Для этого я и просил назначать, по мере развития работ, правительственные комиссии экспертов. Я предполагал, что в комиссии, чтобы дать отзыв, они волей или неволей должны были понять до конца существо вопроса и убеждаться в том, что мое решение на правильном пути. Так оно и выходило.
Началось это с решения получения турбинным методом жидкого воздуха. Потом был получен жидкий кислород в обычных масштабах, потом в несколько раз больших, чем кто-либо другой мог достичь, и, наконец, турбинным методом – газообразный кислород. Путь в основном кончен. С каждым этапом ко мне приходило все больше и больше людей. Создан Главкислород, где собрались лучшие люди, работающие в этой области техники, – Павлов, Малков, Мороз, Ишкин и другие.
Я знаю только двух крупных специалистов, о которых я жалел, что обстоятельства не позволяли им работать с нами, – это Рябенко и Фастовский. Таких же беспринципных людей, как Герш, Усюкин, я, несмотря на их просьбы, не привлекал, так как считаю, что они только вредны. В вузах и техникумах мы готовим молодежь, на нашем 28-м заводе уже растут кадры рабочих и инженеров, умеющих строить и эксплуатировать эти машины.
Правда, у нас есть еще слабости, как у новорожденного, но для меня ясно, что уже проложен новый путь, но его надо еще вымостить, чтобы ездить с комфортом.
Уже скоро придет то время, когда мне не страшно будет уйти и вернуться целиком в лабораторию, будут люди, продолжающие мою работу и мои идеи.
За границей наши идеи тоже начинают признаваться. Генеральная Электрическая Компания США предлагает нам вместе разрабатывать кислородные установки (они через Внешторг делали официальный запрос). Хочет сотрудничества Меллоновский Институт в Питсбурге, они предлагают мне заняться переводом американской металлургии на кислород. Британская Кислородная Компания и другие концерны хотят купить наши патенты. Эти объективные факты показывают, что здесь мы явно опередили других, и этим я горд.
Но вот, когда казалось, что этот долгий путь пройден и есть чему порадоваться, получилось иначе. Герша, Гельперина, Усюкина, тех, которые непрерывно мне мешали, интриговали за спиной, льстили в глаза, их сейчас делают моими судьями.
Как этого они достигли? Может быть, они чувствуют, что надо сейчас идти ва-банк, и пошли по дороге Яго? Получилась шекспировская трагедия. А какова будет ее развязка? Это зависит от Вас.
За эти годы было много борьбы, преодолевания трудностей и работы. В критические моменты, как и сейчас, я Вам писал. Мне часто казалось, что я донкихотствую, и я не раз хотел бросить эту борьбу и полностью вернуться к науке. Но обычно я чувствовал поддержу Вашей сильной руки, и я дрался дальше. Конечно, Вы не могли, как Резерфорд, входить в детали технической стороны моих дерзаний, но мне казалось, что Вы так же, как он, верите мне, а это главное, что мне необходимо. Подчас мне даже казалось, что Вы понимаете трудности моей борьбы. Ведь кто, как не Вы, знает, что такое борьба. Иногда наоборот, меня брали сомнения в надежности Вашей поддержки, ведь Вы никогда не хотели со мной поговорить. Но вот сейчас это Ваше постановление и весь оборот дела вселяют в меня сомнения и очень меня огорчают. Ведь если у меня не будет Вашей поддержки, то мне лучше сразу уходить. По существу, сейчас уйти даже не зазорно, научная проблема закончена, а я очень устал и мне подчас очень тяжело драться. Ведь драться-то надо сейчас с подвохами людей.
Вот картина истории кислородной проблемы, и так оно обычно бывает. Правильно говорят, что нет ни одного доброго дела, которое не остается безнаказанным. И меня хорошо наказало Ваше постановление от 14 мая.
Как бы плохо другие ни относились к достигнутому, но я все же чувствую радость и гордость, что сделал газообразный кислород турбинным методом, история не упрекнет меня, что я не довел эту задачу до конца.
П. Капица
Москва, 2 июня 1946 г.
Товарищ Сталин!
На заседании экспертов по оценке турбокислородного метода стало известно, что проф. Усюкин послал в ЦК письмо, в котором он отрицательно высказывается о моих работах по турбокислородным установкам. По-видимому, на основании этого письма произошли изменения в составе комиссии и ее задачах. Содержание этого письма мне не известно[124].
Как доказательство беспринципности проф. Усюкина прилагаю заверенную копию его выступления на совете Института химического машиностроения, где он дает хвалебный отзыв о моей кислородной установке и выдвигает ее на Сталинскую премию (стр. 3, отчеркнуто карандашом)[125]. Сделал он это по собственной воле и даже без моего ведома.
За прошедший с этого времени год установка на Балашихе беспрерывно и успешно работает, давая показатели не хуже, чем на приемке. Половина московского кислорода делается этой установкой. Впервые за этот год в Москве ликвидирован кислородный голод, хотя Москва потребляет сейчас кислорода значительно больше, чем до войны. Так что нет объективных данных, которые могли бы так резко изменить мнение проф. Усюкина.
