– Ступайте, как вам приказано, – сказал мальчик, – И будьте не ближе и не дальше, чем это требуется, чтобы вы услышали, если мы позовём вас, хлопнув в ладоши.
Богомол пал ниц, за ним поспешила и Тейя. Мелькарт и Аштарет сидели в креслицах рядом, соединив на внутренних подлокотниках свои божественные, украшенные кольцами руки. Их волосы были причёсаны одинаково: у обоих они падали пышными прядями, закрывая уши и доходя до плеч. Кроме того, если Мелькарта прикрывал жёлтый шарф, то Ханну скрывал зелёный хитон. Одета супруга была изысканно. Её платье, подобранное к талии, было подпоясано в талии пёстрым, с дорогой вышивкой кушаком. Лирообразные изогнутые концы его спускались до пят. Её грудь накрывало широкое ожерелье из чёрно-белой финифти, и начельник, увенчивающий голову в виде лепестков, был финифтяным узором и искусно сделанным украшением. В левой руке Аштарет держала лилию, которую поднесла к лицу супруга.
– Солнечное моё сокровище, – сказала она. – Восприми анисовое благоухание после утомительного пути трудов в этот уголок покоя.
– Благодарю тебя мать и супруга. Довольно, я уже понюхал и освежился. «Желаю тебе благополучия», —сказал Мелькарт.
– Того я и тебе желаю, – ответила она.
После таких слов они некоторое время сидели молча и глядели на красоты цветника, на аллею. Мелькарт моргал потухшими, натруженными глазами. Склонённое набок лицо Ханны оставалось спокойным и казалось, что щёлки её глаз тоже участвуют в этой игре век. Но она, видно, привыкла пробуждать мужчин и взбадривать их сознания, прервав молчание словами:
– Ну вот, мы и сидим, здесь радуясь этому с разрешения богов, и в этой обители смерти вовсе не темно, и мы можем наслаждаться ею, её красивыми картинками, её благородным убранством. Погляди, наши ноги поставлены здесь на мягкие скамеечки в награду за то, что они так долго бродят вместе по небу, по земле и преисподней. А над входом этого домика распростёр голубые крылья солнечный диск, владыка лилии Хор, сын тёмных объятий. За проявлением Хора, там, внизу за ступенями, стоит на коленях Богомол, немой слуга с котлом тёплой воды в руках и ждёт, чтобы мы к воде прикоснулись. Может быть, ты уже освежился.
– Мне уже захотелось. И я подозреваю, что тёплая вода потребуется, душа возмутилась и восстала во мне. Лучше подождём, когда мы устанем от сидения, и нам действительно понадобится тёплая вода.
– Ты совершенно прав, мой дорогой, – голос Ханны казался мягким и полнозвучным, – будь нетороплив, это самое мудрое, а Богомол со своим котлом с водой всё равно никуда от нас не денется. Погляди, как он мал, как и все вещи, которые нам, священным родителям, услаждают глаза. Его большая голова увенчана цветами, словно кратер с вином, а его мокрые воловьи глаза глядят в глубину обители Смерти и, следовательно, в будущее. Ты понял мою игру слов?
– Это легко понять, – с усилием прокряхтел Мелькарт.
– Тебе будут устроены великолепные похороны по образцу похорон царя-солнца.
– Совершенно, верно, моя царица. Ясным умом я уловил смысл твоих слов.
– Вечная защита уготовлена нашей священной чете в палате Востока и со стен нам будут улыбаться сны нашей жизни, которые окончательно раскроются на тысячи лет.
– Истинно так, добрая моя супруга! – отвечал Мелькарт. – Не странно ли, что мы ещё сидим в своих креслицах и беседуем.
– Наверно, это действительно странно. Это меня беспокоит, ибо может случиться, что ты, благодаря своей свежести, не останешься возле меня в своём креслице.
– Ты отпустишь меня одного?
– Твоя супруга не отпустит тебя одного. Я непременно должна быть возле тебя, чтобы помочь тебе вразумительно понять себя. Я непременно должна быть рядом с тобой не только в жизни, но также и в смерти, чтобы сказать хорал перед владыкой престола и носителя имён и объяснить ему всё нами содеянное.
– Не настало ли время привести в движение Богомола, чтобы он подал нам освежительные платочки, – предложил Мелькарт.
– Но я думаю, что на мысль об освежении наводит меня моя взволнованность этими раздумьями, а не настоящая потребность. Нет ничего более волнующего в мире, чем тревога о веяниях и о веке.
– Успокойся, моя дорогая и не беспокой без нужды свою жизнь такими волненьями.
– Конечно, ведь ты представляешь себе всё это гораздо лучше и не так сильно взволнован всем этим.
– Сущая, правда, сущая, правда! – подтвердил мальчик. – И с большим почтением относятся люди к священному обручению, заключённого по нашему образцу. Недаром на стелах храма солнца написано: «Я Эшмун, который сделал беременную Исизу! Каждое утро ты, небесная Аштарет, родишь лучезарного бога, а в полдень, возмужав, он зачинает себя самого, нового бога, с Великой Матерью».
– Ты говоришь истину, как мужчина и, как владыка, – говорила Аштарет, – я, как женщина и мать на стороне старинного обычая. Я рождена в союзе и для союза с тобою, и мы являемся единой плотью.
Слова Ханны успокоили: сложив руки на животах, они сидели в своих пышных креслицах.
