звлекут плясками и игрой на лютне. Я вижу, это тебе по душе. Тебе Тейя Ань Нетери всегда по душе всё, чего Звезда хочет. Если бы всем людям было по душе то, чего вы желаете, дела мира обстояли бы лучше. А пока прощай, прощай утреннее облачко с золотым краем чертога, пока!
Божественная чета сходила по ступеням от трона к поставцу. Расписная дверь открылась и сразу неразличимо слилась с «окном проявления». Растроганные Величества божеств направились на золоченую колесницу, с широким седалищем, с подушками под пурпурным шёлковым балдахином. Божества показались у «окна проявления», подобия балкона, обращённого ко двору. Это был гигантский балкон. На него-то и вышли Величества, осыпаемые всякого рода приветствиями, которые восклицали им люди. Такое зрелище навсегда остаётся в памяти того, кто его видел.
Двор утопал в чёрной мантии и блеске пурпура – в благочестии Луны и в щедрой милости Солнца. Ажурные эти цвета, на изящных синих шестах, колыхались под солнечным небом на лёгком ветру. На дворе иерофантиды бьющие в тамбурины, тут и корибанты – быстрокрылые воробьи – с детской прядью (хохолки). Упряжки колесниц с приплясывающими лошадьми, покачивавшими высокими пурпурно-чёрными султанами, а позади них, лицом к балкону, в поклоне женщины-возницы. Под громкое изумленье толпы, божественная чета, с пурпурным и эфирным блеском, ступала по ступеням лестницы вниз ко двору. Это было зрелище.
В этот день в стране, Откуда Нет Возврата, Эбес собирал сокровища дани. Вожди иберийских племён осыпали чету обильным и благодатным дождём драгоценностей: нитями золотых бус, золотыми львами, золотыми запястьями, инкрустированные золотом кинжалы, вазами из чистого золота и серебра. Сокровище нагромоздили на каменных плитах настила двора, перед ступенями, ведущими к трону. Ведь и не удивительно, столько золота и серебра бывает только в преисподней, и только благодаря этому золоту и серебру Мот стал сразу же состоятельным божеством. Прекрасный мотив созерцания являлся пропуском и, являясь им, служил трогательным продолжением действия мистерии.
Но вот богов провели по парадному проспекту к воротам и столпам Мелькарта, тут скороходы подставили Мильку и Ханне колени и затылки, чтобы они по этим живым ступенькам взошли в колесницу. Их глаза глядели на широкий, вымощенный шестигранным камнем, выезд, который огибал пруд.
– Счастливы страны, которым достался такой господин! – Сказала Ханна супругу, когда колесница тронулась праздничным шествием. – Вправе ли я сказать тебе это, супруг? Согласен ли ты со мной? Что ты думаешь относительно такой прогулки. Она наглядный символ человеческого начала, к которому мы с тобой привязаны. В тебе, мой супруг, есть какое-то высокомерие и оно, я считаю, связано с твоим образом посвящённого молчанью, с образом жертвы и венка мирты.
– Я в руках самого высокого, – отвечал мальчик. – Как Отец ни поступит со мной, всё будет благодеянием. Сохранён я только солнцу, он жених народа, а народ его невеста. Если о тебе, о звезде говорят: «Вечером женщина, а утром мужчина», – то, вероятно, и ты, когда приходит срок, становишься женихом.
– Миловидной красавице такая двойственность, пожалуй, к лицу, но и сыну двойственность, однако, естественно. Ты говоришь так, словно ты нашёл в себе истинного и единственного бога. Возможно ли, чтобы истинным и единственным богом был солнечный диск, создатель зренья и зримости, ведь он же и ночной лунный образ?
– Он странник и не останавливается на солнечном диске. – Отвечал Мильк. – Я, только стоянка на его трудном пути. Моё Величество полно неудовлетворённости, если ты, супруга, понимаешь такие качества высокомерием. Это качество отмечается печатью почёта и безусловной необходимости. Значимость храма Эшмуна состоит во мнении, что человек должен служить только самому высшему. Поэтому помыслы и желанья его храма идут дальше храма Солнца.
Мильк сидел на кресле колесницы, наклонив голову, и сжимал подбородок концами пальцев.
– Так Солнце только стоянка на пути к Луне? – спросила Ханна. – Говори! Не то я буду говорить сама, хотя и не представляю для себя, что я тебе могу сказать.
Мальчик прикрыл свои глаза перстами.
– У Лани есть необходимое высокомерие, – царица говорила о себе, – от чего народ испытывает соблазн поклонению, ибо поклоняться люд желает самому высокому, чтя достойное. И это высокое искушала Мать, приносящая – Всем Сущим – плод. Леон видит её жажду: удовлетворить, которую способно лишь небо, и он привлекает взор её к вершине. Теперь Мать искушает тучи и стремительность ливня, и вечно качает бедром на призывы. Но душа её твердит, что весь его призыв второстепенен. Мать убеждает его, что его душа ничуть не лучше, чем её душа. Она тоже могущественна, быть может, могущественнее возвышающегося над ней, ведь и она богиня в пространстве. Поклониться ей – возвышающейся, говорит он себе, значит поклониться высокому: либо не поклоняться вообще ничему.
– Говори! Матушка, я слушаю!
– Величественные картины искушают нашего Отца! – продолжала Ханна, – Среди этих картин скопища звёзд. Они – Он видит – рассеиваются по манию Звезды. Она красива и двустнастна, и богата историями, но слаба, слишком слаба для того, чьё появление она возвещает. Звезда бледнеет перед ним и гаснет. Бедная Утренняя Звезда!
