– Кузня у каменщиков там, а жилье укрыто и вовсе невидимо, – пояснил Аникей. – Ну, братья, с богом. Как-то нас встретят…
Силком потянули за собой лошадей: захотели попастись. Из горного многотравья, особенно близ речного обрыва, густо поднимались высоченный конский щавель, отцветающая нежно-белая мальва и ярко-желтая рябинка. Чуть реже попадалась с почти метровыми стволами наперстянка в пожухлых уже соцветиях.
Побродимов приметили, когда до поселка оставалось менее сотни саженей. Из жилищ вышли бородатые седые старцы. В дальней кузне утих звон молота, и два кряжистых мужика, не сняв кожаных передников, в сопровождении посланных за ними отроков спешили к старцам – кто знает, что за народ явился к их тайному жилью?
Увидели монаха-горбуна, согнутого над посохом, – стушевались. Нахмурились, когда распознали Аникея, кулаками подбоченились: неужто терпение их испытывает?
В десяти саженях от старцев Аникей опустился на колени, склонил повинную голову на грудь. Илейка и Николка с лошадьми и Иргизом остались стоять рядом с ним, а отец Киприан подошел к беглым каменщикам один.
– Да благословит Господь ваши жилища, братие, – приветствовал монах и осенил каменщиков и их избы большим крестом, снятым с рясы. Каменщики ответили монаху глубокими поклонами, а в глазах прежнее недоумение – зачем здесь, среди мирских отшельников, отшельник монастырский? Однако поочередно подошли к руке черноризца и приняли благословение.
– Этот вор-конокрад где вам попался, святой отец? – спросил старший среди каменщиков, высокий, немыслимо худой старец. Белая с прожелтью борода казалась приклеенной на морщинистой отвислой коже его лица. Бесцветные от долголетия глаза смотрели из-под бровей твердо, словно туман старости не коснулся их зрачков.
Отец Киприан поведал старцам о неожиданной встрече с Аникеем и попросил каменщиков не гнать раскаявшегося:
– Молящий да будет услышан… Человека совесть зазрила от содеянного.
– Ну что же, – порешили старцы после недолгого совещания. – Муж он крепкий, нам был бы в доброе подспорье и к защите от недругов. Пусть живет, ну а сызнова заворует, так пустим в Катунь не на плоту, а под плотом… – И пригласили побродимов к столу, благо время подоспело обедать.
Вечером, сидя со старцем Устином на скамье около жаркого костра, отец Киприан с горечью сокрушался: еще совсем недавно, шагая по камням вдоль реки Катуни, думал он, что идет уже окраиной заветного Беловодья, где земли заселены счастливыми пахарями. Дошел, и что же? И здесь нищее убожество! И здесь ежедневный страх быть обнаруженными, схваченными вездесущей горной стражей, которая проникает в Алтайский Камень все глубже и глубже, выискивая беглых и укрывающихся староверов.
– Живем на вольных землях, а вольными себя не чувствуем, – подытожил нерадостный рассказ о поселенцах старец Устин. – Неужто везде так – мужик и горе неразлучны? Неужто каждому до сырой могилы жить в извечном страхе прогневить начальство и спознаться с ржавыми колодками?
Отец Киприан ворошил головешки в золотистой горке перегорающего костра, прислушивался к вечерней тишине, к шелесту ветра в вершинах столетних сосен. Спросил о Беловодье, не знают ли старцы, далеко ли заветная земля? Может, шел уже кто мимо, отыскивая истинно вольную землю?
– Не было здесь таких путников, святой отец. Слух о Беловодье и среди каменщиков иной раз зыбким туманом перед ночными сумерками явится, а потом и улетучится без следа… Да и где она, страна эта желанная? Дальше нас – дикие горы. А за горами, сказывают бугровщики[20], безводные пески, где и птице не жить, не то что человеку.
Отец Киприан вновь взгрустнул – думал, что отыщется хоть какой-то явный след на земле, помеченный на путнике Марка Топозерского. А здешние каменщики ничего не ведают ни об Уймонской долине, ни о Буран-реке… Где они? Какой тропой идти к ним? На юг ли, на восток?
– Надобно искать царство Индийское и вдоль того царства идти, – осмелился подать совет Илейка. Он пристроился под толстой елью, гладил Иргиза по загривку и слушал беседу старших.
– Иного пути не ведаю, – согласился отец Киприан. – Дойдем до верховий Катуни, а там – как бог даст… Может, еще какие поселения встретятся, может, там кто подскажет верный путь, а то и проводят до Индии.
Отец Киприан спросил у старца Устина, нет ли среди здешних поселенцев желающих идти с ним искать Беловодье, чтобы, отыскав, и остальных беглых увести туда.
Старец Устин покряхтел, повозился на низенькой лавочке у костра, надолго замолчал, опустив бороду на истрепанную домотканую рубаху.
«Не хочет обидеть, выказав неверие в Беловодское царство, – догадался отец Киприан. – Для них слух о Беловодье подобен далекому степному мареву: тяжко стало – и слух тот заклубился перед глазами, манит вперед, а чуть пригрело солнышко – им уже и довольно, никаких далей не надо…»
Устин словно разгадал его мысли:
– Не погнаться бы нам, святой отец, за двумя зайцами… бессъездно живем здесь добрый десяток лет. Уйдем отсюда, а обжитое место другие беглые займут. Да и как уйти, толком не ведая, что нас ждет там, за горами да песками нехожеными? Угодим еще в иноземное рабство – лучше ли будет?
