1941/42 года, когда Генштаб и особенно Оперативное управление испытывали оченьострую нужду в опытных штабных работниках, я, посоветовавшись с некоторымичленами Политбюро ЦК партии, возвратил его для работы в Генштаб. Все шлонормально, и работал он хорошо. Но однажды, перед тем как ехать к Сталину, явзял Иванова с собой и по прибытии в Кремль сам отправился в кабинет Сталина, аего попросил побыть в комнате телеграфных переговоров Ставки и установить связьс командованием Южного фронта, но никого к аппарату не вызывать до моихуказаний. У Сталина я получил, как это и частенько бывало, нагоняй, в данномслучае за тяжелое положение на юге и указания немедленно связаться по телеграфус командующим Южного фронта — генерал-лейтенантом Р. Я. Малиновским, уточнить унего на данный момент фронтовую обстановку и получить ответы на целый рядвопросов, интересовавших Ставку. Во время моей беседы с Малиновским, прикоторой тут же присутствовал и В. Д. Иванов, в переговорную вошел Сталин всопровождении некоторых из членов Политбюро. Послушав мой разговор, Сталинрукой отстранил меня от аппарата и, не говоря о себе, сам повел разговор сМалиновским, и разговор куда более внушительный и доходчивый, чем мой.Малиновский потом делился со мной, что он сразу не мог понять, что к чему, ноочень быстро до него дошло, что отчитывает его не Василевский, а сам Сталин.
Закончив свой разговор с Малиновским, Сталин вернулся в кабинет, а я продолжалговорить с Родионом Яковлевичем. Когда я вошел затем к Сталину, он строгоспросил меня:
— Это тот самый Иванов, который солгал нам о Штерне? Он опять на своемтепленьком местечке. Выгнать его немедленно!
Я стал упрашивать оставить его в аппарате Оперуправления, так как работы уйма,а квалифицированных работников мало.
Сталин помолчал-помолчал, потом ответил:
— Ну черт с вами, только чтобы здесь я его больше не видел.
Владимир Дмитриевич хорошо работал и помогал мне. В период Сталинградскойоперации и операций на Верхнем Дону он был со мной на фронте и в период борьбыза Харьков был тяжело ранен и эвакуирован. По излечении он продолжал отличнонести ответственную работу на фронте, в частности, при проведенииДальневосточной кампании в 1945 году в роли заместителя командующегоЗабайкальского фронта он выполнил ряд сугубо важных заданий. После войны он досамой смерти также отлично работал на весьма важных постах в Вооруженных Силах— первого заместителя начальника Генерального штаба и затем начальника АкадемииГенерального штаба.
Я привел этот случай с В. Д. Ивановым, чтобы еще раз показать, насколько былнетерпим Сталин к малейшей неаккуратности при исполнении служебных заданий икак трудно было к нему вновь войти в доверие. Резкость и суровость Сталина втаких случаях не знали пределов.
Сталин как Верховный Главнокомандующий в большинстве случаев требовалсправедливо, хотя и жестко. Его директивы и приказы указывали командующимфронтов на ошибки и недостатки, учили умелому руководству всевозможнымивоенными действиями. Получали иногда соответствующие указания и мы,представители Ставки. В книге мною приведено немало тому примеров. Приведу ещеодин. Во-первых, потому, что он сам по себе достаточно любопытен, а во-вторых,он характеризует в определенной степени военное мышление и оперативность И. В.Сталина при принятии решений.
Это было в 1943 году в боях за Днепр. Когда я при очередном телефонном докладеСталину подчеркнул, что задержка в быстром осуществлении наших планов на НижнемДнепре вызывается нехваткой сил, которые мы, выполняя утвержденные ипродиктованные Ставкой решения, вынуждены дробить здесь между несколькиминаправлениями, решая целый ряд задач одновременно, Сталин ответил:
— Если это так, то и не надо наступать сразу всюду. Поставьте Толбухина воборону, ограбьте его и отдайте все, что можно, Малиновскому, пусть оннаступает. Потом, когда основные задачи, стоявшие перед Малиновским, будутрешены, поставьте его в оборону, ограбьте его, отдайте максимум возможногоТолбухину и толкайте его в наступление. Вот это и будет правильная координациясил двух фронтов.
Я нарочно оставляю без изменения выражения, примененные Верховным, чтобыпередать читателю обычный колорит его речи. Он говорил, как правило, точно,скупо и прямо.
Приходилось разное слышать по поводу личного знакомства Сталина с жизньюфронтов. Он действительно, как я уже отмечал, выезжал на Западный и Калининскийфронты в августе 1943 года. Поездка на автомашинах протекала два дня и,безусловно, оказала влияние на моральный дух войск.
