— Что ж делать-то, Зернов, — невесело пожал плечами Нефедов. — Ты ведь солдат, и от приказов бегать никак нельзя.
— Понимаю, ваше высокоблагородие, — Зернов поднял на капитана страдающие глаза. — Понимаю… А не могу…
— Вста-ать! — гаркнул подоспевший Ульрих и ногой ударил сидящего на земле Зернова в лицо. — Русиш швайн!
Сгрудившиеся вокруг гвардейцы глухо охнули, будто ударили их самих.
— Не сметь! — дико выкрикнул капитан Нефедов и своим конем толкнул ульриховскую кобылу.
Ульрих с искаженным от гнева лицом повернулся к гвардейцам:
— Зольдаттен! Взять негодяй! — И показал на Нефедова.
Ни один солдат не двинулся с места.
КАПИТАН ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА МИХАИЛ НЕФЕДОВ. ВНУК — СТЕПАН ГАВРИЛОВИЧ НЕФЕДОВ, ГЕНЕРАЛ ОТ КАВАЛЕРИИ; ПРАВНУК — ЮРИЙ СЕМЕНОВИЧ НЕФЕДОВ, ПОЛКОВНИК ДЕНИКИНСКОЙ БЕЛОЙ АРМИИ, ЯРЫЙ ВРАГ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ; ПРАПРАВНУК — ВАЛЕРИЙ ЮРЬЕВИЧ НЕФЕДОВ, ЭМИГРАНТ. УЧАСТНИК АНТИФАШИСТСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ ВО ФРАНЦИИ, КАЗНЕН ГИТЛЕРОВЦАМИ В 1943 ГОДУ.
Зернов внезапно нагнулся, проскочил под брюхом нефедовского коня и бросился к оврагу. На краю он остановился, быстро перекрестился.
— Прощевайте, братцы-и! — И скрылся в овраге.
Следом кинулся второй солдат. Вскоре он вернулся. Один.
— Все… Вечная память…
Все поснимали треуголки. Кроме подполковника Ульриха.
— Бритвой он себя, по горлу… — объяснил солдат. — Веревками надо поднимать, снег там глубокий.
— Вот так… Гвардии ее императорского величества солдат, — с трудом удерживая комок в горле, проговорил капитан Нефедов, — живот свой за отечество положил… Шляпу долой, господин подполковник!
Под ненавидящими взглядами солдат Ульрих медленно стянул треуголку.
— А теперь скачи в Тайную канцелярию, доноси на меня, — процедил Нефедов.
— Ти оскорбиль меня перед зольдаттен! — Ульрих подтянул из ножен шпагу. — Защищайся!
— С нашим удовольствием! — зло улыбнулся Нефедов.
Всадники разъехались, а затем, повернув коней, помчались навстречу друг другу. Сшиблись. Сухой звон стали, отчаянное ржание коней, ругань русская и немецкая, комья земли из-под копыт. Ульрих рассек Нефедову щеку, капитан покалечил ему руку.
— Хоть одного колбасника упокою! — орал Нефедов.
— Грязный корофф! — не оставался в долгу Ульрих. — Кузькина твоя мать!
Совсем рядом запела труба. Сражавшиеся остановились. К ним скакал мальчишка-сержант в сопровождении трубача.
— Господа офицеры! С государыней плохо! Господин полковник приказал всем немедля в полк!
Высокие черные окна глазели с набережной в черную воду Невы. Только два окна во втором этаже были освещены. Сторож у крыльца зябко кутался в длинный плащ.
Подкатила закрытая карета в сопровождении двух всадников. Из кареты выбрался граф Ушаков. Всадники, спешившись, помогли ему взойти на крыльцо.
— Здесь ожидайте, — буркнул Ушаков и открыл дверь.
В кабинете Акинфия горело множество свечей. Хозяин за столом перебирал бумаги, рядом примостился Кулебака.
— Боле дома никого нету? — спросил Ушаков.
