подобного настоящего полезнее в некотором смысле опытов прошедшего! Россия не нуждается в равенстве американского покроя. Это равенство между рабовладельцами — и только.
— Мой взгляд на американскую конституцию целиком совпадает с вашим, Михайла Сергеевич, — отвечал Пестель, — хотя я и пытался извлечь кое-что из американской конституции, чтобы приложить к нашим начинаниям.
— И удалось извлечь?
— Увы, мало... Так мало, что я сам себе удивился, увидев бесплодность моих попыток...
— Где не посеяно, там не пожнешь, — добавил Илья Долгоруков и опять принялся ходить по залу.
Глинка запаздывал. Блюститель дел Долгоруков медлил с открытием собрания в неполном составе ввиду важности вопроса, который предстояло обсудить. После обсуждения ему будет придана сила закона, выполнение которого станет обязательным для всех членов Союза благоденствия и его ячеек на местах.
Николай Тургенев и Никита Муравьев закончили около окна свою беседу, подошли к председателю графу Толстому, взяв его за руки, начали вытягивать из кресла.
— Давай, председатель, открывай! — потребовали они. — Глинку не дождемся, генерал Милорадович наверняка увлек его к красоткам!
— Или опять послал проверять тюрьмы, — узнать, не воруют ли стражники больше, чем допустимо, чтобы не уморить арестантов голодом, — сказал Матвей Муравьев-Апостол, подталкивая под локоть ленивого на подъем графа Толстого.
— Помедлим, помедлим, господа, — отвечал поднявшийся было Толстой, но снова плюхнулся в кресло.
Хромой на левую ногу Николай Тургенев, постукивая о паркет точеной тростью с белым костяным набалдашником, подошел к большому круглому столу, за которым обычно проходили все собрания и заседания, стукнул тростью и объявил:
— Виной не танцовщицы и не Милорадович, виной — сознание Глинкой слабости отстаиваемых им позиций... Начнем без Глинки, а к его приходу преподнесем уже готовое постановление, обязательное к неукоснительному исполнению.
Но объявление было сделано в явно развлекательном плане, к тому же Николай Тургенев, как и все здесь собравшиеся, был ревностным сторонником соблюдения дисциплины и всех уставных правил Союза. А по уставу, право открытия всякого собрания принадлежало лишь двум лицам: председателю Союза или же его заместителю и ближайшему помощнику, который назывался блюстителем Союза.
Подождали еще с полчаса, и граф Толстой, глянув на часы с брелоками, сказал князю Долгорукову:
— Открывай собрание, Илья!
— Да, пора! — поддержал его Шипов.
И все согласились на том.
Князь Долгоруков занял председательское место за столом. Открыв собрание, он обратился к Пестелю:
— Итак, Павел Иванович, собрание просит вас изложить все выгоды и все невыгоды как монархического, так и республиканского правлений с тем, чтобы потом каждый из нас объявил свои суждения и свои мнения. Прошу вас...
Пестель, встав, пригладил волосы ладонями — он любил говорить стоя — и положил перед собой маленького формата тетрадку, но не открыл ее. Начал он ровно, спокойно, даже поначалу несколько вяловато, что никак не вязалось с его темпераментной натурой:
— Господа коренные члены, я с большим удовольствием исполняю постановление нашего предыдущего собрания — выношу на ваш суд суммированные мною мысли о двух возможных видах правлений для будущей России — монархическом и республиканском. Наше Общество, пройдя через Союз спасения, поднялось на новую ступень, но эта ступень являет собой часть той общей лестницы, по которой восходит борьба в России. Мы с вами не вновь начинаем, а продолжаем начатое до нас. Опустошительная свирепая война прервала эти добрые начинания, но не убила животворной силы к возрождению и расцвету отечества нашего. Я не фразер, все, что мне хочется сказать вам, будет голосом холодного рассудка и вместе с тем выражением моих чувств. Я хотел бы сегодня быть математически верным в доказательстве некоторых истин. Каждая минута моего существования посвящена только ей одной — любимой отчизне. Как и все вы, я хочу видеть ее благоденствующей и процветающей, а процветание немыслимо без полной политической свободы.
