– Немочно тебе идти без роздыху, отец Киприан, хоть тропа и вправду пошла гораздо ровнее. Ослабеешь вконец, и вовсе не видать нам Беловодья, как кроту яркого солнца. А я пока окрест пройду, вдруг какая ни то дичь подвернется.
– Сходи. Да не отлучайся далеко, чтоб на слуху был, – дал согласие отец Киприан. – Здешняя живность и вовсе не пугана охотниками, нет таковых здесь. Сушняка насшибай в ночь поболе.
Иргиз поднялся было следом, но Илейка заставил его стеречь бивак. Проверил пистоль, достал из торбы моток веревки, за пояс сунул тяжелый топор на длинной рукояти и пошел по склону вверх. «Вдруг из-за камней встречь стадо выметнется, – понадеялся он. – Медведь ли нагонит на меня или барс надумает поужинать свежатиной…»
Карабкался, выглядывал осторожно из-за каменистых уступов, крался вдоль серых россыпей, старался быть неприметным, используя каждый кустик, валун или поваленное дерево.
Вдруг над головой послышался непонятный протяжный шелест, Илейка непроизвольно пригнулся, опасаясь быть задетым, потом быстро глянул вверх – тяжело шевеля крыльями, низко, почти над ним, летел белоголовый гриф. В когтях пернатого хищника из последних сил бился молодой архар.
Отпугивая грифа, Илейка вскинул пистоль и выстрелил. Гриф дернулся, издал резкий и неприятно скрипучий звук, разжал когти и плавно взмыл вверх. Над глубокой расщелиной сделал полукруг и пропал за скалистой вершиной хребта. Архар глухо ударился о землю в десяти шагах от Илейки ниже по склону, несколько раз кувыркнулся через голову и мелькнул тонкими ногами над срезом расщелины: был – и нет его!
– Ах ты, досада какая! – вырвалось невольно горестное восклицание. Зацепив коленом о камень и морщась, Илейка поспешил к опасной пропасти. Возле гладкой каменной плиты опустился на колени, прополз три шага и заглянул в утробу расколотой земли: архар, истерзанный когтями и оглушенный тяжелым клювом грифа, лежал на остром выступе расщелины, в двух саженях от верха, лежал неподвижно, будто спал, подвернув голову к передним согнутым ногам. Близка нежданная добыча, а не взять руками!
Илейка осмотрел вертикальный склон расщелины – нет, не спуститься к архару, не поднять его на плечах. Только улитке ползать по таким стенам, оставляя на голых камнях мокрый скользкий след позади себя. Вынул из-за пояса топор, отыскал подходящую трещину и вогнал в нее длинное топорище. Развязал веревку, один конец обмотал вокруг топорища под лезвием, завязал на три узла и подергал, чтобы убедиться – не выскочит ли топор из трещины, когда он повиснет на веревке над страшной бездной?
– Не развяжется, – успокоил себя Илейка, прикинул примерное расстояние до архара, оставшимся концом обмотал себя вокруг пояса и вновь завязал тройным узлом.
– Гоже, – удовлетворенно хмыкнул Илейка, вспомнив любимую присказку самарского купца Данилы Рукавкина, когда тот приценивался к какой-нибудь вещи. Прикинул: и на архара хватит, повязать накрепко.
Натянув веревку, Илейка осторожно подошел к краю обрыва – голова опять закружилась, когда заглянул в темное ущелье. Внизу едва различимо просматривались каменистые зубья, изредка поросшие чахлыми кустиками, белели плешины валунов, сброшенных в пропасть неистовыми ливневыми дождями.
«Не сорваться бы, – заколебался Илейка, остановившись над обрывом. – Если случится что – и косточек не сыскать в этакой преисподней! А не возьму архара – отцу Киприану голодным долго не идти… Не видать нам тогда заветного Беловодья. Без риска не бывает удачи, так, кажется, говаривал Данила, всякий раз выезжая на торги в чужие города… Теперь бы сына купеческого Панфила сюда в подмогу».
Зажав веревку в руках, он присел над самым срезом гладкой каменной плиты, потом повернулся спиной к пропасти и осторожно, нащупывая опору, опустил ногу, потыкал ею в скалу.
«Та-ак, кажись, опора есть… Теперь опустить вторую, да покрепче держаться за веревку… Две сажени – не высота!»
Чуть разжал пальцы, чтобы сползти с края обрыва, и тут… Опора под правой ногой с треском обломилась, Илейка стремительно рухнул вниз. В какую-то долю секунды успел заметить мелькнувший рядом каменный выступ и лежащего на нем архара, вскрикнул от боли – падая, ударился головой о неровности скалы. «Конец», – мелькнула жуткая мысль, но тут же почувствовал, как веревка, скользнув вверх, стиснула тело под мышками. Заставил себя открыть глаза: серые, отглаженные дождями и ветрами камни, извилистые трещины заполнены светло-зеленым мхом, тонкие кустики, лишенные обильной влаги и солнечного света…
«Где это я? – словно бы во сне, подивился Илейка, не придя в себя окончательно. – И почему так горят ладони?»
Поднял голову – над ним уходила вверх натянутая до предела веревка, еще выше высокие облака подсвечивались уходящим за хребты солнцем. И ни единой живой души, даже грифы не летали на этой узкой полосе синего неба.