— Никого… — обернувшись и чуть помедлив, ответил Акинфий.
— И то хорошо. — Ушаков сел в глубокое кресло. — Лишние уши — лишние хлопоты. — Он глянул на Кулебаку. — Ну-к, молодец, выйди!
Акинфий кивнул, и Кулебяка молча вышел.
— Перво-наперво, по повелению матушки-императрицы, нашел я твоего братца, — скрипуче проговорил Ушаков.
— Все ноги небось оттоптал, покуда искал, — усмехнулся Акинфий.
— Да уж нахлопотался, — вздохнул Ушаков. — И покуда искал, и покуда глаза закрывал…
— Что?! — Акинфий схватил Ушакова за грудки. — Что ты сказал, душегуб?
— Пусти… Сдавил будто медведь… Ты на кого руку подымаешь?!
— Упырь кровавый! — хрипел Акинфий, и слезы кипели в глазах. — Ты казнил его?
— Нет, — твердо отвечал Ушаков.
— Кто? Говори! Или живого отсюда не выпущу!
— Жадность твоя. Гордыня твоя. Коли б ты рудники не укрывал да монету фальшивую не чеканил, жив был бы твой брат.
Долго молчали.
— Ты на меня не гневись, Демидов, такова уж моя служба — блюсти державу Российскую. — Ушаков скорбно вздохнул.
— Схоронили где?
— Спрошу.
— А вторая твоя весть какова? — пересилив себя, спросил Акинфий.
— А вторая моя весть будет похуже первой. Государыня Анна Иоановна волей божьей…
— Когда? — перебил Акинфий.
— Час тому минул, Я прямо из дворца к тебе приехал.
— И кто ж теперь? Неужто?..
— Он самый… А про то, что я был у тебя — никому…
Ушаков неслышно отступил к двери и исчез, будто его и не было.
Ветер качал фонарь. За треснутым, мутным от нагара стеклышком, чадила сальная плошка. Белые мухи летели на мигающий огонек и тут же исчезали — была оттепель, и снег таял, не коснувшись земли.
Из окна кареты было видно, как тускло поблескивал штык часового в неверном свете фонаря. В карете были двое.
— Да не в деньгах дело, Акинфий Никитич, пойми, — говорил капитан Нефедов.
— А в чем?
— В присяге. Год назад императрица в ночь подняла гвардию и повелела присягнуть тому, кого родит ее племянница принцесса Мекленбургская… А теперича малыш императором будет, а регентом при нем — Бирон…
— Неужто вы, русские люди, допустите, чтоб иноземец вашими судьбами вершил?
— Как тут быть, не ведаю. Но гвардия тебе не подмога, Акинфий Никитич…
— Ай, гвардионцы, ай, молодцы! — Акинфий горько рассмеялся. — Правильно, стало быть, Бирон вами, как борзыми щенками, торгует.
— Еще слово, Демидов…
— Я же безоружный, капитан. Ты лучше меня прямо к графу Ушакову доставь или к Бирону, и дело с концом. Покуда Иоанн Антонович в совершеннолетие войдет, светлейший герцог всю Россию по миру пустит. Все, за что Петр Великий жизнь положил, — все прахом пойдет. И вы, гвардейцы петровские, при Полтаве, при Гангуте, под Нарвой на смерть шедшие, — вы теперь Бирону станете помогать Россию зорить?!
Капитан мрачно молчал.
Акинфий приблизился к нему вплотную:
— Вы царю Петру присягали?
— Присягали.
— А что дочь его, петровская кровь, царевна Елизавета Петровна, родительского престола теперь лишена, это как? Этим ваша присяга отцу ее не нарушена ли?
— Помолчи, прошу. — Нефедов опять задумался, брови сошлись к переносице от тяжких мыслей. Мы о царевне всегда помнили. Подумать дай.
