— То-то и оно, что пока… — огрызнулся Меншиков. — Кто государство наследует? Ась? Ведь наш-то… уже как дитя малое — не говорит ничего. И писать не может. Искал вот в бумагах…
— Надеялся? — со значением спросила императрица.
— Это уж мое дело.
— Не обижайся, Данилыч, — Екатерина примирительно тронула его за рукав, — Я тоже везде искала и… тоже не нашла.
— Вижу, — вздохнул Меншиков. — Кабы нашла, сюда не прибежала.
— Что ж теперь будет, кто наследует империю Российскую?
— Поди знай… — Меншиков пропустил Екатерину вперед на тропку в сугробах, пошел следом. Только тут он заметил стоящего на часах унтера Минаева, буркнул:
— Стой, орясина, смену пришлю.
Минаев не мигая смотрел, как стлался за императрицей черный плащ, как спешил за ней первый сановник империи.
…Ночью замело. Повалил густой снег. Замел дорожку к домику Петра. Унтер Минаев щурился, встряхивался, продолжая стоять на часах.
Возок мчал по замерзшей Неве. За лесом, справа, проплыл шпиль Петропавловской крепости. Дорога петляла недалеко от домика, почти скрытого снегом.
— Постой! — Никита указал прапорщику Нефедову на домик: — Тут мы с государем-то последний раз и беседовали…
Когда они, увязая по пояс, подошли к домику, то увидели до бровей засыпанного снегом замерзшего унтера Минаева, опиравшегося на ружье.
— Конец… нету государя… — уронил Никита и бессильно осел на снег рядом с мертвым унтером. — Был бы жив, солдата б евойного не забыли…
Акинфий и прапорщик Нефедов стояли молча, опустив головы.
— Видать, и мне недолго осталось… — пробормотал Никита.
ПЕТР ПЕРВЫЙ УМЕР 28 ЯНВАРЯ 1725 ГОДА, НЕ НАЗНАЧИВ СЕБЕ ПРЕЕМНИКА. НИКИТА ДЕМИДОВ ПЕРЕЖИЛ СВОЕГО ИМПЕРАТОРА И ДРУГА ВСЕГО НА НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ. В ГОД РАЗГРОМА ПОД НАРВОЙ В РУССКОЙ АРМИИ БЫЛО ВСЕГО 254 ПУШКИ. В ГОД СМЕРТИ ПЕТРА РУССКАЯ АРТИЛЛЕРИЯ, НЕ СЧИТАЯ ФЛОТА, НАСЧИТЫВАЛА 16 000 ОРУДИЙ, И БОЛЬШЕ ПОЛОВИНЫ ИЗ НИХ— УРАЛЬСКИХ ЗАВОДОВ.
Полуденное солнце жарило вовсю. Пыль и копоть заводов ощущалась даже здесь, на Тульском кладбище. Большая толпа купцов и оружейников теснилась вокруг могилы Никиты Демидова. Впереди братья Акинфий и Григорий. На большой чугунной доске, водруженной на могиле, надпись: «Никита Демидов Антуфьев. Наименовался чином до 1701 года — кузнец, оружейного дела мастер. И в этом чине был пятьдесят один год. Пожалован именным указом в комиссары. Был в том чине до дня смерти».
— Надо было про пожалованное дворянство упомянуть, — вполголоса сказал Григорий.
— Ни к чему, — хмуро отозвался Акинфий, — отец сам не велел.
— Погостишь в отчем доме-то али как? — глянул на него Григорий.
— Недосуг мне гостить, на Урале дел невпроворот… — Увидев, каким обиженным сделалось лицо брата, Акинфий улыбнулся и положил ему руку на плечо.
ВЛАСТЬ
ПОСЛЕ СМЕРТИ ПЕТРА ПЕРВОГО НА РУССКИЙ ПРЕСТОЛ ВЗОШЛА ЕКАТЕРИНА. ПОСЛЕ ЕЕ СМЕРТИ ИМПЕРАТОРОМ СТАЛ ДЕВЯТИЛЕТНИЙ ПЕТР, СЫН КАЗНЕННОГО ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ.