– Но тут в пору торжествовать. Ведь перед кем она бледнела, кто появлялся по её предсказанью?
– Ну конечно солнце. Ты – милый мой супруг. – Отвечало Величество утренней звезды. – Соблазн для того, кто жаждет поклоненья! Перед добротой звезды повсюду сгибались народы земли. Как славно, как вдохновенно и покойно присоединить к их поклонению собственный жар! Однако осторожность Отца безгранична, а его требовательность неисчерпаема. Мелькарт стремится избежать величайшей опасности, которая заключена в том, что он согнётся не перед высоким богом. И он велел свидетельствовать за то, о чём чрево свидетельствует, ведь чем больше свидетельство, тем меньше ошибка. Теперь человек поклоняется по весне – Солнцу, то есть тому, о ком оно свидетельствовало, а по осени – луне, чей жар слабее.
– О, Исида! На меня нашло и мне открылось, я услышал голос Отца, который сказал мне: «Я жар, заключённый в Солнце и своим жаром, я мог бы напитать миллионы солнц. Именуя меня Солнцем, знай, что это наименование нуждается в улучшенье и, что ты не называешь меня моим последним именем. А последнее моё имя: «Владыка Солнца». Молитесь! – восклицал мальчик. – Над нами золотой диск, откуда выходят лучи, которые, оканчиваясь добрыми руками, ласкают тварей земных. Это мой Отец, чья душа-кровь течёт в моих жилах, и который открылся мне, но хочет быть Отцом всем вам, чтобы вы стали в нём добры и прекрасны».
С минуту царь-солнце только смотрел людей, а потом продолжил:
– Я говорю вам: не образу моему молитесь, когда мне молитесь, не мне пойте гимн, когда поёте его, а тому, чьим образом я являюсь, понятно ли вам? Настоящему диску солнца, Отцу моему небесному, ибо образ мой – Он.
Народу, Мелькарт предъявлял нелёгкое требование, и понятно оно было десятку людей из сотни.
– Мой Образ, есть образ особого Образа и свидетельство особого Свидетельства. Не к настоящему солнечному диску на небе надлежит вам устремляться мыслью, когда вы глядите и воздаёте хвалу моему Образу, а к владыке солнца, к его жару, к тому, кто направляет мои пути.
Тут мать-супруга, глядя прямо перед собой, сказала:
– Мильк заслуживает похвалы, если он проявляет в делах веры мудрость и бережно щадит простоту многочисленных своих подданных. Поэтому я советую тебе поддержать привязанность народа Красной Земли к Моту. Матерь считает, что так будет полезно.
– Спасибо царица – сказал Мильк, скромно ей поклонившись. – Спасибо за совет. Это очень ценный совет, и он на земле в чести.
– Погляди, что делает Отец для своего любимого сына! Он посылает ему пророка, чтобы тот истолковал тебе сны, пришедшие снизу и сны, пришедшие сверху, важные для красного края и важные для богов, с расчётом разбудить в тебе то, что он знает, и растолковать тебе то, что тебе уже было сказано. Да, любит Отец родное своё дитя, если ниспосылает пророка напомнить: «Человеку подобает стремиться к познанию историй!»
– Насколько мне известно, – напомнил Мильк, – первопророк прибыл из ямы темницы, пройдя схожий на мой путь.
– Верх и низ мало, что значат для Отца, который, когда заходит вниз, делает нижнее верхним, ведь, где он светит, там и верх. Поэтому пророк Батбаал разгадывает дольние и горние сны с одинаковой ловкостью.
– Значит странник, от которого я веду свой род, не остановился, дойдя до солнца, а пошёл ещё дальше?
– Да, но духовно, – ответила Ханна с улыбкой. – Он вне мира и если он составляет духовное пространство мира, то мир не составляет его пространства. Солнце далеко, но лучи его с нами, а тот, кто указывает ему путь, дальше, чем далеко и всё же, в такой же мере близко: ближе, чем близко. Далеко или близко – это для духовного Странника безразлично, ибо у него нет ни пространства, ни времени, и если в нём сразу весь мир, то сам он не в мире, а в небе.
– Ты помнишь? – Спросил Мильк тихим голосом. – Что за весть, посланную мне моим небесным отцом, принёс мне этот Странник? Я хочу сказать, что сказал пророк мне не всё, что было сказано мне в наитии, после слов: «Называй меня не Солнцем, а Владыкой Солнца» я слышал и такие слова: «Не зови меня своим отцом на небе. Своим отцом в небе должен ты величать Эшмуна!»
Величество поднялось из своего углублённого кресла.
– Да, – восклицал он народу, – в небе, а не на небе. Дальше, чем далеко. Ближе, чем близко. Это бытиё бытия, которое не знает Смерти. Не родится и не умирает, а всегда существует. Он постоянный свет, который не восходит и не заходит, неиссякаемый источник жизни, красоты и истины, вот каков Дуумвир, вот каким открывается Он царю-солнцу, своему сыну, что припал к Его груди, и которому Дуумвир показывает всё, что сотворил. А Он сотворил всё, и Его любовь живёт в мире, хоть мир и не видел Его. Но Солнце свидетель Его света и Его любви, и своим свидетельством – Солнце даст блаженство и веру всем людям. Мои слова не мои, а Отца моего, который послал меня сюда, чтобы все стали едины в любви, как едины я и Отец!