власти.
Божественная чета сидела под белыми, воткнутыми в золотые щиты страусовыми опахалами. Богочеловеки восседали в своём общем кресле в палате поставца, окружённые главными писцами присутствия, а справа и слева, стояли стражи тракийской гвардии. Обрамляя длинный поставец, тянулись два двойных ряда оранжевых, украшенных письменами, колонн с белыми основаниями и лили образными возглавьями, тянулись от трона к дальним, с финифтевыми карнизами, входным дверям. В просторных покоях стояли херусиасты с жертвенными подносами, полными цветов. Толпа перемешалась с великолепным шёпотом: «Да принесёт мне пищу, высокий Мильк, да уродит в благовременье всё растущее!» Мильк и та, что наполняла дворец любовью, показывались им у так называемого «окна появления». Это был трон, обращённый к большой приёмной, вырезанный из ценной породы дерева и украшенный керубами – это широкие подлокотники из крылатых туловищ львов. На него-то и опирались Величества – дар приёмники, – каковыми сейчас являлись. Возникало зрелище, навсегда остававшееся в памяти у каждого, кто видел в этот час Солнце и Звезду. Человек из золота утопал в пестроте пурпура шарфа и блеске золотых браслетов, в щедрой милости к народу и благочестивом восторге. Лёгким волнением воздуха осеняли трон мальчики. Ажурное великолепие синих и красных опахал и вееров, роскошно красовались у окна проявлений. Знатная челядь прислуживала, приветствовала, ликовала, благоговела. Толпа писцов, с самым ласковым видом, записывала стилосами всё, что происходило. Для отторгаемого от жизни мальчика, это был день, исполненный благодати небесной. Мощи хотелось, чтобы старый и смертный его отец на всё это поглядел, поглядел с гордостью, недаром он сказал:
– Скажите отцу моему Магону о моей славе!
А немного позже он передал герольду грамоту, написанную на таблицах «истинным писцом», писанную не им самим, но будто бы по его указанию. Герольд огласил:
«Начальникам того, что даёт небо, родит земля и производит люд, начальникам всего во всей стране и Действительному Начальнику Поручений! Мелькарт выслушал речи о небесных, о земных делах и подземных, произнесённые вами во время беседы. В этот прекрасный день вы воистину порадовали сердце тем, что солнце воистину любит. Ваши речи были моему Величеству чрезвычайно приятны. Соединив в речах земное с небесным, вы заботой о земном, одновременно проявили большую заботу и о небесном. Кроме того, способствовали учению об отце в небе. Поистине, вы умеете говорить вещи, чрезвычайно приятные Величеству солнца, и то, что вы говорите, веселит Моё сердце. Моё Величество знает также, что вы говорите всё, что моему Величеству нравится. О, Мелькарт! Я бесконечно твержу себе. Ты возлюбленный своего народа! Дароприимец своего народа! Любимец и наперсник своего народа! Поистине, владыка солнца любит вас, коль скоро вы отдаёте себя Солнцу. Вечная жизнь Мелькарта тому порукой. Стоит вам, письменно или устно, выказать моему Величеству какое-либо желание, моё Величество тотчас исполнит его».
И, предвосхищая самое главное, герольд закончил говорить уведомлением, что царь повелел приступить к ауспициям по должностям у ямы могилы, то есть тоффета для первенца сына.
После того, как священный герольд прочёл это послание Милька, в просторной колонной палате, у «окна появления», в присутствии всей челяди состоялась великая церемония введения в должность. Вдобавок к перстню уполномочия, ко всему дарованному ему прежде, в знак предоставленной должности, повесили на шею мальчику тяжелую золотую цепь, которая должна была облекать отныне его солнечное тело. Она относилась к знаку жизни – кольца, который подносили царю, чтобы тот продлил людям дыхание. «Да будет с тобою жизнь!», но таким шёпотом смысл её не исчерпывался. Всякому уму, которое слушало, оно означало не только «Живи сам», но и «Дари жизнь, распространяй жизнь, дай людям пищу для продления жизни!»
Мильк принялся целовать себе пальцы и затем воскликнул:
– До сих пор никто из людей не называл меня Господином, а теперь меня так зовут!
Этот возглас вызвался в сознании свойственным ему представлением, что знать, кому и чему народ служит, необычайно важно. Мальчик был исполнен достоинства, граничившего с дерзостью и запальчивостью. Иерофанты воспевали гимн, приписывающий всю силу Мелькарту:
«Ты единственный и высочайший, без тебя не вершится никакой суд и ничего не решается, ни один бог, ни на земле, ни на небе не в силах тебе противиться, ты выше всего сонма!»
Солнце учило этому. Здесь всегда было только оно, самое высокое, единственное, способное быть человеку единственным богом и ему по прямому назначению попадала в храме хвалебная песнь.
Тейя, сойдя со ступеньки трона, спустилась от кресла в зал и мелкими шагами приблизилась к супругу Гаю Мельгарду. Женщина ласково, тыльной стороной пальцев погладила его по щеке, Гай повернулся к Тейе.
– Ханна возвысит царя, – сказал он.
Тейя тревожно глядела на супруга.
– Конечно, царь любит целоваться.
– Мильк священно нездорово и отсутствует в Эшмуне, это страшно.
– Я догадывалась, что этим кончится, очень уж много говорил он о радости и о нежности, – призналась Подруга царицы.
