В своём упоении и ещё детской простительной доверчивости Мильк был глух и невосприимчив к трезвым нет-нет да возникавшим предостереженьям. Действительность историй он принимал, как приятные речи, будучи убеждённый, что ничего, кроме приятного, ему и не приходится ожидать. Мальчик не давал себе и малейшего труда, чтобы позволить народу заглянуть в его душу и это-то равнодушие к внутренней жизни, и незнание и непонимание её, создавали совершенно превратное отношение к действительности, приводящее к ослеплению. Мальчик и не стремился уяснить истинное своё положение, взглянуть на себя мудрыми глазами, что является необходимым средством самосохранения. Кроме того, его доверчивость внушала ему, что все люди любят его больше, чем самих себя.
Красивым и необычным казалось тело «Царя мира», когда оно отчётливо вырисовывалось под воздушной, изысканно драгоценной одеждой: оно с небрежностью возлежало на подушках.
Мильк повернулся к пророку Эшмуна:
– Сделай это, любезный Батбаал, – говорил мальчик несколько высоковатым и медлительно-торжественным голосом, – сделай так, как указывает тебе Мильк, сделай так, как того хочет отец мой на небесах. В твоей работе есть ещё погрешности, но погрешности уже мелкого характера. Ты в обряде искусен. Моё Величество указывает тебе на них, и ты исправишь их духовное свойство. Будь в согласии с истиной, а истина – это солнце, ибо оно вобрало её в себя. Так угодно богу, что живёт в моём сердце, и которого я знаю, как никто другой, потому что из него я и вышел.
– Я уста Эшмуна, – отвечал пророк, воздев руку к царю, – я сделаю всё в точности так, как велит прекрасное дитя Мильк.
– Дружеское тебе спасибо – это важно, ты понимаешь. Подобно тому, как отец мой находится во мне, а я в нём, все должны слиться в одно целое, такова цель. А твой пророческий труд, если он будет и в дальнейшем добросовестно выполнять предначертанное в надлежащем духе, может помочь тому, чтобы всё слилось воедино в нём и во мне.
– Помни пророк, – раздался голос богини с высоких подушек, – помни всегда, что Величеству трудно добиться от людей понимания. Порой бог говорит несколько больше, чем хочет сказать, дабы сделать для вас понятнее то, что он хочет сказать. Бог вовсе не хотел сказать, что ты изобразил «проявление» чем-то неверно. Ты только вложи пурпурный гранат себе в руку, а руку слегка приподними, ведь в этом не новизна обряда и именно это хотел сказать тебе царь то, что сулит тебе достаточное количество похвал и порицаний.
Батбаал молчал.
– Ты понял? – спросила Ханна.
– Я понял, благонравная.
– Ты ещё проникнешься, – продолжала говорить женщина, опустив взгляд на лежавший у неё на коленях лироподобный инструмент, – Великая Мать говорит несколько меньше, чем она могла бы сказать по такому поводу, ведь ты погрешил против истины. Теперь ты видишь, сколь смягчила Матерь свои слова.
Ханна поглядела с улыбкой на инструмент и, обнажив, при этом маленькие, слишком белые зубы, бросила взгляд на супруга, который об ответе тоже улыбнулся.
– Ты Батбаал помни, что я – Мильк, хочу украсить дом своего отца красным гранитом, самым лучшим, с зёрнами кварца и с черноватым блеском, чтобы храм выделялся благородством камня, чтобы название «Блеск Мелькарта» закрепилось за священным округом. Ты понимаешь, и я уповаю на твою любовь к нему. Ступай Батбаал, мой любезный друг, ступай. Я буду сидеть здесь среди подушек, а ты знаешь, как обстоят дела и пусть они продвигаются в том же направлении.
– Любовь к прекрасному отпрыску Баал Эшмуна сделает мои труды лёгкими, а ты, Господин, отправишься в далёкие края, по реке времени и претерпишь все тяготы, каких стоит возвращение твоего отца.
– Прекрасно… Прекрасно… Отец восторжествует на Западе, а теперь ступай. Иди и приступай к своему труду. У меня важные дела, я только внешне покоюсь на подушках, внутренне же я напряжён, занят и озабочен. Твои заботы, хотя и прекрасны, ничтожны в сравненье с моими заботами. Прощай, иди!.. И вы ступайте, вы больше не нужны, – последние слова Мильк обращал Подруге Царицы и Богомолу.
Мальчик подождал, пока все удалятся.
– Приблизься поближе, супруга, – сказал он, когда занавеска шторы закрылась за ними. – Пожалуйста, приблизься ближе, любезная жена, не страшись своего биения сердца, приблизься совсем близко. Ты Матерь Бога, которая живёт миллионы лет. А я царь мира, но ты не думай больше об этом, чтобы не бояться. Царь – бог и человек, и мне даже счастливо показать себя человеком и быть уверенным, что одной своей стороной я такой же человек, как и все, и я не всегда могу вести себя только, как бог.
И Ханна, утончённая в своём деле, щёлкнула в воздухе тонкими искусными пальцами.
– Я вижу, что ты не боишься, – ответила женщина, – и не пугаешься собственных поступков, а покрываешь меня со спокойным изяществом. Многих мальчиков, когда они стоят перед царицей, покидает отвага… У тебя колени не подгибаются? Ты отличаешь жизнь от смерти?
