Либо… боги, подскажите третье решение!
Хотя обращаться к богам тоже опасно — третье решение может оказаться хуже и первого, и второго разом. Да и услышать просьбу может совсем не то божество.
— Господин, мы на месте! — постучал в бортик повозки слуга.
Райко вышел. Снятая Хиромасой усадьба на окраине даже при свете полной луны выглядела изрядно запущенной. Может быть, Хиромаса и находил в этом какое-то очарование — но сейчас вид покосившихся ворот навевал лишь мрачные предчувствия. Вдвоем со слугой подняли створку — но подпорок не отыскалось, и Райко велел слуге, Тидори из повозки взяв, нести ее в дом на спине, а сам положил створку себе на плечо. Конечно, роли следовало распределить иначе — но хмель почти выветрился, рана болела и Райко понимал, что створку он сейчас удержит, а женщину — нет.
В доме жила дама невысокого происхождения, некогда наложница Хиромасы — и ее дочь от этой связи. Они испугались поначалу, но Райко объяснил, кто он такой — и те вспомнили, что и в самом деле получали от господина письмо, в котором тот просил предоставить Райко восточный флигель. Дочь Хиромасы приготовила постель и ужин, извиняясь, что и то, и другое так скудно. Райко, все еще сытый после угощения в доме господина Татибана, прикоснулся к палочкам лишь затем, чтобы сделать приятное хозяйке — но Тидори ела с охотой, и он порадовался за нее.
Затем Райко отпустил слугу, приказав ему утром прислать сюда кого-нибудь с его конем, лучше Урабэ, и отправить весточку во дворец для Садамицу — чтобы не беспокоился, куда господин пропал. Думать о завтрашнем дне сверх этого он уже не мог. Сбросил верхнее платье, распустил волосы и растянулся на постели.
Тидори грустно смотрела на него.
— Как случилось, что рана, полученная во время такого доброго дела, никак не может зажить? Неужто демоны имеют силу даже после того, как были изгнаны?
Райко был уверен, что нагноение в ране — расплата за то, чем он закусывал у Сютэндодзи. Но рассказать об этом Тидори было выше его сил.
— Монах-Пропойца был не демон, а человек, — сказал он вместо этого. — Он только мечтал стать они, потому и убивал. Не все раны заживают хорошо, особенно если в них что-нибудь попало…
— Есть один способ… довольно опасный.
— И слышать не хочу.
Райко знал об этом способе. Среди воинов история Тайра Садамори была известна хорошо. Чем он будет лучше Пропойцы, если прикажет вырезать из женского чрева нерожденного младенца?
— Я говорю о том, что практиковал лекарь Ху Тун,[89] — тихо, но твердо продолжала Тидори. — Иссечь пораженные края раны — и сшить чистую плоть.
— Откуда у тебя столько знаний? — удивился Райко.
— Мой отец был лекарь, — вздохнула Тидори. — Но не от всех болезней есть лекарства. От оспы — нет.
— Я слышал, от оспы вешают красную ткань на перегородки…
— Это и правда хорошо, от красного шрамы заживают чисто, если человек все же выздоровеет. А исход самой болезни не в руках лекаря. Но гниющие раны — другое дело. Тут предложенное средство помогает, если больной достаточно крепок, чтобы перенести иссечение.
— Ты можешь? — с ходу спросил Райко. Семейный лекарь даже не упомянул о таком способе.
— Нет, я не возьмусь, — ужаснулась девица. — Только опытный врач, совершивший это не однажды, может сделать все правильно. Кроме того, это очень болезненно. Есть средства против боли — жемчужноцвет или маковый отвар. Но чтобы определить количество лекарства и не убить больного — нужен опять же опытный лекарь. И главное — для такого лечения сам пациент должен набраться сил побольше — ведь, исцеляя одну рану, ему нанесут другую, более глубокую. А вы изнуряли себя дворцовой службой, — Тидори стянула с него хакама, размотала повязку и покачала головой. — Кроме того, она уже заживает, хотя и гноится. Если бы вы провели эти две недели в постели, а не на ногах, она бы совсем зажила. А еще лучше было бы лечить ее на морском берегу, купаясь каждый день…
— Прекрасно, — Райко закрыл глаза. — Заберу тебя, своих самураев — и уедем в Адзума, на воды. Хочешь?
Дочь Хиромасы принесла свежую ткань, горячую воду и сакэ. Тидори начала обмывать рану. Услышав предложение Райко, она улыбнулась.
— Зачем вы спрашиваете, господин? Вы же знаете — бедная девушка пойдет за вами, как нитка за иголкой…
— Я спрашиваю, потому что мне приятно услышать ответ. И потому что я… не мой отец.
Тидори стянула повязку — не слабо и не крепко, как раз так, как надо — и, запахнув на Райко одежду, прикрыла его ватной накидкой. Он заметил слезы в ее глазах.
— Что с тобой? Я тебя обидел?
Девушка опустила голову — и волосы скрыли ее лицо.
— Если бы я умерла сегодня, — прошептала она из-под этого черного покрова, — я бы умерла самой счастливой из смертных.
— Глупая, — он уложил ее рядом и обвил руками. — А что было бы со мной? Ты подумала о том, как несчастен буду я?
— Ты забудешь. И даже если не забудешь, у тебя будет много других женщин. А мне не нужно будет больше принадлежать любому, кто позовет.