— Ну, думай, — устало махнул рукой Акинфий и, помолчав, продолжил: — Нешто гвардия за дочь Петра Великого не вступится? Не верю! Денег? Сколько захотите, только дайте мне Бирона, дайте! Он думает нами, как лошадьми, повелевать: что русскому ни прикажешь, сделает, куда ни пошлешь — пойдет и еще кланяться будет! Ан хрен тебе, выкуси! Знай, капитан: ежели не вы, я тогда сам! Соберу молодцов сотню — и на дворец. Я ему зубами глотку…
— Бирон да Бирон, — угрюмо пробурчал капитан. — Мы Бирону не присягали… — Помолчал и вдруг улыбнулся радостно: — Ведь мы ж ему-то не присягали!.. Как Елизавету Петровну известить? — Рука Нефедова легла на плечо Акинфия Демидова, и тот облегченно вздохнул:
— Троих офицеров к ней пошлите, она ждет…
— Ну что ж… с богом! — Нефедов перекрестился и полез из кареты. — Жди дома, Демидов.
— Постой! На-ка вот, Петра Лексеича память. — Акинфий достал из-за пазухи пистолет «кухенрейтер».
— Хитер ты, Демидов! Говорил: безоружный! — Капитан весело покрутил головой. — Тебя б императором поставить… — И выскочил в снежную круговерть.
В дверях и на дворцовом крыльце было полно измайловцев, а в аллее перед дворцом толпились преображенцы с ружьями наизготовку.
— Мушкеты на карау-ул! — Звонко скомандовал измайловский поручик. — Взводи курки! Стрельба полутонгами!
Сквозь шорох падающего снега слышались резкие щелчки взводимых курков. Ряды преображенцев, напиравших на крыльцо, остановились.
— Не сме-еть! — Капитан Нефедов и еще двое офицеров-преображенцев взбежали на крыльцо.
— Лейб-гвардии Преображенского полка капитан Нефедов! — отсалютовал шпагой капитан.
— Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Оболенский! Я вас знаю, господин капитан. А то грешным делом подумал, не бунтовщики ли…
— Нет! — резко осадил его Нефедов. — Это не бунт! Герцог Бирон здесь?
— Герцог здесь… — растерялся поручик Оболенский. — Почивать изволят. Так вы?.. А как же Иоанн Антонович? А как же?.. Ведь присягали, господин капитан…
— Мы присягали Иоанну Антоновичу, а не регенту Бирону.
— Да здравствует Елизавета Петровна! — громыхнул строп преображенцев.
— Я с вами, господин капитан! — Поручик Оболенский отсалютовал шпагой, закричал: — Охрана, слушай команду!
Ранним утром протяжный, тревожный крик пронесся над Невьянском: «Пада-ет! Башня падае-ет!».
Дворец Демидовых отстраивался заново. С зарею начинали работать каменщики. Несли на леса раствор и кирпичи, выкладывали толстые, почти крепостные стены дома. Внизу, возле длинных корыт, где замешивали раствор, белели горки яичной скорлупы.
Всадник с криком проскакал мимо, и каменщики, бросив работу, устремились бегом через поселок к заводу.
Из завода вывалилась большая толпа работных людей, и все, задрав головы, смотрели на башню. Она явственно накренилась.
— Под сваями-то плывун пошел, вот ее и повело, сердешную.
— Ох, не сдобровать Ефиму Корнееву. Демидов шкуру спустит.
А Корнеев метался внутри башни, командовал:
— Прошка, мигом на завод! Пущай мне брусы железные сюды доставят и обручи полосные. Аршинов восемь в длину!
— Куда такие-то?
— Делан, что велено, ирод! И рысью, рысью!
Корнеев и несколько мастеров вышли на площадку второго этажа, откуда хорошо была видна змеевидная трещина, извивающаяся по стене.
— Не додумали, — тяжко вздохнул кряжистый плотинщик.
— А чем думали? — взъярился Корнеев. — Пошто плывун не углядели?
— Так его ж там не было… Да и Акинфий Никитич торопил.
— Он торопил, а нам теперича расхлебывать.
— Гля, братцы, трещина вроде поболе стала.