Одинокий возок катил по бесконечным российским просторам, переваливаясь на ухабах, покрывался дорожной пылью, чернел под дождем. Двое конных гвардейцев сопровождали его. А в возке — бывший первый сановник империи Петра, светлейшим князь Ижорский Александр Данилович Меншиков с малолетним сыном и двумя дочерьми. Князь сильно постарел за эти несчастливые для него годы.
На столе в кабинете Акинфия Никитича Демидова стоял макет каменной башни, окруженной высокими кирпичными стенами. Акинфий внимательно разглядывал его. Зодчий Ефим Корнеев и двое бородатых каменщиков переминались у стола.
— Стены будем класть в полтора аршина, — говорил Корнеев, — и втрое больше обычного. Потому как в том месте много подземельной воды.
— Ты в ней силу уральскую покажи. Нашу, железную! И чтоб я с нее весь Невьянск видеть мог.
— Уж и не знаю, как на вас угодить, Акинфий Никитич.
— Угождать не след, делать с талантом надо! — прищурился Акинфий.
Дверь в кабинет приоткрылась, заглянул приказчик Крот:
— Гости пожаловали, Акинфий Никитич.
Во дворе дома Демидовых, у распахнутых ворот конюшни, стоял грязный возок и рядом с ним — опальный князь Меншиков с детьми. Позади два гвардейца держали под уздцы лошадей. Камзол на Меншикове сильно поношен, черную треуголку держал в руке, выражение лица конфузливое, растерянное.
— Князь, дорогой… какими судьбами? — Акинфий сбежал с крыльца, стиснул Меншикова сильными руками.
…Потом они сидели в столовой и два лакея подавали блюда, меняли серебряные приборы, наполняли кубки, а затем вновь неподвижно застывали у дверей. Евдокия держала на коленях трехлетнего сына. Рядом с отцом восседал тринадцатилетний первенец Прокопий.
Акинфий взглянул на жену, и Евдокия, а за ней тут же и Прокопий поднялись. Как по команде, встали дочери и сын Меншикова. Вышли.
— Э-эх, время-времечко, — вздохнул Акинфий, разливая водку в кубки. — Седые мы с тобой уже, князь.
— Нда-а, годы катятся, аки камни с горы, — горестно покачал головой Меншиков. — Кто я был и кто теперь есмь? Свои крепости имел…
— С моими пушками, — улыбнувшись, пошутил Акинфий и выпил.
— Орденов — не знал уж куда вешать. И ведь все заслуженное! Великий Петр Лексеич старания мои отмечал. И на тебе! В Сибирь сослали, как варнака какого… Жену в дороге схоронил. Не перенесла унижении. — Меншиков трубно высморкался в платок, вытер повлажневшие глаза. — Вот какова на Руси благодарность за труды ревностные! Придет новый монарх и тебя за твои старания — в морду. Так-то, Демидыч, на ус мотай. Уж коли меня смяли, тебя и подавно раздавят.
— Тебя смяли, это верно… — раздумчиво проговорил Акинфий и вдруг спросил в упор: — А кто ты такой был-то?
— Как кто? — опешил Меншиков. — Я — правая рука императора был. Второй человек в государстве!
— А чего полезного ты для государства сделал? Казну обворовывал? Взятки брал? Ордена себе вешал? — Акинфий спрашивал спокойно, даже с некоторой ласковостью в голосе, но злая усмешка кривила губы.
— Да ты что-о, сучий хвост! — придушенно выкрикнул Меншиков и грохнул кулаком по столешнице. — Ты с кем разговариваешь?
— Ты охолонись маленько, Александр Данилыч, охолонись, — ласково продолжал Акинфий. — Подумай лучше, с кем разговариваешь. У меня двадцать заводов, Данилыч. Нынче вот двадцать первый закладывать буду. Я — хозяин на Урале. А ты кто? Меня сомнут, в России железа не будет! Пушек не будет! Якорей! Моим железом со всей Европой торгуют! — Акинфий тяжело задышал, сжал кулаки. — А тебя вон смяли, и никому от этого не холодно, не жарко. Доходное место освободилось, другой на ем теперича воровать будет.
