— Да, — решительно кивнул тюнагон.
— Ну тогда еще не поздно поправить дело. Кто из ваших слуг мог знать, куда направлялись убитые девушки? Кто мог давать им поручения или отпускать их домой?
— Старшая над служанками… Она дочь моего отца от наложницы, на пять лет старше меня. Но, — решительно покачал головой тюнагон, — я в это не верю. Родственные связи, конечно, не крепость, сами знаете, а зависть разъедает любой металл, но между нами всегда все было хорошо и, признаться, без этого, я давно бы убрал ее куда-нибудь подальше, потому что все всегда делается в последнюю минуту и никто не замолкает… сто раз я грозился разогнать этот птичник — но они знают, что я как разгневаюсь, так и успокоюсь.
— Она состоит в сношениях с дамой Кагэро?
Господин Канэиэ заметно помрачнел. Он не любил, когда ему напоминали о даме Кагэро. Рассчитывая на поддержку Фудзивара-но Томоясу, он в свое время взял в жены его дочь — но из этого брака ничего не вышло, так к чему ворошить былое?
— Нет, я взял ее в дом раньше, когда ко мне переехала первая жена. До того мне не нужно было столько прислужниц. Всю женскую работу делали жены и дочери моих слуг, ими управлял старший конюший. Поначалу моя госпожа северных покоев, как водится, жила у родителей, но когда она забеременела, гадательница сказала, что это будет мальчик, и я хотел, чтобы он родился в моем доме. Это было в пятый год Тэнряку. Тогда я и взял госпожу Токико начальницей над служанками.
— Стало быть, она в вашем доме самое малое пятнадцать лет.
— Да. И успела меня изрядно утомить. Но жена любит ее и доверяет ей — а потому я не хотел ничего менять.
— И все эти пятнадцать лет…
Райко был не то чтобы потрясен до глубины души, но все же удивился — господин Канэиэ совсем не походил на человека, который будет пятнадцать лет терпеть в доме беспорядок. Однако ему тут же пришло в голову соображение, которое многое могло объяснить: болтливая смотрительница, с одной стороны, конечно, сущее бедствие, а с другой — господину Канэиэ не приходится теряться в догадках насчет того, что происходит в северных покоях. Ему все на хвосте принесут, хочет он или нет.
— Мне будет позволено поговорить с этой женщиной? — спросил он.
— Я непременно устрою это, — сказал господин Канэиэ. — Сейчас? Или дело подождет до завтра?
— Сейчас, если вас это не затруднит, — почтительно, но твердо сказал Райко.
— Это потребует некоторого времени, — сообщил господин Канэиэ. — Я выказываю госпоже первой супруге всё уважение, которого она заслуживает, и не приказываю служанкам через её голову.
— Не извольте беспокоиться о нас, мы подождем, — сказал Райко.
По правде говоря, ему давно уже хотелось облегчиться.
Тюнагон ударил колотушкой по обручу, поманил вошедшего слугу. Неужели скажет на словах? Нет, вот несут письменные принадлежности.
— То, что вам нужно, — шепнул Сэймэй, — в передней справа, за ширмой.
Райко попросил у хозяина прощения за то, что ненадолго покидает его, благодарно кивнул Сэймэю и вышел в переднюю, где и в самом деле за ширмой стоял выдвижной ящик, наполненный золой и песком.
Все бы хорошо, но этот ящик напомнил об утренней девушке. Монах-пропойца… Что-то в памяти отзывалось на эти слова, но глухо и невнятно — как человек из-под завала в доме, разрушенном землетрясением.
Послать завтра людей на рынок собирать слухи, подумал он. И расспросить Тидори — плясуньи бывают и в знатных домах, и в купеческих; где-то кто-то что-то знает. Он задвинул ящик, поправил платье, вышел — а слуга уже ожидал его с влажным благоуханным полотенцем для вытирания рук.
Райко вернулся к тюнагону аккурат в ту самую минуту, когда ему на лаковой крышке шкатулки принесли письмо от супруги. Господин Канэиэ развернул, пробежал глазами.
— Драгоценная моя супруга сообщает, что вы сможете поговорить с Токико через занавеску в одном из срединных покоев. Этого достаточно?
— Вполне, — сказал Райко. — Благодарность сего воина не знает пределов.
— Пустяки. Это вы помогаете мне выпутаться из крайне неприятной истории. Ведь опасно иметь в доме человека, который так желает мне зла, что готов вредить моему ребенку через моих людей.
Разглядеть госпожу Токико было бы трудно, даже если бы она не прикрывалась веером. Во-первых, занавесь из полос ткани была довольно плотной, во-вторых, то, что все-таки мелькало сквозь щели в занавеси и не прикрывалось веером, было густо набелено. Голос госпожи Токико оказался тоже неприятным — деланным. От природы густой, низкий — такой не в моде при дворе, и потому его обладательница нарочито пищать старалась. Женщина умная и тонкого вкуса непременно поступила бы иначе — даже низкому голосу можно придать очарование. Плясунья Тидори это умела, дочь господина Кудзё — нет.
И пользы от беседы вышло немного. Получалось, что в покоях госпожи первой супруги воистину царил птичник, и все знали всё обо всех, и ни одно движение не оставалось незамеченным — а потом подробности уплывали на кухню и в хозяйство конюшего… Проще было назвать единственного человека, который мог не знать о перемещениях служанок — господина тюнагона Канэиэ.
