Антон никогда не мог вообразить себе их облик. Рыцаря, дракона или колдунью — пожалуйста, а этих эфемерных существ — нет. Единственное, что ясно усвоил себе маленький Антон, — это то, что они всегда спускаются с неба, чтобы творить добрые дела.
Теперь он точно знал, как они выглядят.
Ангел был большим, черным, с припухлыми губами и хищной белозубой усмешкой на испачканном кровью лице. В руке он сжимал тускло отсвечивающий серовато-голубым бликом широкий обоюдоострый нож.
Обрушившись сверху на оторопевших от неожиданности инсектов, ангел взмахнул рукой, всадив нож по самую рукоять в брюхо ближайшего конвоира, и тут же крутанулся на месте, освобождая клинок и бросая этим резким движением обмякшее тело мертвого противника прямо на взорвавшиеся огнем автоматные стволы…
…Как на показательных выступлениях на выпуске закрытого курса отрядов специального назначения.
— Хууг… — окованный металлом тупой нос армейского ботинка с хрустом проломил хитин лицевых пластин. — Че-хаай!.. — замаранный инсектовской кровью клинок сверкнул по короткой дуге, заставив очередного шестиногого ублюдка удивленно уставиться на свои внутренности, которые вдруг вывалились на серый щебень, щедро засыпавший улицу.
…Антон крепко зажмурился и закричал.
Ему было страшно, и неизвестно, кого он боялся больше — инсектов или ангела с белыми зубами и глазами, налитыми кровью…
— Не хочу!.. Мамочка… не надо… — в странном полузабытьи истошно орал он, а перед глазами плавал горячий красный туман, на фоне которого мелькали смутные темные тени…
Из узкой, заваленной кучами мусора улицы не ушел никто.
Сержант Шевцов склонился над мальчиком, которого освободили от проволочных пут. Тот лежал на спине и тихо выл, плотно зажмурив глаза.
— Ну, успокойся, слышишь… — грубая ладонь сержанта с опаской погладила по голове это маленькое, насмерть перепуганное существо. Андрей уже успел забыть, что на свете бывают такие крошечные, беззащитные создания. Он знал, как остановить прущий прямо на окоп танк, но совершенно не понимал, что нужно делать, чтобы прекратить этот бьющий в самую душу безысходный вой.
Сидящий у стены Дуглас, из плеча которого только что извлекли два зазубренных наконечника от дротиков, вдруг резко встал.
По виску Майкла все еще сочилась кровь.
— Ненавижу… — вдруг яростно прохрипел он, с силой пнув валявшийся возле него труп однорукого инсекта. Цейсовский бинокль на его груди был разбит перечеркнувшей хитиновый панцирь автоматной очередью. — Ненавижу!.. Ненавижу!.. Ненавижу!.. — Дуглас в истерике бил ногами мертвое тело, а злоба только росла, подпирая к горлу удушливым комом.
Сзади на него навалились две пары сильных рук.
Майкл несколько раз конвульсивно дернулся в их железных объятиях и вдруг обмяк.
Руки разжались, и он сел на корточки, прислонившись к изгрызенной пулями стене.
— Слушай, сержант, кончай… — прохрипел он, уродуя в пальцах неприкуренную сигарету. — Вызывай вертушки… Пацана нужно к врачам, понимаешь?! Мы с тобой хреновые психологи, мать твою…
— Уже вызвал… — Шевцов поднял взгляд на Дугласа, не отрывая ладони от горячей головы Антона.
Вокруг, среди разбросанных трупов, подбирая оружие, ходили молчаливые бойцы. Никто, вопреки обыкновению, не переговаривался, не пил жадными глотками из фляг, пытаясь унять першащую в глотке пороховую горечь. Их лица, испачканные потом и кровью, коверкали совершенно одинаковые чувства, ничуть не отличающиеся от тех, что испытывал в эту секунду Шевцов или Дуглас.
Это была война… и они, привычные к следующей за ними по пятам смерти, болезненно и остро переживали в этот момент ее новый, внезапно открывшийся смысл…
С хмурых серых небес, нарезая лопастями влажный, холодный, воздух, в провал улицы падала тень опускающегося вертолета…
Его раненое сознание беззаботно и бездумно скользило где-то в красной туманной мгле, по самой поверхности бытия, не задевая событий и не задаваясь никакими вопросами.
Бесконечная цепь жестоких слайдов наконец застыла, оборвавшись в тот самый миг, когда с небес на него снизошло спасение в виде страшного черного человека, который крошил на его глазах насекомоподобных существ…
Антон не хотел ничего видеть и воспринимать, не слышал доносившихся оттуда, из глубины кровавой мглы, звуков.
— Откуда он взялся? — спрашивал чей-то грубый, сердитый голос. — Что-нибудь известно о его родителях?
— Папа… Мама… — попытался произнести Антон, но не смог…
Потом сквозь вязкие наслоения ваты до его сознания дошел другой голос, более спокойный и дружелюбный:
– …взвод Шевцова… Они, наконец, накрыли банду Однорукого. Инсекты волокли с собой этого мальчика и того мужчину без обеих ног…
— Это которого я вчера оперировал?
— Да, доктор, — подтвердил второй голос. — Но меня больше беспокоит мальчик. Ума не приложу, откуда он взялся у инсектов и что теперь нам делать.