Сломленный судьбой властелин не отвечал, сидел, сгорбившись. Акинфий одним махом опорожнил кубок, спросил:
— Куда путь-то держишь, Данилыч?
— В Березов… — не сразу отозвался Меншиков. — Сослали навечно.
— Ты того… не обессудь за слова злые, — вздохнул Акинфий. — Чего заслужил, то и получил. Нешто деньгами тебе помочь? По старой дружбе.
— Не надо, — Меншиков резко поднялся, взглянул с ненавистью. — Прощай, Акинфий Демидов. Дай бог больше не видеться!
— Так и думал, что откажешься, — улыбнулся Акинфий. — Что ж, дай бог не видеться…
ПОСЛЕ СМЕРТИ ПЕТРА И НА ПРЕСТОЛ ВСТУПИЛА АННА ИОАНОВНА. НАСТУПИЛИ ГУБИТЕЛЬНЫЕ ВРЕМЕНА БИРОНА.
Под вечер Акинфий наблюдал, как каменщики возводили стены башни. Работа спорилась. Прозвонили колокола в церкви. Из завода шли закопченные кузнецы, плавильщики, горновые. Проходя мимо Акинфня, торопливо снимали шапки, кланялись. Вдруг истошный крик послышался издали:
— Хозяи-и-ин!
Вдоль заводского пруда, мимо баб, полоскавших на берегу белье, карьером летел приказчик Крот. Перемахнул через плотину и прямиком к Акинфию. Глаза у него выпучены, рот перекошен от крика:
— Хозяин! Нашли место! Пантелеевское место нашли!
— Ты что разорался на всю округу, дубина?! — рявкнул на него Акинфий.
— Нашли место… — задыхаясь, бормотал Крот, — жилу серебряную и пометки Пантелеевские. Ох, и богатая жила, хозяии-ин!
— Кто нашел?
— Углежог. Платошкой кличут. Лес под уголь валил и наткнулся.
— Он никому про жилу не сказывал?
— Да вроде, никому… Правду сказать, там неподалеку еще углежоги работали… — раздумывая, отвечал Крот.
— Н-ну-у, хорошо-о… — Акинфий вытер мокрый лоб, огляделся по сторонам. — За добрую весть сто рублей тебе жалую, Крот.
— Премного благодарствую, хозяин.
— А вечером ко мне того углежога приведи. Или ист, я сам к нему наведаюсь. Где живет, знаешь?
Поздним вечером Акинфий в сопровождении Крота направлялся к жилищу углежога Платона. Шли узкими улочками. По обе стороны — покосившиеся, ветхие хибары с подслеповатыми оконцами. Свиньи нежились в лужах, бродили козы.
Крот толкнул скрипучую дверь.
— Хозяин дома?
В глубине потрескивала лучина, воткнутая в стену рядом с иконой. Деревянная люлька на веревках подвешена к потолку. Нещадно дымила печь.
Когда гости вошли, с лежанки растерянно поднялась, кутаясь в драный платок, Марья. Акинфий долго, не веря своим глазам, приглядывался к ней — постаревшей, с глубокими, печальными глазами.
— Марья… — шепотом спросил Акинфий, и ужас охватил его. — Это ты, Марья?
— Я… Здравствуйте, Акинфий Никитич…
Крот с удивлением смотрел то на хозяина, то на Марью. Акинфий обессиленно прислонился к стене.
— Ну-к, Крот, выйди, — негромко приказал он.
Приказчик молча повиновался. На пороге обернулся.
— Марья… — Акинфий шагнул к ней, будто слепой, протянув вперед руки. — Марьюшка… Как же это, господи!
Они обнялись и долго стояли неподвижно, боясь шевельнуться.
— Давно ты здесь? — шепотом спросил Акинфий.
— Дочке уже шесть годов минуло…
— Что ж не объявилась, не показалась?
— Зачем? Чтоб твоя Евдокия меня опять отравой опоила?
— Ох, Марья, Марья… — простонал Акинфий. — Что ж за жизнь такая подлая?