[67]
Прежде чем объяснить эту гипотезу, необходимо кратко представить вам теорию игр. Вот небольшой пример: в одном из криминогенных районов Чикаго банда решила ограбить банк. Удивительно, но здесь тоже может присутствовать экономия на масштабах производства. Провернуть это в одиночку непросто, но если объединятся двое, то это значительно облегчит задачу – один будет грабить, а второй следить за обстановкой вокруг и вести машину. Допустим, есть два профессиональных грабителя, которые часто грабят банки, но никогда не были пойманы. Полиция определила их как подозреваемых, но из-за отсутствия убедительных доказательств не может арестовать и предать суду. Известно, однако, что оба грабителя любят быструю езду и нередко попадают в участок за превышение скорости, и полиции хотелось бы найти способ получить от них признательные показания. Судебная система США устроена таким образом, что давший показание против сообщников преступник может получить оправдательный приговор – таким образом, полиция разработала механизм, стимулирующий давать признательные показания. Если оба они признаются в ограблении банка, то получат по шесть месяцев тюрьмы; если не признается ни один, то по два месяца за превышение скорости; если же признается только один, он будет отпущен на свободу, а его подельнику удвоят срок тюремного заключения. Эта умозрительная ситуация получила название «дилемма заключенного» (см. таблицу 4.1). С точки зрения каждого из преступников наиболее рациональным было бы дать признательное показание, потому что вне зависимости от поведения своего подельника он получит более мягкий приговор. Но с точки зрения команды для обоих преступников более разумным будет молчание, потому что тогда каждый из них получит наименьший срок. Кроме того, в своем выборе оба преступника должны учитывать и другой фактор: если в дальнейшем они продолжат сотрудничать, то, вероятно, будут пойманы снова и вместе, что накладывает на них новые ограничения. Они станут угрозой друг для друга: если однажды один из них даст признательные наказания против партнера и тот будет осужден, то когда их поймают в следующий раз, уже осужденный может дать показания против предателя-партнера, чтобы усугубить его положение. Поскольку угроза возмездия реальна, оба преступника могут предпочесть командную игру – не признаваться в ограблении банка.
Таблица 4.1
Дилемма заключенного
Таким образом, если «дилемма заключенного» будет носить разовый характер, то между личной и коллективной выгодой должно возникнуть неустранимое противоречие, поскольку ни один из заключенных не сможет представлять для другого настоящую угрозу в дальнейшем. Поэтому в случае разового сотрудничества человек изберет личную выгоду и поступится коллективной – дать признательные показания, поскольку у второго человека не будет рычагов давления на него в будущем. Подобные ситуации нередки и в реальной жизни. Например, не стоит покупать что-либо у лоточников, поскольку для них это разовая продажа, но можно не беспокоиться о качестве товаров в магазине, поскольку магазин рассчитывает на долгосрочную коммерческую деятельность и старается поддерживать свою репутацию. Подобная логика применима и в случае сельскохозяйственного кризиса 1959–1962 годов.
Нам известно, что во всех аспектах сельского хозяйства проводилась политика экономии на росте масштабов производства. Во-первых, во время посевных и уборочных кампаний, когда времени мало, эффективность работы коллектива значительно превышает эффективность работы в одиночку, а тягловый скот – достаточно дорогое орудие производства, поэтому объединение нескольких домохозяйств значительно снижает издержки на его содержание. В этом и заключается экономия на масштабах производства в сельском хозяйстве. Во-вторых, есть аспект безопасности – любой может заболеть, тогда его обязанности распределяются между другими членами коллектива, а этот человек поступит подобным образом, когда заболеет кто-то другой. В целом экономия на масштабах производства работает именно так.
Однако в отличие от производственной деятельности на заводах, где сектора и цеха находятся под одной крышей, а разделение труда и общий производственный процесс контролируются достаточно жестко, контролировать работников в секторе сельского хозяйства очень непросто – для сельскохозяйственного производства не существует четких стандартов. Например, во время прополки непросто отличить рис от сорной травы, поэтому следует быть очень внимательным. Эффективность удобрения почвы до и после дождя отличается: для внесения удобрения лучше подождать, когда выпадут осадки. Таким образом, было бы разумнее проводить распределение исходя из качества работ, но в действительности реализовать это невозможно, как невозможно определить ошибку человека во время прополки риса. Хотя в идеале распределение труда должно отталкиваться от его качества, в реальности достаточно сложно перевести результаты абстрактной работы в конкретное количество рабочих единиц. В такой ситуации распределение может отталкиваться только от грубого подсчета количества отработанного времени, что ведет к уравниванию. Как уже говорилось, даже в относительно маленьких производственных бригадах, включавших около 20 домохозяйств и 50 человек, при равномерном распределении доходов дополнительные усилия одного конкретного человека приносили ему всего 1/50 полученного результата, что не поддерживало трудовой энтузиазм на высоком уровне.