– Но может быть в твоём естестве, появились признаки утомления? – Спросила богиня. – Мне следует приказать Богомолу подать тёплой воды.
– Хлопни и прислужнице, пусть она проводит нас по цветнику сада до барки «Владычицы Звёзд», ибо моим посвежевшим членам угодно размяться.
И Ханна хлопнула дважды в ладоши. Богомол, с разинутым, от усердия, ртом, подбежал на коротеньких ножках и подал чете котёл с водой, и платочки. Карлик, переводя дух, опустил котёл на столик и прежде чем отнести его обратно, он здесь же в домике прилёг на циновку: руки у него затекли до боли, и его натруженное тельце отдыхало от службы слуги.
Мелькарт соблюдал то свободное достоинство, которое придавало его божественности какую-то человечность: «Ну вот, – думал он, – теперь ты принадлежишь не только себе и супруге Аштарет, но и этому храму, где я сделаю то, что задумал». Он высказал супруге всяческую признательность, поцеловал несколько раз край её платья и назвал её своей благодетельницей.
– Начнём свой ход, сын и супруг мой, – сказала Ханна, – и веди себя достойно благодеянья тебе оказанного! Радуй людей, ведь твоим устам дарована сладость, ты умеешь приятно прощаться на ночь и вообще быть приятным в речах – на том и стой. Одним словом, выходим!
Когда боги вышли из домика, Богомол увидел, что он в одиночестве или почти в одиночестве, ибо единственная, кто оставалась рядом с ним, была Тейя. Сморщив лицо в улыбку, он спросил:
– Что мне теперь делать?
– Пади ниц!
Одновременно карлик сделал это и, прижавшись лбом к земле, скрючился в крошечный комок. Тейя не последовала примеру Богомола.
Пересекая цветник-сад, двигалась процессия. Боги прошли через аллею к воротам, здесь их встретили четверо иерофантов в чёрных хитонах и четверо обритых иерофантов в белых одеждах. Они вытянули ноги и возлегли на подушки золоченых носилок, украшенных львами по углам. Божественных супругов украшали кольца на пальцах и браслеты на руках, которые они небрежно свешивали с подлокотников. Под диадемами виделся их единично-своеобразный образ, с подведёнными глазами так, что они удлинялись к вискам, прямым носом, с тенистыми выемками щёк, и ямками уголков рта. Их несли к лунной барке «Владычица Звёзд», на которую взошли Мелькарт и Аштарет. Таково было её название, написанное по обеим сторонам её, украшенной головой коня, носа: имя, исполненное тиникийской гордости. Это была самая большая барка из всех, с широкими боками, с деревянными поручнями, и с тяжёлым румпельным веслом, укреплённым на брусе, в кормовой части. Под балдахином находилось два трона. Кресла эти предназначались для Величеств.
Подходила к концу вторая половина дня, когда барка подняла пурпурный парус, который тотчас же наполнился ветром. Кормчий – это был тиникиец, носивший серьги и кольцо в ноздре. У него были седые волосы на голове и на груди, он сидел на краю кормового скоса судна и с помощью румпельной перекладины двигал лопасть. Наварх же, заботясь о том, чтобы ветра благоприятствовали короткому плаванию, покурил у входа в шатёр смолкой. Барка, высоко вздыбленная сзади и спереди, разрезала воду и выходила на простор Тартессийского залива. Мелькарта радовала новизна плавания, свежий ветер, мелодичный плеск волн под носовым сгибом, плавное – с мягким покачиваньем – скольжение. Воды залива, сверкая, спешили навстречу. Непрестанно менялись картины священных берегов: их нередко окаймляли колоннады буковых рощ, но столь же часты были и каменные портики, принадлежавшие храму Мота. Появилось пёстрое великолепие знаменитого храма с золотисто-блестящими иглами Солнца, флагами на воротах. Отсюда Эбес, вытянув вдоль туловища руки, в величественном оцепенении глядел с острова поверх воды и земли. Занимательна была жизнь этой самой западной орбиты солнца: много парусов вздувалось на ветру и неисчислимое множество вёсел упиралось в червлёные воды! Воздух над палубой был наполнен человеческими голосами, криками шестовых, предупреждавших о водоворотах и мелях, криками кормчих. Следом за «Владычицей Звёзд» шли храмовые струги красной окраски, с низкими мачтами и широкими, красиво вздутыми чёрными парусами, со штевнями в виде голов коней и затейливыми павильонами. Были и прогулочные суда херусиастов, с двенадцатью гребцами на каждом борту.
Среди ослепительных ковровых стен, под балдахином, сложив на колени руки и, как бы застыв в своей красоте и своём величии, не глядя ни вправо, ни влево, сидели они сами, важные и божественные. Тут многое они могли увидеть, и на берегу, и на заливе. Мелькарт уж в который раз совершал это последнее обрядное путешествие, в котором час казался считанными минутами. Таким должно было стать для него это путешествие, привычное для времени, полной загробной шутливости Мота. Мелькарт и Аштарет сидели в величавой неподвижности, которой они научились, потому что народ ждал её от Богов. Они сколько могли, умом и сердцем, постигали жизнь этой страны с непривычной для себя высоты величия, непрестанно заботясь о том, чтобы их любопытство не выродилось ни в смущение, ни в нежную робость, а сохранилось в сдержанности и бодрости духа во славу красного народа финикиян.