Заголосили у околицы женщины, и тут же вторым валом вниз хлынул резерв в несколько сот человек, выведенный на сражение Василием Горохом и Андреем Бурлаковым.
– Круши-и!
А слева подоспели брынские работные с Гурием Чубуком. Еще несколько минут, и не спасет Рижский полк свежая полурота в восемьдесят человек, вновь заклубится неистовая масса людей, разъяренных пролитой уже кровью.
Чуприн побежал навстречу Гороху и Бурлакову, замахал руками.
– Сто-ой! Отходи! Отходи все к селу! Будет кровь лить! Отходи-и!
Голос Чуприна подхватили старшие в боковых отрядах. Неуверенно и нехотя, словно весенний лед от мелководного берега, распаленное дракой мужицкое воинство оторвалось от вбежавшего в рощицу драгунского полка. Подбирая своих, ромодановцы медленно поднимались вверх к селу.
Навстречу устремились женщины, дети. Обгоняя других, вприпрыжку через уцелевшие кустики по склону бежал Илейка. Увидел живого деда Капитона, обрадовался, припал к груди. Потом поднял сияющие глаза, сдвинул рыжеватые брови над карими глазами, пальцем тронул вспухшую дедову скулу.
– Побили? – спросил участливо Илейка.
– И мы в долгу не остались, – отозвался Капитон, замедлил усталый шаг, остановился около Кузьмы Петрова, который сгорбился над распростертым телом сына.
– Егорушка, родимый… – чуть слышно шептал Кузьма и правой рукой трогал грудь Егора. Но сыновье сердце и еле различимым стуком не откликалось на скорбные отцовские слова.
Капитон обнажил влажную голову, постоял, потом легонько тронул соседа за плечо, почувствовал, как оно мелко дрожит.
– Идем, Кузьма. Солдаты за своими поднимаются. – Он оглянулся. В пяти шагах, рядом с убитым Парамоном, лежал на спине драгун. Правая рука заломлена за спину, словно солдат и после смерти что-то прятал от чужого взгляда.
– Ох, господи, – вырвалось у Капитона, и он тут же прикрыл рот ладонью: над левой бровью убитого увидел наполовину залитое кровью овальное родимое пятно. Капитон издали перекрестил драгуна. – Горькая судьбинушка. За нас сердцем порадел, от нас же и смерть принял…
Впереди, в сопровождении Михайлы Рыбки и Андрея Бурлакова, вдвое согнувшись, еле шел в гору Кузьма – на руках непомерной тяжестью лежал сын Егор.
Разнесли в разные стороны убитых, подсчитали и опечалились: пятьдесят девять мужиков и тридцать два драгуна, в том числе подполковник фон Рен и четыре офицера. Рижский драгунский полк, имея в своих рядах около двухсот раненых, оставив в руках мятежников двести десять ружей, не отважился вновь атаковать взбунтовавшуюся волость и ушел в Калугу.
Ромодановцы разобрали убитых по домам, а на траве возле усадьбы осталось пятеро чужих. Это были калужане. Иван Чуприн распорядился сыскать в селе охочих баб обмыть и прибрать тела. И схоронить на своем кладбище – в едином деле животы сложили, пусть рядом и покоятся.
Не спускали глаз с Калуги дозорные на высокой звоннице. В тревоге ждали атаманы: что теперь предпримет далекий, но скорый на расправу Сенат? И как распорядится государыня Елизавета Петровна судьбой мятежных мужиков? Отберет ли волость из-под Демидова или снарядит новые полки для усмирения?
Через неделю Капитона позвали в усадьбу: с улицы прибежал внук Илейка и выпалил:
– Атаманы зовут тебя, дедушка Капитон. Приметил меня Чуприн и наказал, чтоб поспешал ты.
– Что за нужда? – удивился Капитон, прибрал в сарай косу, которую только начал отбивать, и покинул подворье. Надеялся застать там всех мужицких атаманов, а увидел только Ивана Чуприна с перевязанной головой да Андрея Бурлакова. Чуприн сидел за длинным столом туча тучей и в мрачном раздумье крутил в руках ременную плеть. Волостной староста, будто караульный на крепостной стене, вышагивал мимо портрета императрицы. Рядом на гвозде висело ружье.
– Проходи, Капитон. – Чуприн говорил неспешно, обдумывая каждое слово, не размахивал руками, и это было так на него непохоже, что Капитон сразу насторожился: не к добру такая перемена!
– Из Калуги прибежал ныне поутру свой человек… Сказывал: пьяный канцелярист Пафнутьев похвалялся-де, что на бунтовщиков снаряжают от Сената пять полков под командой бригадира Хомякова, три драгунских из разных мест да два пехотных из Углицкой провинции.
Капитон перекрестился: силушка смертная! Вот как оно вышло! По стариковской присказке – хорошо на печи пахать, да заворачивать трудно! Поднялись, выходит, мужики, а силушку не рассчитали. Оттого и Чуприн так поник головой, а на волостном старосте и вовсе лица нет от переживаний: плаха маячит перед атаманами, кровавая плаха или пеньковая петля…
– Одним нам не устоять супротив Хомякова! – Чуприн не выдержал спокойного сидения, встал. – Потому посланы от нашей волости верные люди по демидовским заводам скликать всех, кто там задержался… Еще надумали мы известить односельцев, коих Демидов вывез на Каменный Пояс. Пусть знают, что их родичи вознамерились выйти из тяжкой неволи. Кабы вместе сбиться нам – устояли бы и против пяти полков… Принудили бы матушку-государыню зачислить нас во дворцовые.