— Н-да… Это вопрос. Хотя его происхождение для меня не такая уж и большая загадка… Мало ли еще сохранилось свободных человеческих поселений в лесах. И эта странная одежда тоже, как мне кажется, говорит в пользу затерянного поселения. Несколько веков назад люди не хотели драться с инсектами и очень часто уходили в девственные леса целыми кланами. Он что-нибудь говорил в бреду?
— Звал маму и отца, потом еще упоминал какого-то дядю Белгарда… Возможно, это и есть тот мужчина без ног?
— Скорее всего… А его родители, видимо, были убиты инсектами, возможно, на глазах ребенка… Бедный мальчик… — грубый голос смягчился. — Не желал бы я такой судьбы собственным детям…
— Нужно что-то делать, доктор. Он на грани комы… Еще немного, и его сознание уже невозможно будет извлечь с того света.
— Да, сестра, вы абсолютно правы. Я сейчас поговорю с профессором, думаю, что он согласится на стандартную процедуру блокировки травматической памяти. Ту, что мы делаем солдатам после ранений.
— А выдержит ли он?
Сознанию Антона казалось, что он видит, как крупный седой мужчина в белом халате пожал плечами.
— Если не это, то ему уже не поможет ничто. Вы же знаете, что идет война, и мы не имеем средств, чтобы держать у себя годами впавших в кому пациентов, — заключил он.
Сквозь окружающий его дурман Антон слышал тяжелые, удаляющиеся шаги и долетевший до него из неимоверной бездны обрывок фразы:
— Ребенок, может быть, еще и выкарабкается, а вот кому я действительно не завидую в нашем мире, так это человеку, оставшемуся без обеих ног. Когда я оперирую таких безнадежных калек, мне кажется, что я совершаю преступление, и лучше бы им было спокойно умереть…
Голос оборвался. Где-то далеко хлопнула дверь.
Потом наступил всеобъемлющий мрак…
Глава 4. РАЗВИЛКА СУДЕБ
Утро было ярким и солнечным, несмотря на подкравшуюся к городу позднюю осень.
Деревья в парках уже облетели, и толстый слой желтой и огненно-рыжей листвы покрывал потрескавшийся от времени асфальт старых дорожек.
Ветер, забавляясь, шуршал по голым аллеям, изредка подбрасывая в воздух пригоршни сухих, скорчившихся листьев, словно надеялся, что они вновь прилипнут к ветвям… Конечно, у него ничего не получалось, и Антон, глядя на эти тщетные усилия глупого ветра, невольно улыбался.
Стоя в тупике заброшенной аллеи, которая упиралась во влажную и замшелую стену какого-то здания, он вдыхал чистый, холодный воздух осени и был счастлив.
Сзади по листьям прошуршали чьи-то легкие шаги, и Антон, обернувшись, увидел Дану, которая вприпрыжку бежала к нему, размахивая букетом огненно-красных кленовых листьев. От улыбки на лице девочки обозначились две ямочки, которые придавали ему чуть хитроватое выражение.
— Эй, ты чего убежал? — еще издали закричала она, подбрасывая свой букет в воздух. Остановившись, Дана втянула голову в плечи, а подброшенные вверх листья осыпали ее с головы до ног. Девочка весело взвизгнула и отскочила в сторону. — Там тебя ищет Тетя Сержант… — страшным голосом сообщила она Антону, скорчив строгую гримасу.
— Не пойду я к ней… — вдруг насупился Антон. Все его хорошее настроение вмиг улетучилось, словно его унес с собой порыв осеннего ветра.
— Эй, ты что? — Дана остановилась напротив мальчика и с серьезным видом принялась поправлять капюшон его потертой и не по росту большой форменной куртки. — Хочешь, чтобы нас всех наказали, да? — изображая из себя взрослую, упрекнула она.
— Нет… — вздохнул Антон. — Не хочу…
Он невольно отвел глаза, со странным замиранием сердца ощущая холод ее маленьких ладошек, которые, поправляя складки капюшона, касались его голой шеи. Лицо Даны было так близко, что он, смутившись, отвел глаза.
Девочка, по-своему истолковавшая этот жест, оставила в покое его куртку.
— Пойдем, а то крику будет…
Антон нехотя подчинился. Он, конечно, понимал, что старших нужно слушать, но внутри что-то протестовало, не давая ему стать одним из двух десятков таких же, как и он, беспризорных сирот… За две недели, что прошли со дня его появления в группе, он постоянно испытывал щемящее чувство горькой, непонятной тоски. Он что-то потерял, но никак не мог вспомнить, что именно…
Дана, не обращая внимания на его насупленный вид, беззаботно скакала по аллее. Она первая подружилась с ним в тот самый день, когда он очнулся от странного состояния «небытия», которое тоже, как и весь мир вокруг, не находило своего объяснения в сознании мальчика.
Он просто был, и все. Открыл глаза и понял, что стоит посреди высокого, мрачного холла какого-то здания, а за руку его крепко держит незнакомая женщина с коротко остриженными волосами и броскими, некрасивыми чертами лица.
У Антона совершенно не осталось прошлого, как будто его никогда и не было, и сколько он ни старался, так и не смог вспомнить, что происходило с ним до той минуты, когда он пришел в себя в этом мрачном, сером помещении с высокими колоннами… Когда он попытался спросить об этом у женщины, что крепко держала его за руку, Тетя Сержант — так за глаза звали дети своего воспитателя — строго ответила, что он болел и потому ничего не помнит.