Отец Киприан смолчал: «Знать, еще не прижало вас горькое лихо, от коего с закрытыми глазами побежал бы на край света и дале», – подумал он. Усмехнулся про себя – до края света он уже добежал. И что же? Осталось ступить за край этого света – в иной, неведомый край. Ради того, чтобы самолично познать, а есть ли там желанное Беловодье, он готов идти дальше, если и погибель суждено там найти…
– Стало быть, мне первому в неведомый омут нырять, – проговорил конец своей мысли вслух отец Киприан.
Старец Устин хмыкнул в сухой кулак, смущенно пожевал губами, долго смотрел на монаха сбоку, словно хотел запомнить его сгорбленную фигуру у костра и этот задумчиво-печальный взгляд на тухнущие головешки. И вдруг раскрыл важную тайну.
– Известна нам, святой отец, малохоженая тропа пообок Катуни, – зачастил старец, словно боялся прервать начатый разговор и умолкнуть, а может, хотел оправдать свое недавнее равнодушие к поиску всем желанного царства Белых Вод. – Той тропой кочевые ойроты с южных склонов Алтайского Камня хаживают, иной раз и до Бийской крепости, выменивая перед этим у джунгарцев пушнину для продажи россиянам в наших поселениях. О той тропе прознали мы от бугровщиков и бережем ее на лихой час, если отсюда придется бежать и дале в горы. Ею вам и надобно идти. Иначе закружит вас нечистая сила, сгинете в каменных ущельях, заблудившись безвозвратно.
Укладываясь спать на тесной лавке низкой избушки, отец Киприан и Илейка слушали, как из кузни доносился запоздалый перестук молота – это Аникей готовил новые подковы, чтобы поутру перековать коней побродимов перед тяжкой горной дорогой.
Глава 5. Один на пути в неведомое
Едва различимая горная тропа то прижималась к обрывистым влажным берегам Катуни, то удалялась, чтобы обойти очередную вздыбившуюся к облакам гору. Подковы, скользя, высекали искры, фыркали притомившиеся кони, а над ущельями парили горные орлы, бесшумная тень которых пугала осторожных архаров.
Отец Киприан ехал на лошади проводника Николки, который вел ее в поводу. Навьюченную лошадь вел Илейка, а Иргиз, прислушиваясь и принюхиваясь, шел сзади, не рискуя отбегать далеко – пугали крутобокие расщелины с тугими клубами тумана далеко под ногами. Николка часто отанавливался, поднимал вверх круглое, с отвисшими усами лицо, всматривался в горные выси и что-то бормотал на своем языке. Иногда он вдруг срывался на отчаянный крик, начинал всех торопить:
– Шагать быстрам нада! Скоро вода на голову упади много!
Илейка недоверчиво огрызался:
– Откуда воде взяться? Синь какая над горами. – Однако ускоряли шаг, выискивали каменный навес над тропой и под ним, вжимаясь в скалу, ежились под дождевыми брызгами. Лучше было, когда укрывались в каком-нибудь гроте, усыпанном белыми костями и перьями. Со склонов мимо побродимов низвергались тяжелые и мутные потоки воды, вода подмывала и увлекала за собой камни, деревья и кусты, которые доживали век в опасной близости от обрывов.
– Спаси и помилуй, – шептал всякий раз отец Киприан, когда поблизости с тяжким уханьем проносилась изрядная каменная глыба. – Не приведи бог теперь горному обвалу случиться – привалит, и не выберемся вовек! Молодец, брат Николка, отменный из тебя проводник, вон как знает местные приметы.
Однако через месяц по выходу из Бийской крепости, когда ноша в тюках вдвое облегчилась, проводник Николка наотрез отказался вести их дальше.
– Савсем, однако, помирай будем, святой бачка монась, – тянул протяжным голосом Николка, пытаясь вызвать жалость в сердце непреклонного монаха. – Зима скоро, снег скоро будет на голова падать. Кибиткам кочевника нигде не видно, один камень да камень. Там, за много-много горами, песок будет. Там другой чужой земля скоро начинайся. Моя боюсь туда ходить. Там будет кош-агач![21]
При упоминании о близкой чужой земле отца Киприана начинала трясти нервная лихорадка – недалеко уже Индийское царство! Пройдут они мимо царства Индийского и Китайского и выйдут к окиян-морю, на берегу которого и раскинулось желанное Беловодье. Все верно получается, все по путнику Марка Топозерского!
Дальше пошли одни.
Горная, прихотливо петляющая тропа изматывала невероятно, к вечеру кружилась голова, ноги начинали дрожать от постоянного напряжения. Еле приметная тропа то и дело повисала над обрывами, и побродимы хватались за выступы скал – того и гляди порывистый боковой ветер оторвет от каменной стены и швырнет в пропасть. Миновав такие трудные участки, выходили на просторные горные луга, отпускали коня пастись, а сами, вытянув ноги, блаженствовали на пригретой солнцем траве.
– Чудо какое – трава и солнце… Не будь этих опасных троп над Катунью, куда спокойнее шли бы, – вздыхал Илейка, поднимался и начинал ворожить над костром, шутил: – Данила Рукавкин, подавая кус хлеба, когда встретил меня на пустой дороге, говорил: не евши и блоха не прыгнет! А по таким горам не евши и вовсе не карабкаться. Где-то теперь наш ласковый купец? Воротился ли из азиатских краев, куда ушел с караваном?