Опасаясь, что тело может выскользнуть из петли, поднять обе руки к веревке Илейка поостерегся. Вскинул правую и крепко схватил пальцами за веревку, ногой нащупал трещину, всунул в нее носок сапога, подтянулся рукой – петля ослабла, стало легче дышать.
«Каменная топь, – вдруг вспомнилось давнее. – И там вот тако ж жизнь висела на волоске… Не потерял себя от страха и потому выбрался. И теперь жив ведь, сила в руках не пропала. Вот только пальцы жжет, словно их кипятком кто ошпарил». Догадался: когда падал, руки стиснули веревку и тем смягчили рывок петли вокруг тела.
Правая нога стояла надежно, Илейка уперся ею в скалу, отжал тело и нашел опору левой ноге, после чего подтянулся вверх, поочередно перехватывая руками веревку. До площадки с архаром добрался легко – она была выше головы всего на сажень. Сел рядом с добычей. Но добыча ли это? А может, приманка горной нечистой силы? Самому ведь надо еще преодолеть отвесную скалу в две сажени высотой, а потом уже тянуть за собой архара.
Саднил разбитый лоб над глазом, кровь стекала на правую скулу. Вытер ее тыльной стороной ладони, испачкал щеку до уха. Передохнул, подул на красные ладони. Не вставая, подсунул под архара веревку – не свалить бы неосторожным движением, тогда «нахлебается» отец Киприан свежего мясного отвара! – завязал накрепко. Встал, решившись подниматься дальше.
– Помоги, Господь! – Илейка перекрестился, натянул веревку, осмотрел скалу, прикидывая, где больше опоры для ног. Недалеко от среза увидел желтый обломившийся корень. – Разрази тебя гром! Едва не погубил мою душу… – ругнулся в сердцах Илейка.
Наискось на стене шла довольно глубокая трещина – словно от удара молнии раскололась серая, веками слежавшаяся каменная глыба. По ней Илейка поднялся наверх, упал животом на гладкую плиту и с удивлением, словно на чужие, смотрел на растопыренные красные пальцы – они дрожали. Нагретая плита отдавала днем полученное тепло, Илейка припал к ней левой щекой, смотрел вслед ушедшему солнцу – тени хребтов с запада накрыли землю, за недалекой грядой возле бивака надрывался в лае Иргиз.
Илейка поднялся на ноги, отыскал удобное место на плите, уперся каблуками и бережно, постанывая от боли в руках, вытащил архара, потом выдернул из трещины топор и, словно живое существо, с благодарностью погладил его по обуху: не выскочил при рывке, когда он падал, тем и жизнь спас.
Поднять добычу на плечи было уже не под силу, и он поволок архара на веревке, оставляя на острых камнях клочки серой шерсти.
Первым его встретил радостным лаем Иргиз, завертелся вокруг повизгивая и все норовил лизнуть молодого хозяина в щеку. Отец Киприан увидел Илейку и словно забыл о своих хворях.
– Брате Илья, да что же это с тобой? – Монах еще издали заметил окровавленное лицо побродима. – Неужто соскользнул так неудачно? Господи, так и голову можно разбить ненароком.
Илейка решил не рассказывать монаху о своем приключении в пропасти. «Будет попусту волноваться, а то и не отпустит другой раз одного, больной следом увяжется», – решил он. Сказал о грифе, о своем выстреле, который напугал горного хищника: вот откуда у него столь нужная добыча.
– В поте лица своего добывать нам хлеб насущный, – вспомнил он изречение из Святой книги, которое отец Киприан повторял при нем не один раз.
На серо-коричневых щеках отца Киприана появился румянец, губы тронула радостная улыбка. Он плотоядно заурчал, передразнивая Иргиза, потер руки.
– Подай-ка, брате Илья, мне нож. Терпения нет сидеть у такого обильного брашна с пустым чревом! – Он сноровисто снял с архара шкуру, вынул потроха и отдал псу.
– Наедайся, страж наш верный! Ныне и на твоей улице неурочный, не по Святкам, праздник – Мясоед.
Разрезав и освежевав тушку, монах прикинул, сколько съедят за ужином и завтраком, опустил в котел. Остальное изрезал тонко, посолил и надел на прутья, устроил недалеко от огня.
– Сушеное мясо не скоро испортится, – пояснил он Илейке. – Кинул в котел, вот тебе и мясное хлебово!
В ночь наелись так, что долго не могли уснуть. Наступили сумерки. От леса, из глубоких горных провалов пополз сырой туман. Монах в сытой полудреме кутал грудь, поверх рясы натянул теплый кафтан и замотался во второе рядно.
Ночью ветер менял направление и вынуждал Илейку несколько раз перемещать костер так, чтобы горячий воздух костра шел на ложе отца Киприана.
Утром, несмотря на протесты отца Киприана, Илейка был неумолим и с места не тронулся.
– Мыслимо ли, столько горами отмахали, да все без мясной пищи, без должного роздыха. Отлежишься самую малость, а Беловодье от нас не уйдет.
Весь день он поил монаха отваром шиповника и мяты, кормил разопревшим в чугуне мясом и размоченными в мясном отваре сухарями. Отец Киприан, словно малое дитя, покорно выполнял все, что говорил ему Илейка. Сознавая, что дни его почти сочтены, находил утешение в отроке, который мужал рядом с ним.
«Ежели мне не доведется узреть заветную землю, он и сам теперь может отыскать ее, – думал отец Киприан, наблюдая за тем, как ловко управляется у костра Илейка. – С царем в голове растет».