Солнце садилось, и небо смягчало, и отражало ослепительное оранжевое сиянье. Ветер был попутный, но иногда он затихал, и тогда гребцы брались за вёсла. Такие задержки легко навёрстывались, ибо полотнище паруса вновь наполнялось с особой силой, и в итоге показалась прозрачно-пунцовая вершина кровли горячего дома, и её все знали. Мелькарт и Аштарет узнали вершину Хора: вот тут-то и началось, вот тут-то и засверкало перед ними золото, и заиграли все цвета радуги. Величества проплывали храм Солнца: путь проходил вдоль вереницы зданий, зелени садов с колоннадами и башен с воротами, створки которых были покрыты позолотой. От этого сиянья слепило глаза, и все картины трудов Мелькарта сливались в сплошное яркое пятно.
– Вершина Хора – это великое жилище Эшмуна, – сказал стоявший рядом Батбаал – Там есть палата в пятьдесят локтей шириной, с пятьдесят двумя колоннами и пилястрами, подобными шатровым шестам и эта палата вымощена камнем до трона Отца.
– Эшмун великий бог, – сказала Ханна.
«– Это храм смертного Царя Города», – сказал теперь первопророк храма Мелькарта. – Горячий Дом его жизни, – и затем указал дважды на запад, где видны были величественные стены храма смерти. – Это Западный Дом Утех царя Мелькарта. Вы видите красоту? Вы видите дорогу овнов – священных скопцов, что ведёт от Западного Дома Утех к Великим Покоям? Знайте же, что длина её пять тысяч локтей и, что слева и справа она сплошь уставлена корибантами Эшмуна, несущими изображение царя.
– Всё это очень мило, – заметила Ханна.
– Но где же Астерий? «Можешь ли ты показать мне его?» —спросил Мелькарт.
– Отсюда его не разглядишь, – ответил жрец. – Он находится вон там, ближе к храму Мота в лабиринте храма Мильк-Аштарет. Величеству видно, не терпится, чтобы его доставили к нему. Не много раз обновлялась луна с тех пор, как маг принял тебя из материнского чрева, а мы тебе уже наскучили и надоели, и ты стремишься к новой службе.
– Но ведь за эти немногие дни я привык к вечному Мелькарту, моему восприемнику и теперь мне тяжело с ним расстаться, и я тороплю тот час, когда я удалюсь… Конечно же, я не спешу расстаться с тобой, – мальчик говорил Ханне, – с моим спасителем. Я только спешу прибыть туда, где меня хочет видеть Дуумвир.
– Потерпи же, – отвечал жрец. – Мы проделаем все хлопоты, которые требуются, а это обычно длится недолго. Ты отправишься туда, где город Мота не редок, а густ, на знакомое тебе подворье, и там пребудешь, остаток ночи, а уж утром тебя доставят на солнечном струге к благословенному дому.
– Мы вполне можем оставить этот предмет, – сказал мальчик покорно. – Я теперь не нуждаюсь в поддержке по самому существу просьбы, с какой я обращусь к Дуумвиру, а он не нуждается в почтенном свидетельстве, по делу которое я должен исполнить… У тебя, первопророк солнца, есть какая-то просьба ко мне? – спросил он. – Какая это просьба?
– Удали того странника, чьё имя я не хочу повторять, ведь он, благодаря несправедливому покровительству и преступной небрежности, так нагло возвысился, что стал вызывать нарекания вместо того, чтобы служить образцом благочестия.
– Гай Мельгарда? Удалить из моего дома? Лишить огня, воды и земли? «О чём ты думаешь?» —спросил Мелькарт.
– Я думаю о благе солнца. Я думаю о чести твоего дома, о храме Мелькарта и о твоём долге Величества перед нами, и перед самим собой, твоей матерью и супругой, посвящённой и сбережённой, которая в убранстве Великой Матери услаждает Эшмуна звуками систра. Я твёрдо уверен, что мне достаточно только напомнить тебе обо всём, чтобы твои мысли целиком соединились с моими. И ты незамедлительно выполнишь мою просьбу.
– Выкинь это из головы, я не могу впустить эту мысль в среду моих мыслей. Предубеждение против этого юноши, заставившее тебя обратиться ко мне с такой просьбой, преждевременно и поистине прискорбно. Помни о его превосходных качествах, благодаря которым он, несмотря на свою молодость, мог бы занять и более высокое место, чем место Владыки Надзора и Странника. Называй его Странником, право на это у тебя есть и права этого достаточно, если оно подтверждено правом хоры. У него чистая и ясная речь, она изысканна и ласкает слух, он пишет красивым почерком, он говорит от себя, от собственного ума, и, наконец, его мудрость идёт от народа. Мне кажется, ты узнаешь его достоинства и благосклонно сойдёшься с ним, приобретя его дружбу, которая будет мне полезна.
– Но храм твой не желает ни знакомиться с ним, ни сходиться. Храм ждёт согласия Величества Мелькарта удовлетворить свою священно-справедливую просьбу.
– Такого согласия я не могу дать. Просьба храма моего ошибочна и не выполнима по понятным отношениям. Дело в том, сумеет ли хора города воле, которой я следую, переубедить святилище в преждевременности такого шага, если не сумеет, то выполнимым это дело не станет. Гай Мельгард не первый Странник. Он умножает дом, он незаменимый друг моего Отца. Как возможно не признать его? Это было бы неизбежным разорением и чудовищной несправедливостью по отношению к Дому Богов.
– Величество Мелькарта боится этого Странника?