– Такие речи всегда этим кончаются… Я полагаю в этом опасность для общества, имеющего внутри непослушного бога.
Тейя покачала головой.
– У тебя есть привычка, – сказала она, – ссылаться, чуть что на весь посад.
– Но я принимаю своё возвышенье на должность Владыки Надзора, как должное.
– Позволь муж мне, Подруге царицы, ответить на это тем, что никакое твоё возвышенье не застаёт меня – Владычицу Надзора, врасплох.
– Тем лучше для нашего с тобой Великого Надзора. – Заметил он. – Я скажу, что Мелькарт возвысит нас и возвысит весьма умеренно. Мильк этого ещё не знает, но, когда он вознесётся Мелькартом, он будет это знать.
– Но Ханна не препятствует твоему возвышению, ведь удостоила тебя она беседы с Мелькартом. Я ничего не имею против её хитрости и не упрекаю её за то, что забрала на время мой трон. Я женщина хитрая, стоит ли мне напускать на себя огорченье.
– Мильк восприимчив и чрезмерно чуток, а то, что он рассказывал, внушило мне беспокойство.
– Клянусь жизнью, я никогда не предам поцелуя Мелькарта у ложа Объятий. Тот поцелуй милые твои уста погасили своим поцелуем. А с новым твоим касанием, моё сердце наполнилось желанием служить Мелькарту, и помогать ему в полную силу.
– Да, служи и помогай мне, – сказал верховный стратег и, приблизившись к ней вплотную, положил руку ей на плечо. – Обещай служить мне. Но знай, этот ребёнок доставляет много хлопот и тревог, говоря о праведности, будто знает, что можно иметь на что-либо право и всё – таки его не иметь!
– Эшмун убеждает, что можно идти праведным, то есть верным путём и быть неправедным, то есть оказаться неподходящим для этого пути путником.
– Доселе так было.
– Ко всякому явлению подобает относиться с благоговением.
– И с любовью, если любовник так обаятелен, как прелестный царь, – отметил Гай Мельгард.
– Ты рассчитываешь на верховную власть Владыки Надзора и подводишь себя к ней ежегодно на рождество Милька, – сказала в ответ Тейя нетерпеливо.
– Но я не думаю прикидываться ребёнком, как желают считать себя мелкие субъекты. Сладкий сон и материнское молоко, пелёнки да тёплые омовенья – это не забота!
– Ты говоришь о Мильке, не ощущая его в себе.
– Что ты говоришь, супруга, ведь я ссылаюсь на всю родню по линии Эшмуна.
– Ты много мнишь о своей персоне.
– Что ж поделаешь, если Гай Мельгард так же обаятелен, как твой прелестный Мелькарт.
Оттуда, где стоял трон, донёсся вздох, и Тейя повернулась к человеку из золота. Тот шевелился, моргал глазами, его щеки, и губы были помазаны румяной. Он говорил:
– Сейчас нужно принять здесь решение. Моё Величество ссылается на то, что мне – Мильку, некогда, что я должен вернуться, чтобы немедленно принять решения и объявить свою солнечную волю. Сядь в своё кресло, Вечная Матерь, почтительно тебя об этом прошу! – говорил мальчик, захмелевший от напитка перевоплощения. – Тебе не пристало быть на ногах, если твой сын возлежит. А Батбаал пусть постоит перед Мелькартом, чтоб потом заняться делами дольней обители – делами моей мысли о высшем. Итак, ты считаешь, Батбаал, что необходимо умереть для восполнения нехватки изобилия, чтобы одаривать всех в течение года.
– Совершенно верно, милый мой господин, – ответил первопророк. – Таково безмолвное указание свыше.
Матерь-богиня засмеялась у себя в кресле.
– Ты смеёшься супруга, а моё Величество находит указание свыше действительно интересным.
– Милька должна интересовать причудливая игра Луны на Земле, – заметила царица.
– Расскажи нам, Батбаал, поскольку мы с супругой держим совет, кто должен, по мнению Эшмуна, быть посредником моих дел на земле? Кто этот находчивый и мужественный юноша, и я назначу его владыкой моего надзора?
– Он не дитя солнца и не сын солнца. – Ответил Батбаал. – Он прибыл с идеей Нового Посада. Одежда его тела сделана целиком из праха Эшмуна, он прибыл сюда его проводником. Я в делах его историй, и я знаю, как оно сложится, как из отдельных округов-колец образовался мир Дуумвира, но я знаю, как старое, которое упорно – вопреки веку – отстаивает права старого и отжившего. Я знаю Мелькарта побившего и прогнавшего чужеродных царей и сделавшего Красную Землю достоянием миртового венца. Поскольку такие обстоятельства и истории хорошо известны мне, легко будет предсказать мне вам, как будет действовать Владыка Надзора и, как он воспользуется возникшими перед ним обстоятельствами. Когда Исида лишится хлеба и семян, а у Аштарет будет в изобилье и то и другое; когда Мелькарт лишится воинов, и его Мелькарта прикроют кабиры, у Владыки Надзора и его священной дружины навернутся слёзы. Край возвратится округом под венец Эшмуна, а Аштарт и Мелькарт превратятся из незамиренных божков в данников.
– Хорошо! – твёрдым голосом сказал Мильк. – Моё Величество находит это великолепным. Амон урезает в правах Мать, за что наместник должен наказать его, как того требует справедливость. К тому же, народы – никогда не плативших дани Мелькарту, необходимо обложить платой.