оля Шарков стал большим философом.
Он никак не мог соотнести бравурные речи советских руководителей об огромных достижениях советской экономики с дефицитом продуктов и товаров первой необходимости в магазинах. Очереди за любым товаром, лавочные комиссии в части по распределению дефицитных вещей как-то не вязались с его представлениями о бесклассовом обществе, где «от каждого – по способностям и каждому – по потребностям», которые он должен пропагандировать среди личного состава. Ему претили некоторые рассуждения его непосредственных начальников о скромности и честности, когда он знал, кто и как отоваривается в магазине и на складе военторга. Лимит его терпению вышел.
На очередном собрании комсомольского актива дивизии обсуждались задачи комсомольцев в связи с прошедшим недавно пленумом ЦК КПСС. Коля Шарков, как передовой политработник, сидел в президиуме, слушал внимательно доклад начальника политотдела и с интересом смотрел в зал. На первых рядах сидели молодые офицеры-комсомольцы и мысли их были, в основном, о хлебе насущном – о тепле в офицерском общежитии, о плохой кормёжке в офицерской столовой, о ненормированном рабочем дне. В центре зала и до конца помещения комсомольцы разных периодов службы, пригревшись в тепле, мирно подрёмывали.
– Вдохновлённые постановлением Октябрьского Пленума ЦК КПСС, воины гарнизона горячо и всем сердцем восприняли решения партии и правительства о коренном улучшении… – голос начальника политотдела звучал монотонно и успокаивающе.
Перед Колей на металлическом подносе стоял графин с водой. Коля поглядывал в зал и смотрел, как сквозь стекло графина преломляются изображения сидящих в первом ряду участников собрания. Вдруг он достал пачку болгарских сигарет «Стюардесса», закурил и начал пускать дым в сторону зала. В этом зале сразу произошло заметное оживление. Активисты проснулись: одни заулыбались, другие стали озираться по сторонам, оценивая реакцию на происходящее всех присутствующих. Но все стали с интересом глядеть на президиум, а именно: на курящего старшего лейтенанта Колю Шаркова и докладчика, который не мог прервать свой доклад, чтоб не сбиться с текста, и косился, как испуганная лошадь, в сторону сигаретного дыма. Начальник политотдела повысил голос, чтобы призвать всех к порядку, но в зале откровенно все начали хохотать, не предполагая, чем всё-таки закончится собрание.
– Товарищ старший лейтенант! – Громко, с негодованием обратился непосредственно к Шаркову докладчик.
Коля Шарков спокойно загасил сигарету о дно металлического подноса и встал из-за стола. Также спокойно он бросил в зал:
– Какой хренотенью мы с вами занимаемся здесь!
И спокойно, с достоинством, как человек, не имеющий никакого отношения к происходящему здесь, Коля вышел из зала. В зале ещё звучал смех, некоторые попытались проводить Колю аплодисментами, но эти попытки большинством не были поддержаны. Все продолжали смотреть на начальника политотдела. Тот, как можно спокойно, сказал:
– Объявляется перерыв пятнадцать минут. Командиров частей и их заместителей прошу пройти в кабинет начальника клуба.
За Шарковым были посланы дежурные и посыльные, но три дня его не могли найти. После он добровольно явился в штаб дивизии и вскоре был уволен.
В представленных читателю случаях много общего: и мотивы, и оригинальность способов достижения результатов. Автор не знает подробностей, на основании каких статей были уволены с военной службы его однокашники. Думается, кадровики и политорганы определились в этих случаях так, чтобы все участники событий были не в накладе: и статистика, и реноме, и «честь и совесть нашей эпохи».
А Коля Шарков стал директором сельской школы. Стал почетным работником образования. Его фамилия и портрет часто мелькали в районной газете. Судьба Лёньки Рябых покрыта мраком. Ходили слухи, что он купил «Запорожец» и сразу же его разбил, не справившись с управлением в простой ситуации. Ещё говорили, что он спился. Но то, что он каким-то образом был потом связан с церковью – слышать не доводилось.
Ищи деду мясо (Творческая солянка)
Помнят псы – атаманы, помнят польские паны
На Дальнем Востоке в советские времена дислоцировался авиационный полк имени В. И. Ленина. Носил такое почетное звание. Периодически он был инициатором соревнования в ВВС и во всех Вооруженных Силах. Награждался орденами и медалями, почетными вымпелами и знаменами. Служить в нём было трудно, но почетно. И, главное, перспективно. Он дал путевку в жизнь не одному десятку воздушных асов, командиров и штурманов.
И была в этом полку практика замены летчиков во внутренние округа и за границу, в Группы войск (а их было четыре – в Германии, Польше, Чехословакии и Венгрии) не по одному, персонально, а в составе эскадрильи, звена или экипажа. Переезжать – так, коллективом, чтобы не тратить лишнее время на «боевое слаживание» – притирку, подгонку и адаптацию. В этом был свой резон, свой и чужой опыт, оплаченный кровью прошлых поколений.