Райко закрыл глаза, и сон тут же сковал его. Или то был не сон? В любом случае, то был не отдых. Цепочка видений, полных ужаса и смятения, череда пробуждений, каждое из которых оказывалось новым кругом сна — то болезненным, то мучительно-сладким.
Райко не помнил любовного соединения с Тидори — да и как он мог бы, обессиленный? — но помнил бесстыдные ласки удивительно прохладных рук, и прилив острого наслаждения. «Ты — воплощение богини Дождевых Гор?[90]» — спросил он, а она рассмеялась. Было и другое воспоминание, в котором боль и наслаждение смешались. Наверное, ему снилось, как его опоили дурманом — и резали ногу. Потом он видел белолицего демона с проспекта Судзаку — демон ползал в ногах у Тидори, ставшей воплощением Ушань, и умолял позволить ему… что? Райко хотел предупредить, крикнуть, броситься на помощь — демон коварен и наверняка только показывал покорность, ища возможности подобраться поближе — но невыносимая тяжесть сковала все его тело, и он не мог двинуть даже ресницами.
Путь к пробуждению был долгим и мучительным — как наощупь пробираться пьяному чередой пыльных темных комнат, сослепу срывая занавеси и круша ширмы. Наконец, там, во сне, Райко выбрался в покои, выходящие наружу, всем телом налег на ставни — и внутрь хлынул солнечный свет.
Райко проснулся. Солнце еле сочилось через потемневшую от старости и пыли бумагу стен — но и этот жалкий свет резанул его глаза. Он попробовал шевельнуться — и с огромным трудом поднял правую руку. Левую совсем не получилось поднять. Он попробовал раз, другой — что-то мешало.
Повернув налево тяжелую, как булыжник, голову, Райко снова открыл глаза — и тут же зажмурился. Ему мгновения хватило на то, чтобы понять: на его левой руке лежит голова Тидори, и Тидори мертва.
Он лежал, чувствуя нарастающее давление в животе и понимал, что нельзя осквернить ложе смерти, но не осквернить, похоже, не получится. Это понимание обернулось чувством унижения, от которого родился гнев. Он сумел высвободиться рывком из одежд и одеял, скатился с постели и распростерся на циновках ничком.
Что-то подсказывало, что звать на помощь бессмысленно. Он лежал, вдыхая пыль и прель старой соломы. В этих покоях даже не постелили новых циновок… Что ж, по крайней мере эти не жалко. Один раз они осквернены или два — их все равно выбросят. Надо только отползти подальше…
Райко лежал, собираясь с силами — и вдруг почувствовал дрожь пола под чьими-то решительными шагами. Несколько человек — ритм был сбивчивым и нестройным — направлялись сюда — дрожь усиливалась…
Сейчас они увидят его — на редкость непристойное зрелище. Зачем он не умер вместе с Тидори? Это хотя бы избавило его от стыда…
Этой ночью ему, видно, крепко досталось, очень крепко. Потому что он понял, что пришедшие — не враги, только когда его попытались перевернуть. Увидел руки. А внутри все еще кричало «чужие! опасность!»… А может, и правда опасность — для ночного гостя или гостьи и того, что они оставили внутри него самого. Тогда — хорошо.
— Господин! — чуть ли не в один голос воскликнули четыре воина.
Тут Райко понял, что можно, наконец, опять потерять сознание.
— Так значит, в доме все, кроме молодого Минамото, были убиты? — переспросил Хиромаса.
— Да, — Садамицу кивнул, сжав кулаки под рукавами. — Я весьма сожалею о вашей утрате. И женщина, и ее дочь, и двое слуг… Совсем как те девушки — шея взрезана, высосана кровь…
— Тем девушкам шею, вроде бы, разрывали?
— Некоторым взрезали.
Хиромаса вздохнул — настолько глубоко, насколько позволяли сломанные ребра.
— А то же ваш господин?
— Он очень слаб. Послали за Сэймэем, но…
— Сэймэй во дворце, по призыву Государыни-матери, — Хиромаса скривил губы. — Гадает, что будет лучше: отговаривать Государя от высочайшего отречения, или согласиться.
— И что же он нагадает?
— Я не знаю… — Хиромаса подумал и добавил, — Государь отречется рано или поздно. Но мне неизвестно, случится ли это сейчас.
— Выходит, — вырвалось у Садамицу, — все зря? И ваши раны, и наши усилия?
— Что значит «зря»? Что значит — зря? Вы хотите, чтобы посреди дворца какой-то мертвый негодяй мог пугать Государя и накликивать на него раннюю смерть — и чтобы никто не вмешивался, потому что так суждено? Оставить Сына Неба одного в темноте? Мне казалось, что люди вашего господина должны бы понимать хотя бы такие вещи… если уж они забыли, в чем заключается долг.
— Мой долг, — скулы Садамицу запылали, — отдать жизнь за господина. Но я не могу его исполнить сейчас. Если бы он был жив — я бы следовал за ним в любую битву. Если бы он умер — я бы не увидел заката, случись это днем, и рассвета, случись это ночью. Но он не жив и не мертв — а я не колдун, не монах и не врач. Я ничего не могу сделать.
— Дождитесь Сэймэя, — вздохнул Хиромаса. — И выполняйте его распоряжения.