Райко, у которого чириканье госпожи Токико уже отдавалось болью за ушами, обрадовался, увидев, что за сёдзи начало темнеть, а слуги внесли свет. То, что предстояло ему сейчас, было отвратительно — но просто и понятно.
Господин Канэиэ хотел выделить Райко и Сэймэю четверых человек в охрану, но Райко вежливо отказался — проводить его пришли Садмицу, Суэтакэ и Кинтоки.
— Так это и есть молодцы, ночью зарубившие одного демона и взявшие живьем второго? — господин тюнагон улыбнулся с крыльца. — Хороши! И кто же из вас отрубил главному демону руку?
Цуна, согласно отданному ранее распоряжению, находился в доме Сэймэя — охранял трофей.
— Его здесь нет, он эту руку стережет.
— Какая жалость… Эй! — Канэиэ поманил рукой слугу. — Принеси короб с охотничьим платьем. Я желаю каждому пожаловать парчовую куртку.
Трое воинов поклонились до земли. Чести созерцать столь высокую особу до сих пор не удостаивался ни один из них.
— Хотя куртки на тебя у меня, пожалуй, не найдется, — господин Канэиэ с сомнением покачал головой, глядя на подобную валуну спинищу Кинтоки. — Эй, сыщите-ка мне штуку парчи для этого великана. Встаньте, храбрецы.
Воины выпрямились, и господин Канэиэ, оглядев их всех еще раз, опять остановил теплый взгляд на Кинтоки. Их головы находились вровень, хотя господин тюнагон стоял на второй ступени крыльца.
— Ты, наверное, хороший борец, — вельможа откровенно любовался воином. — Как тебя зовут?
— Саката Кинтаро, господин, — Кинтоки склонил голову.
— Саката… что это за фамилия? Где растят таких здоровенных? Я бы пошел туда и набрал пучок добрых корешков, чтобы вырастить из них воинов вроде тебя, себе в охрану.
Ноздри Кинтоки сузились, кончик носа побелел. Он не любил говорить о своей семье. Райко бы на его месте тоже не любил. Но господин тюнагон ждал ответа, и Кинтоки сказал:
— Мой отец — Саката курандо.[44] Когда-то он служил при дворе. Его изгнали — за то, что женился без позволения…
…Даму Яэгири, с которой он связался, тоже изгнали — и в горах Асигара по дороге в родные места курандо они попались в руки разбойникам. Тут вся история для Саката курандо закончилась — он пал от стрелы и остался лежать непогребенным, а его молодую жену разбойники увели с собой. Четыре месяца спустя ей удалось бежать и, собрав кости мужа, вернуться в окрестности столицы, где были у нее какие-то родственники. А еще пять месяцев спустя она родила мальчика, и всем говорила, что это сын Сакаты.
— Отец мой умер, его разбойники убили, когда я не родился еще. Так что, господин, в моем родном краю таких, как я, больше нет.
— Жаль мне твоего отца, — сказал господин Канэиэ. — Но странно все же: если бы такой человек служил во дворце двадцать лет назад — я бы его приметил…
По счастью, тут принесли короб с одеждами и другой, с шелком, и господин Канэиэ лично отобрал три куртки, которые воины с почтением приняли, а Кинтоки оделил штукой парчи весенних цветов.
— Нам нужно спешить, — сказал вдруг Сэймэй неподобающе громким голосом. — Я чувствую ветер с неблагоприятной стороны.
— Разве не дело прорицателя упредить стихию? — улыбнулся господин тюнагон.
— Да, — резко сказал Сэймэй, — Знающий человек проведет корабль к берегу и в шторм, если с ним будет удача, но если он попытается противостоять стихии прямо, он пойдет ко дну, а с ним все, кто рядом.
Когда Кинтоки упомянул отца, Райко показалось, что что-то сдвинулось в сером, вязком облаке из сакэ и усталости, как будто треснул лед под ногой, и льдинки над темной водой сложились в ясные знаки —?? пить сакэ, и? «дитя» — или «послушник». Рыжий волос в пальчиках мертвой девушки, огромный след, подплывший замерзшей кровью… Пить сакэ, дитя и… ребенок? Сютэндодзи. Пьяный монах. Монах-пропойца.
Отец когда-то называл это прозвище: Сютэндодзи. Называл в связи с мятежом…
В сером тумане гримасничал ночной тать, разевал черную пасть и болтал в ней обрубком языка — пьяный-пьяный-пьяный…
Райко тряхнул головой, отгоняя наваждение.
— Не смею вас задерживать, — господин тюнагон не забывал, что Райко здесь, нарочно или нет, ради него, и его спасает от неприятностей.
— Спешите, — сказал Сэймэй, — садясь в повозку. — Я отстану от вас.
Без знающего человека в неприятную ситуацию соваться не хотелось — но знающий человек должен и понимать, что советует. Они пустили коней вскачь. В столице так ездить не полагалось, но кто спросит с начальника городской стражи?
В ворота управы стучать не пришлось — они уже были распахнуты настежь. Над улицей летел дребезжащий звон — кто-то колотил в медный брус, подвешенный во дворе, чтобы поднимать всех в случае пожара или беспорядков.
— В чем дело? — Райко спешился и бегом бросился к человеку, бившему в брус.