В распределении рисков в сельскохозяйственных кооперативах также прибегали к экономии на масштабах производства. Тем не менее в сельскохозяйственном производстве оставалась насущной тема контроля. Чтобы поддерживать производство на уровне кооперативов, необходим был самый жесткий контроль за каждым из его участников. Однако всегда найдутся люди, которые отдыхают больше других, а работают меньше, и если не подобрать адекватного наказания за это, их будет становиться только больше – и возникнет разрыв.
В сельскохозяйственных кооперативах большое значение имел принцип добровольности. В 1956 году Всекитайское собрание народных представителей приняло устав кооперативов, согласно которому земля и сельскохозяйственные орудия обобществлялись, но каждый крестьянин имел право «добровольного вступления и свободного выхода». С появлением все большего числа не желавших трудиться крестьян уровень производительности неминуемо падал и мог оказаться даже ниже уровня единичного хозяйства, в результате чего, не наблюдая больше выгоды от совместной работы, трудолюбивые фермеры стали бы выходить из кооператива. Право свободного выхода представляло собой, с одной стороны, гарантии для тех, кто хотел трудиться, с другой – сдерживало тех, кто трудиться не желал. Поскольку все больше людей теряло стимул трудиться, все работящие крестьяне должны были бы покинуть кооператив, который неминуемо бы распался, и вернуться к единоличному хозяйству. В таком случае и плохо работающие крестьяне уже не получали бы никаких выгод от экономии на масштабах производства.
Тем не менее, видя успехи коллективной работы в сельском хозяйстве, правительство посчитало, что отказ от коллективизации невозможен. Стал необходим запрет на выход из кооперативов и ведение личного хозяйства. Пункт принятой в 1956 году ВСНП программы о «добровольном вступлении и свободном выходе» исчез из устава народной коммуны в 1958 году, а затем – и из программных документов о сельском хозяйстве. Вплоть до III пленума ЦК КПК XI созыва закрепление производственных заданий за отдельными крестьянскими дворами официально не разрешалось. Таким образом, после 1958 года теория игр фундаментально изменилась. Ликвидация права на выход привела к тому, что исчезла угроза распада кооператива и выхода из него работящего крестьянства. Это не только полностью сняло ограничения с нежелающих работать крестьян, но значительно снизило мотивацию тех, кто хотел работать, однако не мог покинуть кооператив. Единственным рациональным выходом из этой «одноразовой игры» стало нежелание работать. Все меньше и меньше людей продолжали тяжело трудиться, и производительность ожидаемо упала.
В процессе коллективизации сельского хозяйства многих стран Латинской Америки и Африки правительством поощрялось право добровольного участия, но с появлением развитых коллективных форм оно, как правило, ликвидировалось. Идентичная ситуация сложилась и в Советском Союзе: до 1929 года в стране преобладали единоличные крестьянские хозяйства, но в результате обобществления и перехода земли в государственную собственность крестьянам было отказано в праве выхода из колхозов. Крестьянин получал фиксированную оплату, но ее размер больше не зависел от эффективности его труда, контроля не существовало, и никто не стремился работать в полную силу. Единой закономерностью для коллективизации всех стран стало повышение производительности труда на начальном этапе, когда крестьяне имели возможность выйти из кооперативов – и форма коллективного ведения хозяйства с сохранением возможности выхода действительно оказалась более эффективной, чем единоличное хозяйствование. Тем не менее когда некоторые страны, как, например, СССР в 1929 году и КНР в 1958, внезапно отказали своим крестьянам в праве выхода, производительность в сельском хозяйстве начала резко падать[68]. Ситуации в Советском Союзе и Китае были очень схожи, кризис сельскохозяйственного производства в СССР привел к гибели свыше 5 млн человек[69], а поскольку население Союза составляло одну пятую китайского, то масштаб бедствия был сопоставим. Лишение крестьян права на выход из кооператива привело к повсеместному сокращению производственного энтузиазма, его серьезное снижение уже не могло компенсироваться выгодами экономии на масштабах производства, началось снижение производительности – на все это потребовалось совсем немного времени.