Еще раз обращаю Ваше внимание на то, что такими беспринципными людьми не может быть дана объективная оценка.
Вновь назначенные члены комиссии, даже ни разу не посмотрев установку, написали неблагоприятные отзывы. Все заседания ведутся без моего участия. Никто из председателей экспертных комиссий – ни Первухин, ни Сабуров, ни Малышев со мной ни разу не говорили. Все дело ведется как разбор преступления, а не научно-технической проблемы. Все это может загубить это большое и новое дело.
П. Капица
P. S. Сегодня ровно два месяца, как не могут вынести решения по оценке наших работ.
Москва, 16 июля 1946 г.
Товарищ Сталин!
Я получил материалы, которые я ровно месяц просил у Сабурова. Из них следует, что эксперты работали нечестно и ввели в заблуждение членов комиссии. Об этом я подробно написал тов. Сабурову, копию прилагаю.
Это все еще раз подтверждает беспринципность назначенных экспертов, как об этом я Вам писал в самом начале.
Если бы не горесть, что авантюристам такого типа, как Усюкин, Герш, Гельперин и другим, у нас еще раздолье и что они вредят и частью губят развитие нашей передовой науки и техники, и если бы не убеждение, что выводить их на чистую воду – это долг нас самих (как правильно говорил мне Бардин, им надо морду бить), то я давно бы бросил все и занялся бы своим настоящим делом.
Кислородная проблема, как всякое новое и крупное начинание, может развиваться только [тогда], когда о нем по-настоящему заботятся. Я, конечно, верю в то, что я стою на правильном пути, я готов вовсю работать как ученый и брать на себя риск как человек, но этого еще мало, необходимо, чтобы мне верили как ученому и уважали как человека. Сейчас же, на заседании комиссии, меня, как человека и ученого, так оплевали Ваши министры, в особенности Малышев и Первухин, что у меня одно желание – подальше уйти и бросить работать с ними. Так работать бессмысленно.
Поэтому я решительно прошу Вас, хотя бы из уважения ко мне как к ученому, чтобы Правительство поскорее четко решило судьбу развития кислородной проблемы. Или надо смело и честно помогать, или просто меня полностью устранить от кислорода. Промежуточного решения не должно и не может быть[126].
П. Капица
Николина Гора, 18 декабря 1946 г.
Товарищ Сталин!
Лишив меня моего института, меня отстранили от полноценной научной работы, и я это тяжело переживаю.
Я хочу понять причину, почему ученого лишили возможности работать в стране, которая основывает свой рост на развитии науки? <…>
Первый вопрос, который у меня возникает: сумел ли я правильно понять запросы нашей страны и времени? <…>
Я считал, что по своим знаниям и способностям я мог быть полезен стране по двум главным направлениям:
1. Интенсификация кислородом основных отраслей нашей промышленности.
2. По проблеме получения и использования атомной энергии.
Против этого выбора не было возражений, поэтому моя ошибка не в этом.
О кислороде Вам все уже известно – и как я работал, и как я старался объединить свою работу непосредственно с промышленностью, как я занялся организационными вопросами, технической пропагандой и пр. Поэтому я напишу Вам только о втором вопросе.
Я считал, что в вопросе атомной энергии для нас самым главным является выигрыш времени и средств, чтобы иметь возможность не только догнать, но и перегнать. Об этом я не раз говорил в Специальном комитете и писал Вам. Далее, я считаю, что осуществить это можно, только «найдя новые пути», в этом наш главный шанс наверстать потерянное время. Несомненно, что, повторяя уже сделанное, нам во всяком случае удастся решить задачу и здесь весь вопрос в умелой организации работ. Нахождение же нового пути всегда проблематично, а в данном случае это усугубляется тем, что американцы уже использовали все лучшие возможности. Но я все же решил попытать счастье, к тому же я считаю, что это и есть настоящая задача для ученого.
Я сразу же взялся за работу. <…>
Направлением решающего «удара», куда следовало направить все свои силы, я считал <…> получение «легко и дешево» изотопа урана-235. <…>
Я считал, что никто не должен знать о ходе моей работы. Не только потому, что это мешает, но, главное, потому, что я хорошо понимал, что шансов на успех у меня мало. По кислородному опыту видно, что у нас есть достаточно желающих загубить даже законченную работу. Работу в процессе ее создания, связанную с неизбежными неудачами и ошибками, следует делать без огласки.
Я начал с того, что постарался охватить вопрос по возможности шире, чтобы сопоставить различные методы выделения изотопов. Без этого обследования поиски новых путей бесполезны. Это заняло несколько месяцев, так как требовало углубления в самые разнообразные области физики. Параллельно я искал только те возможные и эффективные методы разделения изотопов, которые НЕ использованы американцами. Мне удалось найти три таких направления, которые могли бы привести к поставленной цели.