18 апреля. …Жду сейчас приезда проф. Иоффе, т. к. от него зависит, как мне распределить свое рабочее время. Надо было закончить свою работу по физике, ту самую, которую я затеял. Там осталось сделать совсем немного, а если бы нам удалось добиться того, чего мы хотим, то это было бы очень хорошо, так хорошо, что даже мне писать страшно. Ведь эта наша работа в случае благополучного конца могла бы стать классической. Абрам Федорович говорит, что если мы не откроем того явления, которое предсказывается современной теорией электричества, то это вызовет переполох во всей современной физике, поэтому он все время настаивает на том, чтобы я продолжал эти опыты. Но мне не верится, чтобы что-нибудь можно было получить за этот месяц, т. е. все это, мне кажется, уж чересчур было бы хорошо. <…> Вот поэтому я жду Абрама Федоровича, чтобы с ним посоветоваться насчет моих дел. Мне все-таки хочется по возможности скорее кончить институт, чтобы стать независимым человеком и заниматься чем хочется. Я знаю, Абрам Федорович будет, наверное, огорчен, но что поделаешь. Мне и самому было бы приятнее заниматься любимым делом[81]. А теперь, если нас не будут брать на войну, то мне удастся кончить институт через 1½–2 года. Ну, можно ведь это время потерпеть и не работать в лаборатории. <…>
…Жду сейчас от тебя писем из Китая. <…> Пиши чаще и обо всем, что только тебе вздумается.
Конечно, всегда твой Петр
Петроград, 28 апреля 1916 г.
…Занятия мои сейчас заключаются в следующем. Я опишу тебе мой день. Я просыпаюсь [в] 6–7 утра и сразу берусь за книгу, обыкновенно учебную, и жду 9 часов. К этому времени встают наши домашние и подается кофе. Поэтому около этого времени я покидаю кровать и отправляюсь пить кофе. В это время приходит утренняя почта, и с ней две недели я тщетно жду от тебя письма. Потом еду в институт или же дома работаю. В два обед. После него считаю себя вправе заняться легким чтением и порой гуляю. <…>
Из беллетристики читаю (как ты знаешь, я очень мало читал за всю свою жизнь) Жан-Жака Руссо «Исповедь». Я ее никогда не читал. Местами эта вещь мне скучна, а зато некоторые страницы прямо прекрасны.
Странным был этот Руссо человеком. По существу мне почти непонятный и чуждый. Между прочим, мне он очень антипатичен. По всей вероятности, благодаря своему беспредельному эгоизму. Ведь он никогда никому не сделал ничего хорошего. Ему совершенно непонятно то счастье, которое человек может найти в самопожертвовании. Я думаю, что только тот человек может полюбить по-настоящему, кто может и умеет жертвовать. <…>
Петроград, 29 апреля 1916 г.
…Я тебе расскажу сегодня о моем разговоре с Абрамом Федоровичем Иоффе.
Он приехал четыре дня тому назад. Я все не мог его поймать и потому никак не мог с ним потолковать. Сегодня наконец я очень долго с ним говорил. Он сказал мне очень много хорошего, потому я и напишу тебе обо всем. Во-первых, он (это очень мило с его стороны) был у декана моего отделения и справлялся обо мне. Он узнал, что я числюсь на 3-м курсе, потому я и не был призван. Также он узнал, какие я должен сдать экзамены, чтобы перебраться на следующий курс, и очень мне советовал сдать все эти экзамены теперь же. Но осталось очень мало времени, и я не знаю, удастся ли мне это сделать. Может быть, попытаюсь. Потом он попросил мою лекционную книжку и сказал, что зачтет мне сейчас курс физики. Я, конечно, стал протестовать, т. к. мне было неловко, что мне без экзаменов зачитывается один из основных курсов. Но он взял мою книжку и записал зачет. Тогда я его, само собой, поблагодарил и сказал, что, наверное, он никогда так скоро не экзаменовал до сих пор. На что он ответил: «Наоборот, никого я так долго не экзаменовал, как вас». Это было мне очень приятно.
Мы много с ним говорили, он рассказывал о своих проектах на будущий год. Рассказывал про своих учеников, кому какую работу он хочет дать, как поставить работу и пр., пр. У него такой ясный и хороший взгляд на все. Я очень [рад], что у меня такой учитель и руководитель. В нем так удачно сочетался хороший педагог, глубокий ученый и чуткий человек. <…>
О моей работе тоже говорили, и мы вполне сошлись на тех вопросах, которые теперь возникли. Это тоже было мне приятно. <…>
Планы на будущий год приблизительно у нас таковы: это – организовать у нас в институте свою маленькую рабочую коллегию. Она будет состоять из шести-семи человек и должна дружно работать по физике. У нас в России так мало распространена коллективная работа, а теперь, в особенности в науке, совместная работа почти необходима. Давай бог, чтобы это нам удалось…
Череповец, 10 октября 1918 г.
Дорогая моя жинка!
Сижу на вокзале и жду поезда, который, конечно, опаздывает по крайней мере на два часа. Доехал я относительно благополучно. Переночевал у Ливанова, где меня напоили чаем. Пароход сильно опоздал. Мы ждали его с 1 часу до 8 утра. Поэтому в Череповец мы приехали только в 2 часа дня. Тут я первым делом пошел в комиссариат, где получил разрешение на въезд в Петроград без всяких хлопот. Далее пошел в общественную столовую и пообедал за 4 рубля. Чемодан свой, который два раза подвергался тщательному осмотру, я перетащил на собственной спине, на чем сэкономил 20 рублей. Утром закусывал хлебом и пил чаек. После каждого глотка вспоминал свою жинку.
