Гренцлин закусил губу.
— Это только догадки, ваша милость? — спокойно спросил он. — Или вы знаете что-то определённое?
— Только догадки.
— Тогда эта версия маловероятна. Потому что вы не единственная жертва.
— Вот как? И кто же другая? Или другие?
— Некая дуэнья Зорренэй, из мелких дворян с севера, точно так же была похищена, и примерно в одно время с вами. Её тоже нашли без памяти, тоже с обритой головой и шрамом. Этой несчастной не так повезло, как вам… но не будем отвлекаться. Согласитесь, что его милость вряд ли мог иметь отношение и к тому злодейству, и к этому.
— Да, действительно, — сказала Севенна как будто с лёгким разочарованием. — Так по-вашему, всё это дело рук медиков?
— Вряд ли обычных медиков. Извлечение воспоминаний из живого мозга лежит далеко за пределами их возможностей, насколько я знаю. Алмеханики, может быть. Или арродисты.
— Алмеханики меня искали своими машинами.
— И не нашли. А это серьёзное свидетельство против них. Если бы хотели найти, то, скорее всего, нашли бы.
Где-то вдалеке проревела сигнальная трембита. Севенна глянула на дверь.
— Господин барон возвращается. Мне пора. Давайте встретимся завтра здесь же, в это же время, и вы расскажете всё, что успеете выяснить. — Она встала.
— Разумеется, ваша милость.
— Но я должна вам ответную услугу.
— Ваша милость! Вы ничего, ничего мне не должны!
Севенна покачала головой.
— Это неправильно. Вот моя услуга: я скажу кое-что важное для вашего расследования. То, что господин барон запретил мне говорить. — Она снова покосилась на дверь.
Гренцлин насторожился.
— Клянусь, никто об этом не узнает, ваша милость.
— Конечно, неправильно с моей стороны нарушать запрет. Но вы, пожалуйста, пообещайте, что не употребите во вред моему мужу то, что я скажу. Даже если потребует закон. Да, это будет неправильно с вашей стороны, но пусть будет неправильность в обмен на неправильность. Если мои показания опасны для барона, просто сделайте вид, что забыли их, хорошо? Притворимся, что я вам ничего не говорила.
Гренцлин вздохнул. «Как можно быть такой умной и такой наивной?»
— Обещаю и клянусь Богом, ваша милость, что не употреблю ваши показания в ущерб господину барону.
— Тогда слушайте: господин барон знает человека, убитого в башне. Не Арродеса, а второго. Того, зарезанного на верхнем этаже.
— Кто же он?
— Его звали Реммер. Это всё, что мне известно. Он бывал у нас в замке той осенью, и они с господином бароном о чём-то беседовали за закрытыми дверями.
— Вы знаете о чём?
— Нет. Я не подслушивала, ведь это было бы совсем неправильно. И господин барон ничего мне не рассказал. Но я заметила, что после того разговора он был радостнее обычного…
«Морбонд и арродисты… Вот какую связь нужно проверить в первую очередь. Видит Бог, я этого не хочу. Я действительно не хочу губить Морбонда, чтобы заполучить Севенну! Но кто виноват, что всё поворачивается в эту сторону?»
— Господин Гренцлин! — Севенна будто что-то почувствовала. — Вы обещали, что не используете ему во вред моё признание!
(«Следует ясно различать понятия вреда в высшем и низшем смысле, — учил отец Мерцедоний на уроках моральной теологии. — Судья, отправляя преступника на эшафот, в высшем смысле не причиняет ему вред, а оказывает благодеяние, давая возможность мучениями искупить вину и спасти душу»).
— Разумеется, ваша милость, я не причиню ему никакого вреда, — Гренцлин усердно закивал. — Итак, завтра в это же время?
Севенна кивнула и зашагала к дверям. Её роброн шелестел, пышная юбка покачивалась в такт уверенным шагам.
— Ваша милость, постойте.
Севенна полуобернулась.
— Да, господин Гренцлин?
— Вы хотели бы вернуть память?
В её глазах впервые вспыхнуло что-то похожее на огонь.
— А это возможно?
— Пока не знаю.
Севенна развернулась и подошла к нему почти вплотную.
— Вы угадали, — тихо сказала она. — Я хочу этого больше всего на свете. Я… честно говоря, это вообще единственное, чего я хочу. Не потому что мне объяснили, что это правильно или таков мой долг, а… по-настоящему. Вы понимаете, господин Гренцлин?
— Думаю, да, ваша милость, — еле выговорил он.
— Я не помню своего детства. Самые светлые, самые драгоценные воспоминания — у меня их отняли. Мой муж — суровый человек, но даже у него светлеет лицо, когда он вспоминает свою няню, или игры с приятелями, или первого борзого щенка. Я вижу это — и я понимаю, чего лишилась. Ничто не заменит этого сокровища, господин Гренцлин. Вам этого не понять, пока оно у вас есть.
— У меня его нет, ваша милость. — Он сам не мог понять, зачем это сказал.
— Вот как? У вас тоже забрали память?
— Иногда мне кажется, что лучше бы забрали. Я подкидыш, вырос в воспитательном доме. Мои воспоминания о детстве… не особенно счастливые.
Севенна помолчала, глядя на него в упор.
— Не знаю, как правильно на это ответить, господин Гренцлин. Может быть… мне жаль? Это звучит уместно? Мне действительно жаль. Но с этим ничего нельзя поделать, ведь правда? — Гренцлин кивнул, проклиная себя за ненужную откровенность. — Ну а моя память… Если это возможно, если вы это сделаете… Если вернёте мне прошлое… Тогда можете рассчитывать на всё.
