– Ты, Артамон, как знаешь, а я решился. Мне нет резона голову под чужой обух подставлять! Не обвинят ли и нас всех облыжно соучастниками этих лихих налетчиков? Скажут, что купно с ними и побили солдат. И кто знает, каков будет атаманский приговор в конце дороги? Не пошлет ли он и нас раков собирать по дну Иртыша?
Невидимый Артамон что-то невнятно зашептал в ответ, но первый голос вскоре прервал его:
– Пойду я, брат Артамон. Барина бы вызволить без шума…
«Ну уж нет! – возмутился Илейка и проворно сунул руку под кафтан, не решаясь повернуться со спины на живот, чтобы не выдать себя. – Заметят, что шевельнулся, да ахнут по голове чем ни то тяжелым… А все же барина тебе не вызволить из-под стражи, крик подниму».
Артамон сам отговорил товарища от опасной затеи:
– Запоры крепкие, видел. Замка не сломать без лома.
Рядом кто-то привстал на четвереньки и медленно пополз к левому борту. Над головой ветер трепал надутый парус, плескались волны о борт да изредка поскрипывало рулевое весло – там кормчий не дремал.
Илейка покосился – мимо крался молодой парень, без сапог, а скинутый кафтан приторочен бечевкой к спине.
«Барин-то в трюме под пушками сидит, а он ползет в другую сторону», – удивился Илейка и сел, так и не решив, что ему делать.
– Ты куда? – негромко спросил он белокурого парня из работных, и в тот же миг кто-то сзади резко опрокинул его на спину, накрыл порожним мешком из-под овса. Илейка от испуга вскрикнул и чуть не выронил на палубу пистоль. Парень вскочил и в два прыжка достиг борта, перемахнул через него и голыми ступнями сверкнул в тусклом свете луны.
– Держи-и! – крикнул с кормы Игнат, который стоял рядом с кормчим. Он подбежал к борту – поздно! Барка шла при попутном ветре, и пловца во тьме среди волн уже не разглядеть. Пальнул в темный Иртыш больше с досады, чем в надежде наказать беглеца.
На сполошный выстрел прибежал Гурий Чубук, поднял работных и поставил у борта, поочередно допрашивал перепуганных мужиков, с каким умыслом сбежал их односелец.
– Я знаю, с кем беглец сговаривался, с Артамоном, – шепнул Илейка отцу Киприану на ухо. – Вон он, с отвислыми усами стоит вторым от края, на меня косит глазом…
Отец Киприан положил ему на губы жесткую ладонь, прошептал в ответ с укрытой безразличием вроде бы укоризной:
– О том молчи, брате. Всяк по-своему волю разумеет, кто с нами, а кто и под царицей. К чему лишняя кровь на нашей дороге к светлой жизни? И какую беду принес он нам, тот беглец? Никакой… покудова, а там как Господь Бог даст.
Утром ненадолго причалили к берегу сварить в артельных котлах кашу – атаману дорог был каждый час. Завтракали на барке, причем Чубук распорядился по бортам поставить караул с ружьями, а работных предупредил:
– Лиха вам я не сотворю, мужики, потому как не баре вы и зла за вами супротив народу никакого. Но кто умыслит бежать раньше срока, мне потребного, загодя просите у святого отца Киприана отпущения грехов – велю стрелять беспромашно!
Минула неделя в изнурительном для работных и ватажников плавании. Когда, по расчетам Гурия Чубука, со дня на день на берегах Иртыша могли уже появиться конные драгуны, посланные из Омска на поимку ватаги, он распорядился пристать к берегу.
Был предобеденный час, темная тень мачты разрезала барку надвое – на корме ватажники, на носу поручик и пожилой солдат, а перед ними атаман со своим последним спросом.
– Ну как, надумал, барин? Приемлешь мое приглашение послужить мужицкой воле, встать при пушках за главного? Довольно было у тебя времени о том додумать.
Бледно-желтый, ослабевший от ожидания неминуемой гибели, поручик вскинул обреченностью погашенные глаза, глянул на атамана, словно на пустое место, и молча опустил голову, подставляя ее под пулю или под саблю, которой помахивал у правого сапога Гурий. И сабля-то была его, офицерова, взята среди прочих вещей в каюте.
– Ишь ты, не получилась беседа, – только и нашелся что сказать заметно обескураженный Чубук – должно быть, растил-таки в душе надежду иметь из офицера обучающего к пушкам. Повернулся к солдату. – Ну а ты, служивый? Нет ли желания пристать к нам, подсобить вольному люду своим умением? И моих молодцев обучил бы искусному бою из этих пушек. Кабы не этакие вот пушки, разве побили бы нас царские слуги под Ромодановом? У Калуги? Небось и у вас здесь слух о том восстании прошел?
Солдат некоторое время молчал, следил взглядом, как Игнат сводил с барки коней, посторонился, когда ватажники покатили одну пушку к корме – было бы больше коней, и оставшиеся две взяли бы с собой, – потом опустил взгляд и тяжело уставился глазами в плотно согнанные доски палубы, где пазы проконопачены и густо залиты черной смолой.
И вдруг резко крутнул лобастой головой, в глазах застыла отчаянная решимость.
– Мы люди подневольные, атаман. Двадцать лет верой-правдой служил нашему отечеству. В походах бывать доводилось, ранение от набеглых крымских татар имею, звание сержанта выслужил. Совсем мало служить бы еще мне… и на волю вышел бы. Нет, атаман, с вами идти мне не с руки – как можно присягу порушить?