Я хочу остановить ваше внимание на всепреобразующем духе времени. Дух времени, по словам одного ученого, является сфинксом, пожирающим тех, кто его не понимает! Мы самим историческим провидением призваны понять веление духа времени! И мы стремимся быть достойными этого призвания! Но одно дело стремиться, другое — практически действовать. Все 1817, 1818, 1819 годы мы отдали суждениям и разговорам, каким быть будущему правлению: республиканским или монархическим? Но это были не только рассуждения и споры, это было время нашего роста, укрепления, возмужания. Мы хорошо помним, что вместе с учреждением Общества истинных и верных сынов отечества, или же Союза спасения, под сладостный звон подвешенного к потолку братьями Муравьевыми «вечевого колокола», как это ни странно, восторжествовали идеи конституционной монархии... Но квартирный «вечевой колокол» умолк, среди нас уже нет Александра Николаевича Муравьева. Он отпал. Это и другие подобные отпадения признак того, что наше Общество уже в состоянии само очищаться, своевременно освобождаться от слабосердных, безвольных, смешивающих труднейшее поприще революционера с полудетской игрой в конспираторов, забавляющихся звоном подвесного колокольчика! На такие явления надо смотреть глазами холодного рассудка и быть готовыми и в дальнейшем к подобным отпадениям и отступлениям отдельных личностей.
Полусказочные мечтания о давно минувших временах Новгородской республики с ее вечевым колоколом мы заменили ясно очерченными целями и стремлениями привести их в полное соответствие с духом времени.
Вскоре нам стало ясно, в результате размышлений и рассуждений, что монархическое правление, прикрытое фиговым листом приспособленной к его потребностям конституции, это тот же самодержавный кафтан, который будет удобен для будущих аракчеевых, но совершенно непригоден для всякого разумного, живого, деятельного, честного в России.
Проект конституции Новикова бросил в наши души первые республиканские искры! Эти искры уже разгораются в пламень, освещающий весь наш дальнейший путь! Коренной управе ныне предстоит решить, какой дорогой мы пойдем сами и поведем за собой других. — Сделав обширнейший и детальный экскурс в историю монархических правлений и перечислив все выгоды и невыгоды конституционной монархии, Пестель сделал довольно пессимистический вывод: — Всякая монархия, хотя и с урезанными куцыми конституциями правами, приводит с математической точностью к образованию каст, что возникают от неправильного распределения общественных богатств. Такие касты суть самые нелепые и опасные из всех, так как они отличаются наибольшей бесчеловечностью, содействуют бесконечному увеличению армии бедняков, тем самым ускоряют обнищание народных масс. Обнищание в свою очередь ведет к неизбежной революции. Доказательством тому являются все английские беспорядки 1817 года. Они порождены всепожирающими английскими кастами. Титулованная аристократия и народные массы никогда не имели и не могут иметь общего политического языка! Современная денежная аристократия, самая эгоистичная и хищная из всех известных истории аристократий, — достаточно бросить взгляд на Англию, чтобы убедиться в этом, — как гидра поднимает над миром свои хищные головы и, опираясь на груды окровавленного золота, повергает неимущие классы в бездонный океан ужасающей нищеты, готовит миру все новые и новые катастрофические бедствия. При полнейшем господстве денежной аристократии не может быть и речи о какой-либо гуманности и свободе личности, свободе слова и печати. Денежные кощеи бессмертные смотрят на все, в том числе на политику и словесность, на мораль и нравственность, как на своих раболепных служанок. Для денежной аристократии, как и для абсолютного самовластия, не существует прав политических, прав гражданских, прав частных для тех, кто неимущ. И это страшнейшее зло! Оно порождается ежедневно и ежечасно тем, что бедный живет лишь от своего труда, а богатый от своего имущества, от своих капиталов! Народ при таком образе правления приходит в отчаяние! Отверженные эгоисты, поставившие себе на службу все законы и все положения куцей конституции, в бешеной злобе набрасываются на каждого, дерзнувшего поднять свой голос в защиту народа! Я хорошо знаю и предвижу, господа, что всевозможные наши аристократии, все титулованные и богатеи восстанут и прот