Севенна слегка пожала ему локоть, словно секретным приветствием адептов тайного общества, а потом развернулась, решительным шагом вышла, стукнула дверью, и только тут Гренцлин почувствовал, что он весь в испарине и надо бы наконец выдохнуть.
Он выждал, пока шаги Севенны стихнут.
«Господи помилуй… Господи помилуй…» Но нет, душевных сил для молитвы уже не было.
«Тогда можете рассчитывать на всё», — снова и снова звучал в голове тихий, холодный хрустальный голос.
Думать о деле. Остыть. Заставить себя думать о деле. Он вышел на галерею, у воротной башни остановился и глянул вниз. Погонщик вводил в замок мула с перекинутым через седло трупом Реммера. Следующие два мула влекли нечто вроде носилок, на которых покачивались, полунакрытые рогожей, труп Арродеса и автокат.
«Что ж, вот и работа. Во всех подробностях осмотреть тела, написать протокол». Вместо того, чтобы идти в комнату, Гренцлин поспешил вниз по ступенькам во двор. Он займётся этим прямо сейчас — займётся кропотливым, неприятным и грязным делом. И хоть на пару часов забудет о ней.
Мейстер Суэво приехал вечером и немедленно пожелал осмотреть машину. Когда Гренцлин вошёл в холодную полуподвальную камору под низкими сводами, то увидел распростёртый на столе автокат, сверкающий металлом в свете бесчисленных сальных свечек. Над автокатом стоял пожилой мужчина, одетый как учёный или судья — в чёрный талар с белым нагрудником и чёрную ермолку поверх длинных и сальных седых волос. Брыластое курносое лицо напоминало бульдожью морду, на носу сидели круглые очки на шнурках, глаза под ними были красны и отечны, будто алмеханик не спал пару ночей, и смотрели брюзгливо.
— Господин Гренцлин? — проговорил Суэво, даже не пытаясь казаться любезным. — Прежде чем мы начнём, позвольте узнать, достаточно ли доверенный вы человек, чтобы ассистировать при осмотре автоката?
— Достаточно, мейстер, — сказал Гренцлин. Из его рта вырывался пар. — Я три месяца был учеником в Гильдии и прошёл первое посвящение. Не знаю, откуда вы пришли, не знаю, куда вы идёте, но знаю, кто вы есть.
В ответ на условную фразу алмеханик кивнул.
— Заприте дверь, и приступим.
Он водрузил на стол массивный дощатый короб. Гренцлин шагнул к двери, но не успел. По анфиладе полуподвальных камор, забитых бочками, мешками зерна и связками солонины, к ним шагал барон Морбонд.
— Уж не собирались ли вы начать без меня? — выкрикнул он издали. — Забыли, кто здесь руководит расследованием?
— Он доверенный человек? — вполголоса спросил Суэво.
— Нет. Сейчас я его спроважу. — Гренцлин шагнул навстречу Морбонду и отвесил предельно любезный поклон. — Ваша милость! Вы получите на руки полный протокол осмотра, протокол никуда не уйдёт без вашей подписи, но присутствие вашей милости при осмотре невозможно.
— Мне? В моём же доме? — Барон остановился. Его лицо было налито кровью, губа тряслась, рука шарила по поясу, будто искала отсутствующую шпагу. — Шпик и мастеровой будут указывать барону Морбонду в его собственном доме, что ему можно, что нет?
— Ваша милость, речь идёт о таинствах Гильдии…
— Убирайтесь в свою Гильдию и занимайтесь таинствами там!
— Мы можем это сделать, ваша милость. — Гренцлин был спокоен. Он знал, что может в любую секунду сделать барона шёлковым, шепнув ему на ухо единственное слово: «Реммер», но не спешил прибегать к этому крайнему средству. — Мы можем покинуть ваши владения. Но тогда расследование продолжится без вас. Ваша милость в самом деле этого желает?
Морбонд остыл. Перевёл дыхание.
— Хорошо, таинства есть таинства. — Он исподлобья глянул на Суэво. — Я ухожу. Но протокол извольте представить! Без моей подписи и печати всё недействительно!
Гренцлин аккуратно запер за ним дверь на засов.
— Теперь можем начинать, мейстер.
Суэво почти благодарно глянул на него поверх очков.
— Что ж, протоколируйте, инвестигатор. — Пока Гренцлин раскладывал на столе бумагу, чернильницу со спиртовыми чернилами и очиненные перья, он открыл одно из отделений ящика. Блеснул металлом частокол инструментов. Суэво достал отвёртку с палисандровой рукоятью и сложным фигурным шлицем. — Клапан для слива рассола открыт и, очевидно, рассол в атаноре отсутствует, — проговорил он. — Хорошо, что я взял запас. — Он принялся откручивать крепёжные винтики на передней спинной панели. — Видели когда-нибудь, что внутри у этих девочек?
— Только на картинках.
— Ну так взгляните. — Суэво поддел отвёрткой выпуклую панель и снял.
Гренцлин подался вперёд. Внутри автоката в колеблющемся свете свечей заблестел тускло-золотистой бронзой механический лес неописуемой сложности. Сердце машины, клёпаный шар парового котла, покоился посреди лабиринта труб и патрубков. Поршни и плунжеры, ползуны, шатуны и кривошипы, маховики и эксцентрики сцеплялись зубчатыми валами и неисчислимыми шестернями, и всё это покоилось, всё спало мёртвым сном.