– Моё происхождение благородно и божественно, и ты, к тому же, чувствуешь мой ответ на себе самой.
– Ты поистине писаный красавец. Моё Величество заметило это сразу, как только ты вошёл в меня, и я тому не удивляюсь, поскольку ты сын миловидной красавицы.
– Тебя любит тот, кто сам же и придаёт внешности красоту, кто благодаря своей красоте и ради своей красоты наделяет глаза жизнью и зрением. Красивых людей называют любимцами света. – Мильк благосклонно оглядывал Ханну. – Разве я не чудо, как красив, как светозарный бог, маменька?
– Но, прежде всего ты призван ради солнца, средоточия роднящих лучей, которые расходятся на три стороны – к красоте, к любви и к познанию истины. Эшмун познакомил меня с учением об изначальном, рождённом из пламени бога, прекрасного бога любви и света, имя которому «Блеск Первородный», и если ты сынок и супруг хочешь узнать средство достижения истины, то это – любовь.
– Способен на это не я. Способно на это только Величество, и оно делает это через меня. Я могу отнести себя к этой категории. Скоро я вознесусь Мощью с последними словами, в которых с самозабвенным восторгом предскажу будущее, а Община Знания поместит мой прах в амфору и запишет мои пророчества на память потомству. Но не жди, что с этими последними словами я испущу душу. Твой сын и супруг, вызванный тобою из чрева, этого не ожидает, так как это имеет отношение только к моей форме и плоти, но не к моему Величеству, которое в них пребывает. Величество моё осуществляется в частном, общая форма, которой до неузнаваемости видоизменяется так, что общепринятое знакомое становится незнакомым.
Говоря заученные слова, Мильк не глядел на супругу, но чувствовал, что Аштарет одобрительно кивает головой со своих высоких подушек. В ответ он услышал голос её изящной плоти:
– Мильк говорил дельные и достойные внимания слова.
Мильку ничего не оставалось, как продолжать говорить:
– Традиция культа солнечного Мелькарта осуществляется не иначе, как через меня: не иначе, как через единично-частное лицо, которое накладывает на народ печать божьего разума. И идёт этот традиционный образец из глубины древности, с которой культ нас связывает. А сам я, Мильк, от бога и принадлежу Величеству, а Величество свободно. И для жизни мой образец преисполняется свободой и не может быть ойкумены без моего дольного образца.
Ханна подняла брови, взглянула на супруга и стала аплодировать, похлопывая двумя пальцами одной руки по ладони другой.
– Ты слышишь, сынок? – заговорила она. – Твоё Величество очень одарено и рассудительно. И именно я призвала его, но Мать не уверена, сумеешь ли ты складно сопоставить вяжущий свой образец с достоинством небес у тоффета?
Мальчик вздрогнул.
«– Это известно», – сказал он бледнеющими губами. – Но моё Величество должно щадить себя и ныне нуждается в приятном и нежном общении.
– Мелькарт отверзнулся в бездну времени, никто не знает, когда полдень и никто не видит тени солнечных часов. У народа только одно утешение, что придёт спаситель и всё поправит! Может ли народ надеяться, что обновление традиционного единично-особенным ритуалом исключит подобную беду?
Царь-солнце произнёс слова:
– Эшмун даст ответ во благо царю-солнцу.
– Царь хорошо разбирается в богах человеческих. И ты должен всё испытать и узнать, ты должен, как золотоискатель, добывать из груды нелепиц крупицы истины, чтобы ты мог усовершенствовать учение о достопочтенном своём отце.
– Во время большого праздника дани, твоё Величество сидит в прекрасном Павильоне Присутствия, посланцы народов проходят мимо тебя нескончаемой вереницей с приношениями со всего мира. Точно так же сидит на холме Владыка Венцов, в прекрасном дворце посреди мира. Я навещаю отца и прохожу мимо его престола, и моё Величество беседует с его Величеством, так же, как сейчас его Величество беседует с тобой. И я докладываю Владыке Венцов о позднем, о старом и новом событии.
– Но ты отсрочил царь исполнение самого заветного своего желания о прекрасном дворце посреди мира.
– Нет, Мать благоприятного случая и счастливой находки, нет Мать и благословения, и благоденствия, получаемого и предоставленной жизнью людей. Вожатый и Устроитель, который ведёт людей извилистыми тропами войны, Гай Мельгард с надеждой оглядывается на Мосул Кале, подняв жезл. Даже мёртвых он ведёт по Лунному царству и управляет ими от имени Средины Земли.
Взгляд мальчика коснулся Ханны, она лежала перед ним, откинувшись назад и одновременно немного склонив к неприкрытому плечу свою прекрасную голову, и глядела наискось вверх, на расписной купольный потолок, с ненапряжённой улыбкой, как бы говорившей, что всего этого ей можно и не слушать. По необходимости обряда он вёл себя подобающим при храме образом. Показывал он это даже несколько подчёркнуто, так что у царицы, которая всегда всё подмечала, создалось впечатление, что испуг спохватившегося мальчика был всё – таки естественный.
– Известен ли он тебе, высочайший государь? – спросила царственная супруга.