В тот год большая замена должна была произойти в Северную группу войск, которая размещалась в Польше. И когда ротация двух эскадрилий была произведена, через месяц из Польши по замене прибыл офицер, молодой летчик с семьей. Встал вопрос о назначении на должность, выделении квартиры, места в детсаде и т. д. Но главный вопрос, который стал предметом обсуждения всех членов летного и женского коллектива полка, состоял в другом: «Почему замена одиночная, персональная? Что стоит за этим? Блатной, ссыльный?»
Командир полка, охрипший, прокуренный и проспиртованный подполковник Осипов, собрал управление полка на совещание и пригласил на него прибывшего летчика.
– Коллектив полка, куда вы прибыли, товарищ старший лейтенант, сплоченный, крепко спаян, имеет славные боевые традиции, всех заслуг перечислять не буду, – сиплым голосом тихо начал командир. – Принять в полк – мы вас примем, коль предписание у вас на руках. Но нам хотелось бы знать, почему вы прибыли не в составе своего экипажа и почему вам организована персональная замена?
Замполит добавил, что личное дело придет попозже, но сверху, в политотделе, предупредили: на новичка стоит обратить внимание.
– Что произошло в Группе войск и почему мы должны вас как-то по-особому опекать? – поинтересовался он.
На середину комнаты для совещаний вышел молодой подтянутый офицер. Его широкое улыбчивое лицо говорило о рабоче-крестьянском происхождении и добром характере.
– Товарищ подполковник, товарищи офицеры! Утаивать ничего не собираюсь, докладываю всё по совести, – начал старлей. – В Польше я прослужил полтора года, был на хорошем счету, все упражнения летной подготовки выполнял на «хорошо» и «отлично». Как показатель политической зрелости, неоднократно направлялся на интернациональные встречи к братьям по оружию – полякам. Однажды, на совместном советско-польском мероприятии с участием членов семей военнослужащих меня попросили спеть русскую или советскую песню. А со слухом и знанием текстов песен у меня всегда были проблемы.
Знал в основном строевые песни. Ну, и в тот раз ничего на ум не пришло кроме песни времен гражданской войны, которую в детстве слышал от деда. И спел:
Среди зноя и пыли мы с Будённым ходили
На рысях на большие дела.
По курганам горбатым, по речным перекатам
Наша громкая слава прошла.
На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы – атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Вот из-за этих клинков и панов, польские товарищи – а среди них были какие-то партийные и государственные функционеры – возмутились, молча встали и дружно ушли. Потом были какие-то протесты, телефонограммы, комиссии и приказ Командующего группой войск срочно откомандировать меня в Советский Союз. Так я оказался здесь. Товарищ подполковник, старший лейтенант Чирков доклад закончил!
В помещении установилась гнетущая тишина. В другой раз над нелепой ситуацией посмеялись бы и забыли, но тут в воздухе витало такое понятие, как политика. И все молча сидели, ожидая реакции командира, который должен был разрядить обстановку и принять решение.
Командир потянулся к пачке сигарет, несколько раз подносил одну и ту же сигарету ко рту, вкладывал её обратно в пачку, доставал вновь, не решаясь закурить в комнате.
– Как твоя фамилия? Чирков, говоришь? – уточнил Осипов, пряча улыбку в ладонь. – Вот что, Чирков: у нас ты можешь петь любые песни. Дальше ссылать уже некуда! Здесь Дальний Восток. Совещание окончено. Товарищи офицеры, все свободны!
Суровое Забайкалье
«Забудь вернуться обратно» – так в советские времена расшифровывали аббревиатуру ЗабВО (Забайкальский военный округ). А ещё среди военных пелась песенка:
ЗабВО – кольцо, а у кольца
Начала нет и нет конца.
ЗабВО – кольцо!
У многих, служивших в этом далёком краю, остались не очень тёплые воспоминания, в которых чаще всего просматриваются их бытовая неустроенность и суровые климатические условия. Темы зимы и солдатских туалетов – особо болезненные темы.
Две истории, связанные с туалетами и одним из командиров полков, могут наглядно продемонстрировать все тяготы и лишения службы в отдалённых районах. Однажды командира полка «прихватил» желудок. В смысле, внезапно захотелось в туалет, и он зашел в солдатский сортир. Заодно посмотреть, как, в каких условиях отправляют естественные надобности его подчиненные. Всё по Петру Первому: тот ложился специально в «военную гошпиталь», чтобы на себе проверить достаточность норм продовольственного довольствия выздоравливающих воинов. Но наш командир не мог достаточно полно оценить обстановку, так как зашел уже под вечер и в сумерках толком ничего не разглядел. Только он присел на толчок, как выходящий из туалета боец, потрогав на голове командира шапку, снял её и сказал: «Молодой ещё, такие шапки носить!». Снял шапку и спокойно вышел.