Смотри, жинка, не скучай и пиши своему старому коту нежные письма.
Теперь немного о деле. Я боюсь, что ты можешь остаться без денег, поэтому я тебе с этим письмом посылаю квитанцию на получение 100 рублей из щетинской почтовой конторы. Квитанция уже подписана и там предупреждены, что ты придешь получить деньги. Если тебе деньги не будут нужны, то ты можешь и не беспокоиться. Итак, кот, если все благополучно, завтра [будет] в Петрограде. Но, конечно, где бы кот ни был, он все время будет вспоминать свою жинку, и единственная отрада ему будет то, что она не скучает, но все-таки вспоминает муженька и хорошо смотрит за Нимкой[82] и выполняет все просьбы и наставления кота.
Ну пока, целую тебя и соплявого сынка очень крепко.
Любящий тебя Петя
Петроград, 14 октября 1918 г.
Дорогая моя Наденька!
В пятницу вечером благополучно добрался до Питера. <…> На следующий день был в Политехническом институте. Видел Абрама Федоровича. Он был рад меня видеть, я тоже, конечно. Он сразу приступил к делу. Ему поручено организовать Рентгенологический научно-технический институт. Во главе будет стоять он, потом будут человек восемь руководителей работ и двенадцать научных сотрудников. Руководители будут все мне знакомые профессора, а научные сотрудники – это наша молодежь. Жалование – 1100 рублей в месяц. Работа моя будет заключаться в том, что я буду работать в лаборатории и продолжать свою прежнюю работу на звание инженера. Так, видишь, условия очень заманчивые. Получать 1100 рублей и заниматься любимым делом. Кроме того, можно будет взять приватное занятие, которое мне даст еще рублей 500–700.
Несмотря на всю заманчивость, я не сразу согласился. Но так как все единогласно советовали мне взять, то я согласился. Тебе тоже надо будет переезжать в Петроград и зарабатывать деньги. <…> Сейчас есть возможность тебя устроить в Информационное бюро какого-то комиссариата. Занятия каждый день с 10 до 4, близко от нас. Жалование – 700 р. Занятия заключаются в чтении английских, немецких и французских журналов и составление резюме и сводок. Как видишь, это тебе очень подходит. Мы возьмем на это время приходящую няньку, которой будем платить. Таким образом, если нам удастся вывезти кое-что из Приютного на первый месяц, то мы можем довольно сносно существовать. <…>
Как ты, дорогая моя, живешь без меня, что поделываешь, как справляешься?
Ну пока, крепко-прекрепко целую вас обоих. <…>
Твой любящий кот Петя
В 1918 г. был арестован отец Надежды Кирилловны – Кирилл Кириллович Черносвитов[83], один из руководителей партии кадетов. Он содержался в Бутырской тюрьме в Москве. В марте 1919 г. в Москву хлопотать за отца отправилась Надежда Кирилловна.
Петроград, 23 марта 1919 г.
Дорогая моя Наденька!
…Наши дела идут удовлетворительно. Сейчас сижу дома, приехал на воскресенье и скучно без тебя. Скоро ли приедешь? Смотри, только будь осторожна и питайся хорошенько. Твое жалование мы получили, и оно уже истрачено. <…> Тебя Нимка вспоминает исправно. С каждым днем он становится все милее и милее. Конечно, когда вырастет большой, то станет более или менее нормальным человеком, а сейчас он прямо очарователен. Ко мне почему-то он сейчас весьма благоволит.
Мои дела идут очень недурно. За последнюю неделю я очень сильно подвинул свои работы в лаборатории вперед. Жизнь в Лесном[84] теперь вполне наладилась, и если бы я не скучал без вас, моих дорогих котят, то все было бы благополучно.
Сегодня Надежда Александровна[85] была с письмом от мамы к Горькому, в котором она просит дать ей соответствующие письма к Бонну и Рязанову. Еще не выяснилось, что ответил А[лексей] М[аксимович]. Как бы было хорошо, если [бы] твоя поездка не прошла даром.
Ну, крепко тебя целую и желаю полного успеха.
Твой муж Петр
Петроград, 2 января 1920 г.
Дорогая моя маленькая Жинка!
Все думаю о тебе, ночью, днем, каждую минуту. Не простудилась ли ты в дороге, как доехала, какой уход, что сказали доктора, как тебя там кормят. Так тяжело, когда сидишь в неизвестности. Главное, напиши, если, конечно, тебе это нетрудно, обо всем, а то иначе кот будет плохо спать и не находить себе места.
Что касается меня, то температура по-прежнему около 37,5, хотя мне кажется, что железы определенно рассасываются, почти пропали болезненные ощущения и с горлом гораздо лучше. С Н[адеждой] А[лександровной] живем хорошо, она слушается идеально и старается вовсю. Мы с ней много беседовали, я не мог долго заснуть. Вот и разговаривали преимущественно, конечно, на ее любимые темы: как ей взять место, куда поехать, как быть с квартирой и пр., пр.