– Я боюсь Дуумвира, который с ним заодно, который посылает ему удачу во всём и делает его приятным миру. В нём обнаруживается Дуумвира великая сила. Между моей жизнью и его жизнью есть не одна точка соприкосновения, и если я хочу видеть его около себя, то желаю это, позволь тебе признаться, потому, что он мне напоминает меня самого.
– Позволь мне не согласиться с твоими устами и не спорить с тобой.
– Это было бы бесполезным занятием. Мои уста никак не могут быть предметом спора, ибо они уста бога, – заявил Мелькарт.
– Значит, ты владеешь своей волей, – вмешался первопророк Эшмуна, слушавший эти прения. – Твоя воля с тобой! Ведь речь идёт о гордости и о царстве потустороннем, земном и небесном.
– О воле я не говорю, – протестовал жрец храма Мелькарта, – речь идёт о здравом смысле, о гордости философии мысли и о справедливости.
– Не думай о них! – предупредил Батбаал звенящим голосом. – Думай о единственном часе в году, о рождестве и об ожидании, когда я, в обычном порядке, явлю народу Отца! Знай, что за Странника ты должен держаться не ради собственного дома и храма, который он умножает. Не только потому, что этот юноша читает много книг мудрецов, но и потому, что он в любой час нужен для твоего благополучия, своими отрадными выдумками.
– Это ваши последние слова?
– Других слов нет.
– В таком случае удаляюсь, – сказал первосвященник Мелькарта и отошёл от трона.
– И в правду пора, – сказал вслед Батбаал. – Я пришлю тебе подарок, чтобы тебя хоть чем-то порадовать, сосуд для благовоний из слоновой кости с резными изображениями глаз совы.
Первопророк Мелькарта повернулся к Батбаалу спиной и остановился у мачты под раздувавшимся парусом. Здесь он собрал несколько складок своей белой мантии в руке, которой он опёрся о мачту и прижался к этой руке лбом, пряча в складках лицо. И никто не заглянул за эти складки и в спрятанные глаза смертного храма.
Потом он всплеснул руками и удалился вовсе
Глава – 16
Рассудительный скрывает знание, а сердце глупого высказывает глупость. Рука прилежного будет господствовать, а ленивая будет под данью. Тоска подавляет, а доброе слово веселит. Притчи Тин_ниТ.
Да, именно так всё и происходило, нет ни малейшего преувеличения. А происходила мнимо-серьёзная попытка удалить Гай Мельгарда от трона, о чём хлопотал первопророк Эшмуна, причём не только перед ним самим, но и у Величества госпожи, которая сидела и слушала рядом. Здесь почитали мощь ночного и дневного светоча, которого здесь все были удостоены, которого они ценили, отрицая роста Эшмуна.
Итак, записав одну из бесед у трона, мы уже достаточно продвинулись в этом повествовании, чтобы вернуться к Подруге Царицы, которую жизнь смешала тут в обстоятельствах. Тейю можно было считать изощрённым знатоком данной области, у неё был тонкий нюх на всё, что касалось духовных сфер: её женский ум преумножал долю своего существенного дара интриг. Прошло немного времени, как она поняла, что ускорила своими жалобами на возвышенье супруга. Это она изумлённо поняла раньше, чем супруг сам. Тейя брала на себя роль, которую не раз уже исполняла царица, и которую она вряд ли играла первой: сколь ни мало осведомлены мы о предшественницах её, надо полагать, исполняя роль посредницы, она шагала по глубоко протоптанному следу. Как подражательница и посредница счастливой взаимной приязни, сновала Тейя между Гай Мельгардом и Ханной, подготавливая для себя грядущее ей Величество Аштарет и память о себе, как о богине подземных кладовых, и супруги Мота.
Тейя ловко изменяла свои речи по мере того, как ей удавалось с уверенностью разгадать душу Ханны. Теперь госпожа призвала её к себе по тому поводу, по какому она прежде и домогалась у неё. Ханна заговорила с ней сама и из беседы заключила, что наконец-то зажгла её своим интересом.
– Я вынуждена мягко тебя упрекнуть, дорогая, со скидкой на твои заслуги, в том, что ты не явилась ко мне к трону по собственному побуждению и зову, и заставила меня мучительно ждать. Ожиданье – это великая мука, кроме того, оно недостойно женщины моего чина, а значит, мучительно вдвойне. Твоё дело не даёт мне покоя, я имею в виду дело твоего супруга, чьё имя мне пришлось запомнить, так как он назначен Владыкой Надзора. Так вот, этот юноша не даёт мне покоя, что должно тебя радовать, ибо ты сама внушила мне эту любовь своими жалобами и тем пробудила во мне внимание, теперь он стоит у меня перед глазами и днём и ночью. А ты, милая, озаботив меня, сама не приходишь ко мне поговорить о нём, как это следовало бы. Ты оставляешь царицу наедине с её печалью, так что моему Величеству приходится посылать за тобой и приказывать тебе явиться для выяснения моего любовного дела. Тебе хорошо известно, нет ничего несноснее, чем быть женщине одной при таких обстоятельствах. Ты Тейя должна бы, и сама знать это, ответь, что можешь ты одна, не имея союзницы, предпринять для любимого человека, у которого столько всяческих обязательств: твою любовь к нему впору назвать прямо-таки всесильной и я её одобряю. Уверяю тебя подруга, что благорасположение к нему Мелькарта, совершенно непоколебимо. Гай Мельгард покорил бога своим обаяньем и ещё тем, что ему посылает Эшмун удачу во всяком деле.