Гренцлин не верил, не смел поверить. Морбонд слеп, он просто ничего не видит, если Севенна не открывает душу ему, это не значит, что у неё вовсе нет души… но если он прав… Последний смысл… Он рискнул жизнью и навлёк на себя смерть, и всё было впустую? Поверить этому — значило предаться отчаянию такой глубины, что лучше бы сразу умереть.
— Позвольте мне поговорить с её милостью, — проговорил он, еле шевеля губами.
— Вы с ума сошли — просить меня о таких вещах?
— Я мог бы предать забвению эту историю с Реммером…
— Шантаж? — В лице Морбонда ничего не дрогнуло. — Какой вздор. Пишите свой донос, я готов ответить перед законом. — Он сунул рапиру в ножны, двинулся к двери, оглянулся. — Кстати, воздаю должное, Гренцлин — вы поступили по-рыцарски. Пока не восстановите здоровье, пользуйтесь моим столом и кровом. Но, разумеется, баронессу вы больше не увидите. Храни вас Господь. — Морбонд вышел.
В этот день его не пригласили к завтраку.
Гренцлин безо всякого аппетита выхлебал принесённый лакеем бульон и поплёлся в капеллу. Конечно, он не надеялся, что Севенна придёт. Ему просто нужно было помолиться.
За окнами было пасмурно, в капелле стояла полутьма, цвета витражей словно потускнели. У первого ряда скамей Гренцлин опустился коленями на подставку, сложил руки на груди и возвёл взгляд к лику Создателя.
— Господи, спаси и помилуй, — прошептал он. — Господи, я не прошу тебя об исцелении. Я намеренно пошёл на риск и готов принять все последствия. И конечно, я не смею просить об утолении моей греховной страсти. Это искушение, которое я должен побороть сам. Господи, прошу об одном. Укажи мне путь. Вразуми. Дай понять, что мне делать дальше. — Ему мучительно хотелось почесать лицо под бинтами. — Господи, Ты даровал мне ум, и я всегда им гордился. Может быть, Ты решил наказать меня за эту гордыню, создав ситуацию, которую я не могу понять умом? Мои чувства к ней греховны, это очевидно. Но греховно ли желание вернуть ей похищенное? Ведь Ты знаешь, что я ничего не попрошу взамен, никогда…
Дверь позади хлопнула. Неужели Севенна? Не смея надеяться, Гренцлин торопливо положил земной поклон и обернулся.
Мейстер Суэво грузно опустился на одну из задних скамей. Понятно: пришёл для обещанного разговора на ясную голову.
— Что вам угодно, мейстер? — Гренцлин подошёл к нему и сел по ту сторону прохода.
— Давайте сразу к делу. — Алмеханик глянул на него поверх очков. — Нам с вами нужно договориться, как составить отчёт о расследовании.
— Может быть, сначала устраним взаимное недоверие? Мне сложно доверять человеку — если можно так вас назвать — изобличённому в похищении графини Тленикс. Как вы это объясните?
— Там был не я, одна из моих копий, и вы же прекрасно понимаете, что мы сделали это по высочайшему приказу.
— Да, понимаю. Но зачем четыре девушки? Почему не одна?
— Король пожелал иметь выбор. На мой взгляд, это было жестоко и расточительно, но воля заказчика — закон для Гильдии. Или вы хотели спросить — почему все четыре личности оказались в одной машине?
— Нет, этот вопрос совершенно лишний. Ведь мы же не собираемся обвинять короля в саботаже собственного приказа.
— Вы понятливый человек, господин Гренцлин. На редкость понятливый. — Алмеханик вздохнул. — Могли бы далеко пойти… Слушайте, зачем вы совершили эту глупость? Неужели ради женщины?
— Вам, вероятно, непонятны такие чувства. Но для нас, людей, они важны.
— Почему непонятны? Я тоже был некогда человеком. — Суэво дотронулся пальцем до своей груди. — Здесь тоже крутится лента с записанной памятью, и в ней немало любовных воспоминаний. — Он самодовольно улыбнулся. — Да и сейчас… Я, конечно, бесплоден, но вся оснастка при мне, и отменно работает на радость прекрасным дамам…
Гренцлин поморщился.
— Побойтесь Бога. Здесь не место таким речам… Впрочем, я так и думал, что вы бывший человек. Сколько же вам лет на самом деле?
— А вот это непростой вопрос. Я прожил сто сорок, но с вашей точки зрения, я ещё не родился на свет. Право же, вам лучше не задумываться над этим парадоксом.
— Почему же? Парадокс вполне разрешим. Вы прибыли из будущего?
Суэво глянул на него с удивлением и уважением.
— Не ожидал, что вы так легко додумаетесь до этой идеи.
— Motio transtemporalis? Идея не нова, мейстер. Тот же Арродес в «Theatrum naturae» предположил, что время есть поток эфирной субстанции в четвёртом измерении пространства. И что можно двигаться против его течения, если найти необходимую силу и точку опоры. Значит, вы у себя в будущем построили некий корабль, идущий вверх по реке времени?
Суэво помедлил.
— Не знаю, имею ли я право об этом говорить, но… чтобы рассеять взаимное недоверие… Нет, Гренцлин, это не корабль. По воле Троорла в нашем мире иногда возникают хрономалии, скажем так, водовороты на реке времени, которые могут затянуть пловца, но не утопить, а выбросить выше по течению. Мы научились предсказывать, где и когда возникают хрономалии, и рассчитывать, в какой момент прошлого выбрасывают. Так мы и попали к вам.