– Так, стало быть, с нами не пойдешь? – Чубук угрожающе надвинул мурмолку на брови. – В царском войске супротив нас останешься? Умрешь ведь, пень березовый!
– Все умрем, атаман. Совесть чиста будет перед Господом, царицей и отечеством.
– Дурак ты, хотя и дослужил до сержанта. В отечестве нашем не одни господа офицеры да помещики. Мужиков-то в нем несравненно больше! Один наш паралитик Демидов десятками тысяч приписных владеет! – Гурий Чубук был явно озадачен поведением сержанта, нервно ковырял острым концом сабли доску палубы. Попытался использовать последнюю возможность уговорить нужного ватаге сержанта.
– Священник принимал твою присягу на верность царице. Коли страшишься Божьего гнева, наш святой отец Киприан освободит тебя от ранее принесенной клятвы. Мне сызнова принесешь, мужицкой воле служить будешь.
Сержант вскинул на отца Киприана глаза, уколол его осуждающим взглядом, тут же отвернулся.
– Не знаю, что ищет святой отец с вами… Мужицкой воле я бы послужил. Очень бы даже охотно… Сам из пахотных мужиков вышел. Да не очень похож ты, атаман, на мужицкого заступника! Зачем не пощадил ты раненых солдат, повелел в воду кинуть? И этих работных, знаю, велишь под корень побить, чтобы о тебе не было нигде слухов! Душегуб ты!
– А твои братья-драгуны щадили моих односельцев в Ромоданове? – криком на крик ответил Гурий и зло кинул саблю в ножны. – Ну и черт с тобой! Служи своему поручику и на том свете! Оно и верно – не гоже барину без лакея в дальнюю дорогу снаряжаться!
Ватажники навьючили двух лошадей фуражом, огнеприпасами.
– Пушку на руках снесите от берега, чтобы колесами следа не оставить. За откосом коней впрягите! – крикнул Чубук с барки.
Сошли на песок перепуганные гребцы – они слышали разговор атамана с офицером, страшились, ожидая своей участи.
Гурий чуть приметно улыбался, видя их напряженное состояние. Он позволил им взять с собой провиант.
– Отмахали вы свое на веслах, теперь вам от меня воля. Ступайте по домам, Игнат выдаст вам прогонных втрое против платы от казны. А кто хочет примкнуть к нашей молодецкой ватаге и сообща искать мужицкое счастливое царство Беловодье, милости просим, назовем своими побратимами.
Четверо бобылей хлопнулись коленями в песок.
– Верстай нас в свою братию, атаман! – выкрикнул за всех рослый и долголицый парень с большой отвислой родинкой – будто серьга – под левым ухом. – Когда у нищего ничего нет, то и жалеть ему не о чем, а о Беловодье наслышаны, пойдем туда с великой радостию.
Гурий Чубук запустил крепкие пальцы в бороду, покомкал ее: из тридцати гребцов согласились остаться в ватаге лишь эти четверо. А он рассчитывал хотя бы на десяток молодых работных, чтобы покрыть потери, понесенные при взятии барки. Во взгляде, который он кинул на отца Киприана, монах уловил молчаливую просьбу уговорить мужиков пойти с ними.
– Можно ли неволить в таком деле, сын мой? – покачал клобуком отец Киприан. – Всяк выбирает себе путь по своему разумению. Отпусти их, атаман! Пусть идут беспрепятственно.
Потоптавшись, сконфуженные немой обидой атамана, мужики подались вниз по берегу Иртыша, оставляя на мокром песке рубчатые следы от лаптей.
Илейка, едва они сошли на берег, отпустил Иргиза – пес рванулся обнюхивать соседние кусты – и оглянулся. Игнат подошел к офицеру, подтолкнул его, поставил спиной к мачте. Сержант сам твердой поступью, не шатаясь, прошел следом, встал бок о бок с поручиком, поднял глаза к небу и, закусив губу, смотрел, как над головой кружили вольные степные коршуны.
– Дядя Гурий. – Илейка вдруг отважился, тронул Чубука за локоть. – Отпусти солдата, дядя Гурий. Видишь же, нет в нем злобы супротив нас, одно упрямство. Помилуй в память того драгуна, который приходил в Ромоданово с важной вестью да от наших же мужиков и смерть принял.
Атаман поскреб пальцем крупный мясистый нос, вслед за сержантом проследил за парящими коршунами, потом молча глянул на Илейку и пошел по сходне на барку. Подошел к мачте, вынул нож из-за пояса.
– О господи, – прошептал отец Киприан, не понимая, что задумал свершить суровый по своей натуре атаман. Илейка тоже отступил на несколько шагов, спиной наткнулся на монаха, закаменел: неужто вот так, перед всеми, прольет кровь?
Чубук рванул веревки ножом, развернул солдата лицом к берегу и с силой толкнул в спину.
– Ступай к своим детишкам. Да моли Бога за отрока Илью – был бы ты через минуту на небесах!
Пошатываясь, весь как-то разом обмякнув, солдат сошел с барки, прошел шагов пятьдесят по следам, оставленным гребцами, и сел около глинистого выступа.
– С офицером остался проститься… глазами, – вздохнул отец Киприан, обнял Илейку за плечи, привлек к себе. – Благослови Бог и тебя, брате Илья, за спасение человеческой жизни. А я, видишь, сробел, не отважился просить атамана…