лся очередным обрядным делом.
Всё это время первопророк Эшмуна, сидел на седалище своей колесницы, дела Мота его не заботили.
Глава – 14
Нечестивый ловит в сеть зло. От уст своих насыщайся добром и воздавай – по делам. Путь глупого прямой в его глазах, но кто слушает совета, тот мудр. Глупый тотчас выкажет гнев, а благоразумный скроет оскорбление. Притчи Тин_ниТ.
Умно говорил жрец Мелькарта со жрецами Мота-Смерти. Он убеждал в чистоте намерений Милька и приобретал к нему расположение маленькими подарками: ножами, мечами, боевыми луками. Так шёл первопророк Мелькарта от жреца к жрецу, не очень быстро, но бодро, ибо говорить со смертью служащему Мелькарта было всё-таки менее приятно, чем пробираться через «мёртвый» город по красноватому дну вымощенных его улиц. Мисты же знали, что стоянка на лугу Плача, лишь предварительная остановка, что самое придирчивое испытание – у тоффета – ещё предстоит и, что произойдёт оно у этой могучей и неминуемой заставы Мота. Этот тоффет воздвигнут, был между горькими стенами и морским заливом, на чёрном лугу. А с луга народ оглядывал каменные сооружения города и приспособления надменной обороны, через которые им, благодаря приветливой общительности Бога, не раз, и при въезде, и при выезде, удавалось пройти. Народ не испытывал перед стенами страха. Совершенно спокойно Мот показывал людям зубчатую стену с башнями, что поднималась надо рвом. У встроенного в крепостные стены храма, надо рвом, был переброшен мост. По обе стороны перехода крепость и дворец были внушительны. Твердыня эта окружена была собственными каменными оградами, в ней грузно высились тяжёлые двухъярусные укрепления: стены и выступы, ради неприступности, завершались парапетами. Со всех сторон здесь виднелись зубчатые четырёхгранные башни с узкими решётчатыми оконцами – это был могучий бастион. Первопророк Мелькарта называл эту твердыню по имени. Пространное рассуждение его о чистоте Милька предполагало, что легко будет пройти через преграду смерти.
– Разве, – говорил жрец Мелькарта, – разве у меня нет таблиц с письменами от ребёнка к владыке небытия? У меня есть такое письмо и вы, властители рождения и смерти, увидите, что оно отворит Мощи любую дверь. Ведь важно только предъявить Моту это святое писание, чтобы дать людям возможность получить изобилие стойл и зернохранилищ.
– Конечно, – отвечал первопророк Мота, – без письма царю-солнцу дорога закрыта, но, если царь-солнце предъявит нам свиток своих письмен, Мот станет гостеприимен.
– Вы его увидите, если выйдет на стену твердыни Мота пёсьеголовый сторож преисподней, с которым Мильк давно состоит в единоборстве и удастся поговорить с ним, дело сразу уладится.
– Пусть царь-солнце раскинет здесь свой шатёр и обождёт, ибо скоро страж смерти – пёс, выйдет на стену.
Царь перед тем, как войти в храм, должен был повергнуть пса и умыться очистительной водой. Пёсьеголовый оборотень – избранный из керубов гвардии Мота – появился над верхней кромкой стен. Никто не мог с определённостью сказать, когда пёс-воин появился. Когда процессия остановилась или, когда народ прихорашивался перед тем, как начать формальный акт ритуала «Повергание Мелькартом пса Кербера». Керуб издавал ужасный – леденящий душу – волчий вой и бил кулаком себя в грудь. Народ стал горевать и качать головами, тем более что они не нуждались в таком проводнике за чертог смерти, который, к тому же, не был приветливым и словоохотливым субъектом культа. Люд не подивился такому известному обороту дела: понятность случившегося и деланная артистическая тревога, всегда появляется здесь перед долгом воинской инициации юноши, путём убийства зверя-пса. Скорое явление зверя взбодрило жреца Мелькарта. Он, впрочем, и не сомневался, что вот-вот воин-зверь явится, чтобы отдать причитающееся царю-солнцу своё мужество.
А человек-зверь счёл за необходимость обвинить мальчика, в том, что тот, будто бы, тайком получил уже больше, чем ему причиталось по положению его царского Величества. Человек-волк ходил у шатра, вертел копьём, вынимал из ножен меч и бренчал им по щиту и, наконец, предложил проверить значимость его царской Мощи. Больше всех это поразило самого воина-оборотня: он поразился собственной нахальной последовательности перед Богом, равнодушию к смерти, которая никак не вязалась в нём с его явной жизненностью. За религиозную добровольно оказанную услугу, оборотень взыскивал кольцо воскресения от храма бога смерти Мота. И потом, у всех не было сейчас другой заботы, кроме, как думать об этом мужественном проводнике Милька, ибо, обострив слух и зоркость, народ настроил своё внимание.
– Проснись слабак! Забросаю дротиками! – кричал оборотень пса.
– Пусть кричит, – кричал мальчик. – Сохраняйте спокойствие. Пёс не так страшен, как можно подумать. Я покажу, как уверенно продолжаю свой путь. Разве у меня нет письма от Отца, о котором говорят, что он высший бог Эшмун или Обиталище Ока, но я доподлинно знаю, что, в сущности, он – Мильк.
Показывая, что он не собирается с керубом долго разговаривать, Мильк шагнул навстречу человеку-зверю.
– Поверни назад! – кричал воин-оборотень. – Шагай назад, жалкий кролик, ступай в горемычье! Здесь для тебя хода нет!
