ны своего времени. Конечно, у нас много еще противоречий и недостатков, которые еще не умеем изжить, но все же, я думаю, мы значительно ближе приближаемся, чем большинство институтов Академии наук, к той структуре, которая должна быть характерна для советской науки.
Если я хочу показать, какая должна быть наша особенная советская наука, то единственный путь это сделать наверняка – это примером, а не словами. Мне казалось, что кое-что из сделанного мною уже убедительно как пример. Но выступление товарища Деборина показывает, что я ошибся. Поэтому всякое мое вмешательство в организацию советской науки при создавшихся условиях будет неправильно.
Сейчас, например, я не утерпел и написал товарищу Вознесенскому о планировании науки в Союзе. Он передал мое письмо на рассмотрение в президиум Академии наук. Наверное, там будут не согласны со мной, но я не пойду защищать свои взгляды, даже если позовут. Уж очень неприятно и обидно подвергаться личной критике, подобно описанной[195].
Владимир Леонтьевич Комаров (1869–1945) – русский, советский ботаник, флорист-систематик и ботанико-географ, педагог и общественный деятель. Член-корреспондент Академии наук (1914), действительный член (1920), вице-президент (1930–1936) и президент (1936–1945) Академии наук СССР, организатор многочисленных филиалов, ботанических садов и баз Академии наук
Но это все, конечно, не охладит мою работу. Пускай пройдет еще пять лет и, если нужно, еще столько же, чтобы доказать, что я стою на правильном пути. Ведь пример – самый сильный аргумент в руках человека. А осуществлять свой пример я имею с каждым годом лучшие возможности. Во-первых, потому, что институт крепнет как рабочий коллектив и, во-вторых, вообще условия для работы у нас в Союзе бесспорно становятся лучше. Ваш аппарат хорошо помогает, и наша промышленность, как она ни сердит другой раз, все же определенно поддается влиянию и улучшается. Сейчас в общей сложности я могу работать не хуже, чем в Англии, к тому же, если подумать, что сейчас там вообще вся научная работа приостановлена[196], то, пожалуй, я еще наверстаю потерянные два года. Вот эту возможность работать все более энергично я больше всего и ценю.
П. Капица
Москва, 29 декабря 1939 г.
Товарищ Молотов!
Простите, что беспокою Вас, но не знаю, кому написать. На днях был у академика Баха, Алексея Николаевича. После его болезни, летом, сердце у него плохое (периодически камфора). Несмотря на его 82 года, домашние его от работы удержать не могут.
Сейчас он живет на 4-м этаже, без лифта. Он мне говорил, что писал о квартире в Моссовет и президиум Академии наук и пр. Все обещают, но вот шесть месяцев никто реально ничего не делал.
У меня все внутри переворачивается, когда видишь такое свинское отношение к такому замечательному человеку, как Алексей Николаевич.
Поэтому я решил написать об этом Вам. Конечно, Бах об этом ничего не будет знать[197].
Ваш П. Капица
Москва, 10 ноября 1940 г.
Лично
Товарищ Молотов!
Только что я получил телеграмму из Кембриджа[198], в ней говорится, что проф. П. Ланжевен (P. Langevin) в тюрьме в Париже[199]. Ланжевен – большой ученый и большой друг СССР. Я его очень люблю, он очень чистый человек.
Если мы что-нибудь можем сделать для него, то хотелось бы, чтобы наши друзья знали, что мы ценим их отношение к нам.
Пишу поэтому Вам обо всем этом.
Ваш П. Капица
P. S. Ланжевен был председателем или одним из активных членов общества сближения с нами.
Поль Ланжевен (1872–1946) – французский физик и общественный деятель, создатель теории диамагнетизма и парамагнетизма
Москва, 12 декабря 1940 г.
Товарищ Молотов!
Боюсь, что тема этого письма касается вопроса, к которому я не имею прямого отношения. Если я вмешиваюсь не в свое дело, простите.
Дело касается академика А. В. Винтера, он крупный человек и, мне кажется, не так использован, чтобы дать максимум своих способностей стране.
Я не раз с ним беседовал, характеристика его мне рисуется так: большой и знающий инженер, сугубо практик и строитель. Волевой, сильно эмоциональный, эгоцентричный и поэтому плохо считающийся с окружающими людьми, но, конечно, честен.
Александр Васильевич Винтер (1878–1958) – инженер и учёный, специалист в области строительства и эксплуатации электрических станций. Академик АН СССР (1932)
Сегодня он был у меня. Говорить с ним нелегко. Мне кажется, не только ущемленное самолюбие, но, главное, это то, что у него нету дела по душе, его сфера не в канцелярии, а созидательная работа хотя бы небольшого строительства, где он был бы сам себе голова.