— Раз уж вы так откровенны, может, объясните и вашу цель?
— Некоторые научные открытия привели, вернее, приведут, к страшнейшему мировому катаклизму. Наша цель — предотвратить его, а ради этого — замедлить развитие науки у самых её истоков. То есть в ваше время.
— Придушить арродистов? Захватить монополию в науках и держать под спудом все опасные знания?
— Именно, Гренцлин. Вы просто невероятно догадливы. Может, догадаетесь и о причине моей болтливости?
— Я так скоро умру, что мне можно выбалтывать что угодно?
— На этот раз не угадали. Я же сказал, что самое меньшее несколько месяцев вы протянете. Я откровенен с вами, потому что хочу сделать вам предложение. Не от себя, от Гильдии.
— Я вас слушаю.
— Стать одним из нас.
— То есть?…
— Вашу личность перепишут на пергаленту и перенесут в машину. Внешний облик можно сохранить. Кстати, это означает избавление от люциевой болезни, да и вообще бессмертие.
— Предложение интересное. — Ни на секунду у Гренцлина не возникло желания его принять, но нужно было выяснить, чего хочет Суэво. — А что взамен?
— Сущий пустяк: составить правильный отчёт об этом деле.
— А, понимаю. Отвести от вас обвинения?
— Именно, Гренцлин. Мы-то с вами знаем, что в неполадке виноват король, он сам это знает, и скоро будет знать, что мы знаем. Он, разумеется, понимает, что вы не напишете этого в отчёте, и ждёт, что вы свалите всё на Гильдию. Вы, должно быть, уже сообразили, что король нас не любит, а он ожидает, что вы это сообразите и что пожелаете выслужиться, утопив нас. Даже если в вашем отчёте не будет прямых обвинений против нас, он ухватится за любой намёк, любую возможность истолковать его не в нашу пользу. Если будет публично объявлено, что Гильдия создала негодный автокат, это сильно ударит по нам — не смертельно, но сильно. Наши привилегии могут быть отозваны. Вы же будете осыпаны высочайшими милостями, но… ни бессмертия, ни даже лишнего года жизни король вам не даст.
Гренцлин понимающе кивнул.
— Могу ли я спросить, почему вы действуете в отношении меня не кнутом, а пряником? Да ещё и таким дорогим?
— По-вашему, это пряник?
— Ах, вот оно что! Ну конечно, вы намеренно подставили меня под люцию. Теперь вам кажется, что я у вас в руках. Отменная работа, просто отменная. Но что если я скажу нет?
— Вам не дорога собственная жизнь?
— Мне дорога собственная душа, мейстер. Душа, которую Господь создал бессмертной и без вашей помощи.
— Душа не существует вне вещественного носителя. Она бессмертна только в бессмертном теле. Впрочем, вы скажете, что это ересь. Хорошо. Тогда как насчёт баронессы?
Гренцлин насторожился.
— Что вы имеете в виду?
— Мы можем вернуть ей память.
— Что? Записать обратно на живой мозг?
— Не совсем.
Гренцлин встал. Хорошо, что лицо забинтовано и по нему не прочесть, как подействовали эти слова. Он сжал в кармане кассету.
— Я подумаю над вашим предложением, мейстер.
Он зашагал к выходу, не оборачиваясь. Суэво ничего не сказал вслед.
Дежурный гофмаршал в напудренном до снежной белизны парике и расшитой позументами ливрее с удивлением посмотрел на Гренцлина.
— Вы явились на высочайшую аудиенцию в маске, сударь?
Инвестигатор молча приподнял кожаную коломбину.
— Ах, вот как… — Гофмаршал с трудом удержал невозмутимое выражение лица. — Пожалуй, да, сударь. Вам лучше остаться в маске. Соблаговолите пройти за мной.
Они зашагали по галерее, увешанной батальными полотнами. Полуциркульные окна до пола смотрели в парк, на большие фонтаны.
— Приём начнётся в одиннадцать часов, — заговорил на ходу дежурный гофмаршал. — Вас вызовут по имени. Аудиенция продлится около пяти минут. Отвечайте только на вопросы его величества, сами вопросов не задавайте. Отказом на высочайшие пожелания не отвечайте. Выходя, не поворачивайтесь к его величеству спиной. — Они вошли в белую залу, полную людей. — Здесь я оставлю вас, господин Гренцлин.
В зале стояли группами и вполголоса переговаривались мужчины вельможного вида, все в париках и сверкающих золотом кафтанах с орденскими лентами. Гренцлин выглядел среди них призраком, живым трупом в его чёрном сюртуке, с чёрной фазаньей двууголкой под мышкой, в маске, да ещё и землисто-бледный и отощавший за два месяца люциевой болезни. Его сторонились. Разговоры затихали при его приближении. Всё это было привычно. Гренцлин почти не волновался. Должно быть, ещё и потому, что принял с утра десять капель опиума, просто чтобы заглушить неутихающие боли в животе.
— Коллежский адъютор Гренцлин! — раздался чей-то торжественный голос.
Провожаемый странными взглядами, Гренцлин направился к дверям с резными золочёными вензелями «W III».
Король Вратислав Третий стоял у окна, как на парадном портрете, на фоне искусно драпированной портьеры с геральдическими львами — низкорослый мужчина средних лет в чёрно-жёлтом полосатом дублете. Лицо монарха было невыразительным, белый шрамик стягивал угол слегка перекошенного рта в гримасу вечной скуки. Гренцлин отвесил поклон по предписанной форме — двууголка в левой руке у пояса, правая рука по шву.