– Ты ошибаешься, пёс Мота, – отвечал ему мальчик. – Проход за чертог вечности именно здесь и больше нигде! – кричал царь заученную форму слов. – Да и где же ему ещё быть, как не на полях Мамету? Я человек сведущий и я не иду наобум, я отлично знаю, где проходят в страну вечности, ибо уже тысячи лет езжу по этому мосту туда и оттуда!
– Говорю тебе, назад! – кричал пёс. – Назад, назад, и только назад, вот и весь сказ!
– Кому ты это говоришь? – отвечал мальчик. – Солнцу, которое не одобряет твои слова! Ведь кроликов я ненавижу не меньше твоего и очень хвалю тебя за то, что ты не позволяешь им осквернять нашу страну. Посмотри на меня, вглядись в моё лицо! Разве я похож на кролика, разве во мне есть что-нибудь общее с кроличьей слабостью! Разве мой вид внушает недоверие. Ничего подобного нет и в помине. Я человек самого почтенного образа мыслей, и я несу самый прекрасный товар – Мощь, чтобы отнести этот дар на самый край света. Ибо торопиться пора и я, путешественник, служитель обмена и Бог!
– Всё враньё! – кричал воин.
Мальчик качал головой.
– Будто я тебя не знаю, – говорил он в ответ. – Ты всегда ведёшь себя так, всегда чинишь препятствия, чтобы я предпочёл уйти подобру-поздорову. Но назад я никогда не поворачивал, пройду и на этот раз. Мне доставляет величайшее удовольствие беседовать с тобой, ведь ты человек твёрдого нрава. И скоро ты – керуб, поговоришь с тем псом оборотнем, который пропустил меня в прошлый раз.
– Будь добр, вызови его на стену! – дерзко крикнул царю воин-зверь.
– Его и ему подобные души уже стоят у тебя за спиной.
– Предъяви же мне свою истинную Мощь… Мощь! – повторил пёс. – Мощь!
– Тут – то, что ты просишь!
Мальчик прокричал ему это полу задиристо полу угодливо, так, как вызывают на единоборство того, которого представляют отдельным лицом и видят в нём представителя, связываемого с представлением о религиозном культе.
– Какая досада! – кричал оборотень. – Какая это для меня неудача! О, воины Красной земли! О, три чёрных дня новолуния без нашего друга Мота! Придётся подождать. Подождите его возвращенья! Только соблаговолите вызвать его к стенам из-за чертога вечности.
И народ стал ждать. Воины отворили ворота стены, прождали некоторое время, пока не показался на мосту первопророк бога преисподней – Мота. Его сопровождали два жреца, один нёс его письменные принадлежности, другой – штандарт Мота, синее древко с крестом. Уста Мота подали знак, чтобы его защитник и проситель продолжили обряд.
Рассуждая высказанным мною образом, пёс-воин бесшумно, словно на войлочных подошвах, приблизился к царю-солнцу мягкой поступью, которая присуща воинам оборотням. Подойдя на должное расстояние, Кербер, а он и был, в сущности, проявлением пса, готовящегося приобрести крылья, нанёс удар Мильку по голове, достаточный, чтобы призвать к поступку ритуального поединка, но не убить человека. Человек оборотень, по понятным причинам, не мог желать смерти царю-солнцу. Мальчик, застигнутый врасплох внезапным ударом, отступил к шатру, сорвал с себя единственное платье из жёлтого шарфа и остался стоять обнажённым перед врагом и народом. Растрёпанные красные волосы его вились по плечам: отчаянно готовился мальчик, но, помня, что время умирать, ему назначено не на этот час. Он знал, что добыча не ускользнёт от него, и пытался показать несколько памятных сцен. «Вот он, вот у моего шатра, впереди меня, – думал мальчик, – но, чтобы добыть славу и вечность, нужно убить Кербера, стража преисподней.»
– За мной дело не станет, я убью тебя! – воскликнул Мильк, с поднятым мечом направляясь к оборотню, который уже тоже сбросил с себя хитон и кирасу, оставив лишь шишак шлема с оскалом зубов волка. Он, как и царь-солнце стал обнажённый в позицию.
Клинки мечей скрестились и, не отрываясь, вращались один вокруг другого с той осторожной медлительностью, которую вносили в схватку мастера меча, предвидя смертельный исход. Мильк, конечно, был неравен по силе зверю-оборотню, но, как и полагалось человеку его сословия, он посещал залы фехтовального искусства, состязаясь под руководством лучших мастеров. Поэтому он не держал меч, точно метлу, а умелыми, всё – таки, действиями благословлял это благородное ремесло. Зная, на сколько опасен его противник, но, зная и то, что тот обязан, был раскрыться, мальчик ограничился обороной. Он отбивал удары и воздерживался наносить их. Мильк рассчитывал обессилить противника, вместе с тем, отражая удары, он левой рукой искал амулет из золотого кольца, висевший у него на груди. Это движение могло бы как – то обойтись ему: меч Кербера едва не коснулся его руки, но мальчик, хоть и запоздалым ответным парадом, успел отстранить острие, которое могло оцарапать ему большой палец. Мильк вновь встал в исходную позицию. Он кровожадно сверкал глазами. Улыбка кривила углы его губ. Он светился злорадной жестокостью, и, наступая на Кербера, стремился, всё же, не подставить себя под удары, делая выпад за выпадом, которые тот неизменно парировал.