Сегодня пришел он ко мне по следующему вопросу: сейчас у нас проектируются и будут строиться много небольших электростанций (10 т. кВт), для них не существует хорошо проработанного типового проекта. Ряд важнейших новшеств не освоен у нас и не используется. Так вот, Винтер хочет строить совсем небольшую станцию, где применить как наши, так и заграничные новшества, и предлагал мне сам строить ее при нашем институте, так как думает, что мы единственное учреждение, где это осуществимо.
Тут он, конечно, чудит, нечего нашему институту браться не за свое дело. Но мне кажется, у него здоровая идея, что действующая небольшая электростанция [мощностью] 4–5 т. кВт, где можно будет испытывать все нововведения, нам действительно нужна. Я люблю интересоваться всем и поэтому знаю немного нашу электропромышленность. Наши институты, где работают инженеры-теоретики, дают неплохие новые вещи, но, как и известные достижения западной техники, например, котел «Волокс», парортутные турбины и т. д., [они] у нас не внедряются инженерами-производственниками, и внедрять их прямо в промышленность безнадежно, так как неизбежны консерватизм, боязнь риска, недостаток культуры освоения и пр.
Станция, построенная Винтером, сугубым практиком, любящим новаторство и смелым человеком, где он будет сам себе голова, может сыграть колоссальную роль для сближения теории и практики, поэтому я советовал [ему] написать об этом Вам как об исключительно важном вопросе. Но тут, видно, в нем заговорило ущемленное самолюбие. Я ему говорил, что обижаться можно на жену, любовницу, но на государственных людей это нелепо. Ведь основной мотив наших поступков – это двигать страну вперед. Ничто не идет гладко само по себе и не пойдет, если мы все беспрестанно не будем за это бороться. Если другой раз тебе попадет по носу даже зря, то черт с этим. Навряд ли я его в чем-либо убедил, и ушел он сердитым.
Поэтому я решил написать обо всем Вам, чтобы обратить внимание на эту важную для страны возможность, даже если она меня непосредственно и не касается. Конечно, об этом письме ему ничего не известно
Ваш П.Капица
Москва, 19 октября 1942 г.
Товарищ Молотов!
Ваше замечание о том, чтобы повременить с объектом № 2[200] до пуска меньшей установки, я думаю, что надо принять, и вот почему.
Ведь объект № 2 – это установка, по производительности в 100 раз больше, чем та, которая работает сейчас у нас в Казани. Увеличение же в 100 [раз] мощности установки одним махом – это, конечно, очень смелая затея и только может быть оправдана военным временем, когда имеет смысл идти на риск, чтобы выиграть время. (В данном случае – 3–4 месяца.)
Теперь, что нам даст объект № 2, если он удастся? В объекте № 2 мы будем иметь установку в десять раз больше самых больших и мощных установок, осуществляемых старыми методами. Есть основания считать, что только мы будем тогда владеть знанием, [как] строить такие мощные и экономные установки для получения жидкого кислорода. Если все выйдет благополучно, то несколько таких установок смогут обеспечить недефицитными боеприпасами весь наш бомбардировочный флот. Все это, конечно, очень перспективно и, я думаю, вполне реально, при условии, что кислородные бомбы себя оправдают. Но из Вашего замечания я вынес впечатление, что такой уверенности у Вас нет[201]. Следовательно, необходимы соответствующие указания ГКО вести дальнейшую работу над этими бомбами. Это отсрочивает необходимость форсирования сроков для объекта № 2. <…>
…Лучше не разбрасываться и сосредоточиться на объекте № 1, он все же производительностью равен наибольшим [из] существующих установок для получения жидкого кислорода[202]. Пустив его в ход, мы к тому же ликвидируем скептиков, кто бы они ни были.
Таким образом, все обстоятельства указывают, что форсировать объект № 2 не стоит.
Ваш П. Капица
Москва, 6 апреля 1943 г.
Многоуважаемый Вячеслав Михайлович!
Товарищ Кафтанов[203] Вам отправил заключение комиссии по нашей установке. Эти заключения дают вполне удовлетворительную оценку установке, и теперь предстоит внедрение ее в жизнь.
Опыт внедрения наших установок показывает следующее.
Четыре года тому назад мы осуществили установку жидкого воздуха на новом принципе. Несмотря на несколько постановлений СНК, до сих пор построено и работает только несколько таких установок. Два года тому назад мы осуществили кислородную установку, которая может быть передвижной, но, несмотря на постановления Экономсовета, ни одна из них не внедрена. Теперь мы осуществили установку для жидкого кислорода, по масштабам равную самым крупным заводским установкам, но есть ли шансы, что она будет внедрена? Согласитесь сами, что от такого отношения руки опускаются.