Капитон слушал и поглядывал то на Бурлакова, который изрядно наследил сапогами у стены с портретом, то на сдержанного Чуприна. «А от меня-то какой прок? – напряженно думал Капитон. – Что умыслил Иван?»
– Порешили атаманы послать тебя от всего мира на Каменный Пояс. Разыщи там демидовские заводы и поведай сородичам, что у нас здесь сотворилось.
Капитон в недоумении развел руками.
– Куда же? Идти-то в неведомо какую далищу…
– Надо! – жестко отрезал Чуприн, вскинул на Капитона суровые глаза, губы поджал так, что залегли глубокие морщины у рта. И Капитон понял, что не посмеет отказать атаману, который его отсылает, а сам остается в селе на верную смерть.
– Окромя тебя пойдут и другие, другой дорогой, – добавил Чуприн. – А твой путь через Рязань на Сызрань да Самару. А от Самары на восход через башкирские земли до Каменного Пояса: этой дорогой наших односельцев Демидов вывозил на дальние заводы… Других пошлем через Нижний Новгород на Каму и дале. Так-то вернее выйдет. Себя ругаю, надобно было бы сделать это сразу же после схода, как порешили противиться Демидову. Сколь времени упустили… Понадеялись на челобитные, да зря.
Чуприн вышел из-за стола, глянул под ноги на затоптанный желтый пол и в глубоком раздумье сказал:
– Вчерашним днем возратился Гурий Чубук от гончаровских атаманов. Посылал я его уговорить соседей собраться воедино супротив бригадира Хомякова. Сказывал Чубук, что прибился к тамошним работным беглый монах, сманивает скопом уходить в сибирские края искать заветную страну Беловодье. Да нешто дадут нам царские полки уйти таким табором? Переловят и в кандалы забьют. И не дальнее счастье поднялись мы искать в неведомых краях, а здесь, на родимой сторонке, волю добыть…
Капитон слушал, не прерывая Чуприна. Наверняка знал, что больше отважного атамана он не увидит. Если и доберется до Каменного Пояса, то на обратный путь сил вряд ли останется.
– Балясы точить недосуг, Капитон, поспешать тебе надобно. Кто знает, сколь долго собираться будет с полками тот Хомяков.
– А со мной кого? – только и спросил Капитон.
– Бери внука своего Илью. – Чуприн кинул быстрый взгляд на раскрытую дверь зала, где топтался отрок. – Ежели солдаты подступят скоро, не устоять нам, побьют. Тогда и тебе здесь не жить – конюх Пантелей огласил вас в провинциальной канцелярии. Запытают досмерти… Андрей даст вам из мирской казны малость на прокорм в дороге. И бумагу напишет, что отпущены вы как погорельцы для собственного пропитания Христовым именем: старый да малый, какой прок от вас барину?
Через час, придя к себе, Капитон отложил из полученных денег три целковых и малое число меди – домочадцам на самое черное лихолетье. Потом послал Илейку на чердак за новыми лаптями, собрал скудную котомку. Помолились всей семьей перед разлукой – когда-то теперь свидятся! – и через свое подворье спустились к зарослям Оки. На собственном челне переплыли на калужский берег. Когда подходили склоном реки к Волчьему оврагу, Илейка вдруг вспомнил:
– Дедушка Капитон, смотри, вон у этого дуба, над оврагом, я видел Оборотня за день до его погибели. Ты посылал меня с ребятишками лыко драть. Помнишь? Оборотень, должно быть, отдыхал, потому как сидел на корневище и узелок со снедью на коленях держал. Еще конь его стоял пообок…
– Отбрыкал свое Оборотень, – угрюмо бросил на ходу Капитон, поразмыслил – не остановиться ли здесь на ночлег, и все-таки решил идти дальше. Как знать, а вдруг да выставит бригадир Хомяков вокруг мятежной волости дозорные заставы да начнет хватать всех уходящих? Надобно спешить, тем более ночью, когда стража спит или слепа от темени ночной. Оглянулся на запад. Села не видно уже, зато во весь небосклон полыхало багрово-красное пожарище вечерней зари. По спине прошла волной неприятная истома недоброго предчувствия.
– Господи, солнце будто пожечь наши избы собралось, – вздохнул Капитон, привлек внука к себе, ободряюще потрепал по вихрам. – Перекусим здесь самую малость да и пошагаем дальше. Нам, Илья, сила божья, мешкать не дано.
Присели у корневища, развязали котомку, поспешно принялись жевать хлеб да вяленую рыбу с луком. Илейка первым закончил скорый ужин, откинулся спиной на бугор от толстого, невидимого под дерном корневища, чтобы отдохнуть, пока дедушка Капитон дожевывает. И вдруг ойкнул: в спину больно ткнулся обломанный ствол старой полыни, еле приметный в траве.
– Ах ты, чертов перст! – ругнулся Илейка, схватил за обломок, чтобы выдрать его с корнем. – Вот так диво-о! – неожиданно увидел, как вслед за прочным стволом полыни поднялся квадратный кусок дерна.
– Что там? – Капитон перестал жевать, привстал на колени.
– Дыра под корнем. – Илейка отбросил вырезку дерна, заглянул под желтый свод корневища. – Да не звериная дыра, рукотворная.
Он с долей опаски просунул под корень правую руку, пошарил и неожиданно с возгласом удивления вытащил из-под корневища небольшой кувшинчик, залитый сверху желтым воском. Капитон присвистнул от изумления, ножом вскрыл восковую пробку – блеснули медные монеты.