На мой взгляд, для Сталина, возглавлявшего руководство партией, страной вцелом, не было острой необходимости в таких выездах. Наиболее выгодным и дляфронта, и для страны являлось его пребывание в ЦК партии и Ставке, кудасходились все нити телефонной и телеграфной связи и потоком шла разнообразнаяинформация. Верховному Главнокомандующему регулярно докладывали командующиефронтами об обстановке на фронтах и всех существенных изменениях в ней. Нафронтах, кроме того, находились представители Генерального штаба и главныхуправлений Наркомата обороны. Большая информация шла Ставке также отполиторганов фронтов через Главное политическое управление Красной Армии. Такчто у Верховного Главнокомандующего имелась обширная информация на каждый день,а иногда и на каждый час о ходе военных действий, нуждах и трудностяхкомандования фронтов, и он мог, находясь в Москве, оперативно и правильнопринимать решения.
У Сталина была удивительно сильная память. Я не встречал людей, которые бы такмного помнили, как он. Сталин знал не только всех командующих фронтами иармиями, а их было свыше ста, но и некоторых командиров корпусов и дивизий, атакже руководящих работников Наркомата обороны, не говоря уже о руководящемсоставе центрального и областного партийного и государственного аппарата. Втечение всей войны И. В. Сталин постоянно помнил состав стратегических резервови мог в любое время назвать то или иное формирование.
Сошлюсь на один небольшой случай, который обескуражил меня, но который вкакой-то мере подтверждает сказанное.
В один из ноябрьских вечеров 1941 года в период жесточайших оборонительных боевза Москву Сталин при моем личном докладе ему о положении на фронте, установив,что я в результате напряженнейшей работы чрезмерно переутомился, вызвал вкабинет своего секретаря А. Н. Поскребышева и попросил его немедленно выяснитьв санатории Архангельское, можно ли там обеспечить хороший отдых в эту ночьВасилевскому. Быстро был получен ответ, что санаторий готов меня принять.Сталин приказал мне немедленно по возвращении к себе отправиться в санаторий идо утра как следует поспать… В Генштабе меня уже ожидал начальник Главноговоенно-санитарного управления Наркомата обороны Ефим Иванович Смирнов. Выполняяуказания Сталина, мы отправились в Архангельское. К нашему приезду был готовужин, но не успел я сесть за стол, как Сталин позвал меня к телефону. Онпопросил меня напомнить, где находится Иваново-Вознесенская ополченческаядивизия. «Я что-то забыл»,— добавил он.
Я не жаловался в те времена на свою память, но замешкался — дивизияпередислоцировалась, и я не смог сразу назвать точно место ее нахождения наданный момент. Сталин немного подождал, а потом говорит: «Ладно, не надо,я вспомнил»,— и повесил трубку. Такая память давала Сталину преимуществокак Верховному Главнокомандующему. Он не нуждался в постоянных справках, хорошознал обстановку на фронтах, положительные стороны и недостатки военачальников,возможности промышленности удовлетворять запросы фронтов, наличие враспоряжении Ставки запасов вооружения, артиллерии, танков, самолетов,боеприпасов, горючего, так необходимых войскам, и сам распределял их пофронтам.
Сталину были присущи большие организаторские способности. Он сам много работал,но и умел заставить работать в полную меру сил других, выжать из них все, чтоони могли дать.
Однако было бы неверно рассматривать Сталина лишь с одной точки зрения. Прямоскажу, что характер у него был на редкость нелегкий, вспыльчивый,непостоянный. Сталин трудно сходился с человеком, долго присматривался к нему.Я уже писал, как не сразу допустил он к работе в Ставке заместителя начальникаГенерального штаба А. И. Антонова. Но как только узнал его, проникся к немууважением, и, когда пришла пора в 1945 году переключить меня для работы вкачестве комфронта, он пошел на то, чтобы назначить его начальникомГенерального штаба.
Если Сталин был чем-либо недоволен, а в войну, особенно в ее начале, поводовдля этого имелось много, он мог резко и несправедливо отругать. Но в ходе войныон заметно изменился. К нам, работникам Генштаба и главных управлений Наркоматаобороны, командующим фронтами, стал относиться сдержаннее, спокойнее, дажетогда, когда на фронте что-то случалось неладное. Встречаться с ним сталогораздо проще, чем ранее. Видимо, война, ее повороты, наши неудачи и успехиоказали влияние на характер Сталина.
Такую же мысль высказал однажды К. Е. Ворошилов.
В последних числах марта 1944 года я встретился с ним, как уже отмечалось, вМелитополе, чтобы решить вопросы, связанные с взаимодействием войск 4-гоУкраинского фронта с войсками Отдельной Приморской армии, где К. Е. Ворошиловявлялся представителем Ставки. Когда все вопросы были решены, мы остались сКлиментом Ефремовичем наедине у него в вагоне и разговорились на разные темы, втом числе о характере Сталина. Вечер был теплый, тихий, и погода, да иобстановка на фронте располагали к «душевной» беседе, и КлиментЕфремович довольно охотно отвечал на мои вопросы. Когда я спросил: неужелинельзя было раньше высказывать Сталину в необходимых случаях свои возражения,ведь сейчас, в период войны, на заседаниях Политбюро или ГКО при обсуждениитого или иного принципиального вопроса, касающегося ведения вооруженной борьбыили развития народного хозяйства, вопреки высказанному Сталиным мнению членыПолитбюро довольно смело и настойчиво вносят свои предложения, и они Сталинымне только не отвергаются, но и охотно обсуждаются; и если предложение разумно,