[521]. Консенсус в стране был широким, и оставался таковым даже когда во второй половине 1943 года на фоне военных поражений стран Оси правительство Ханссона перешло от пронацистского нейтралитета к нейтралитету просоюзническому.
Выстраивание консенсуса не является изобретением недавних времен.
Стремительное нарастание кризиса фашистских режимов, вызванное катастрофическим положением на фронтах; ужесточение репрессий со стороны германских оккупантов и быстрое ухудшение условий жизни населения были факторами, которые определили в те месяцы массовый поворот общественного мнения в сторону англо-американцев во Франции и Италии, и Советского Союза — в Восточной Европе. Сама партизанская борьба, к которой часть населения относилась отрицательно, опасаясь нацистских репрессий, у другой части вызывала прямо противоположные чувства; люди присоединялись — психологически, если не активно — к действиям «нерегулярных» бойцов, в большинстве своем коммунистов[522]. Это и явилось, по завершении конфликта, немаловажным фактором в момент образования временных правительств в странах, освобожденных советскими войсками. Рождение политического режима всегда начинается с захвата власти какой-то группой сил, которая выстраивает новый «порядок вещей», в рамках которого — в случае успеха — будут развиваться дальнейшие события и утверждаться новая «законность». Так утверждает себя новый порядок, который должен уметь себя узаконить. Так поступили — не без неожиданно долгой партизанской войны, получившей название «южного разбоя», — пьемонтцы[523], аннексировав Центральную и Южную Италию в 1861 году. Тьер в 1871 году провозглашает республику в стране с очевидным монархическим большинством, и только в 1875 году ему удается принять республиканскую конституцию. Так — мы видели это в предыдущих главах — фашистская партия с 1922 по 1926 год, получив с самого начала гарантии высоких правительственных кругов, заручилась сознательной поддержкой правящих и средних классов и смогла перейти к завоеванию масс в Италии. Так и антифашизм 1944-1946 годов стал государственным, узаконив сам себя, причем основы этого процесса были теми же, на каких зиждились правительства, устанавливаемые Советским Союзом в восточноевропейских странах по мере их освобождения. Все, что происходило потом, оказалось возможным только благодаря этому акту основания, закрепленному и гарантированному в то же самое время четкими рамками «раздела», которые все три победителя в мировой войне неоднократно подтвердили.
Оценка, которую различные народные демократии получали в том мире, который управляет общественным мнением всей планеты, — то есть на Западе, — менялась исходя из приоритетов международной политики и расстановки сил на международной арене. Самым нашумевшим примером является Югославия. До конфликта со Сталиным (1948) Тито с тем «социалистическим» однопартийным режимом, который он установил на базе полного согласия (и не менее полного истребления несогласных), расценивался как глава Квислингов[524], сотрудничающих с Советами. Скорые и действительно жестокие методы, которыми его партизаны «окончили игру» на итальянском фронте, вызывали отвращение. После разрыва между Тито и Сталиным югославский режим — разумеется, не изменивший ipso facto[525] своей природы, — стал мало-помалу восприниматься по-другому, и в конце концов возобладала иная точка зрения. (Пока в 1955 году Хрущев не вернулся к сотрудничеству с Тито, именно советская сторона обличала «преступность» югославского режима, но эта пропагандистская шумиха, хотя и содержала некую долю правды, не влияла на общественное мнение.) Вершины положительного к себе отношения Тито достиг, заключив греко-турецко-югославский пакт, явно антисоветский, продолжающий, географически, разные «союзы» (НАТО, СЕАТО и т. п.) нового «санитарного кордона».
На похороны Тито (май 1988) съехались государственные деятели со всего мира, дабы почтить его реальные свершения. Зато решение Соединенных Штатов способствовать после краха СССР также и распаду Югославской федерации привело, в историографическом плане, к радикальной переоценке Тито и всего «югославского опыта». Преступления, совершенные в конце мировой войны в истрийском регионе, всплывают на поверхность, бросают тень на всю эпопею антифашистской борьбы «титовцев» и становятся решающим фактором в оценке общественно-политического строя, установленного и сохраняемого на протяжении десятилетий югославскими коммунистами.
Венгрия, напротив, не удостоилась — на Западе — другого к себе отношения, кроме чуть презрительной иронии, хотя начиная с какого-то момента этот политический режим «либерализовался» до степени, невозможной в Югославии при жизни Тито; но правительство Кадара должно было оставаться на положении «карантина», поскольку было «запятнано» самим актом своего рождения[526]. Трагикомическими видятся взлеты и падения Чаушеску, чей последовательный и упорный отрыв от политики СССР позволил ему достичь положения, немыслимого для восточного руководителя; это же и низвергло его в глубины ада, когда наступил закономерный конец.
Короче говоря, ученый, исследующий эти политические системы, имеет дело с материалом, опутанным густой сетью пропагандистских измышлений: они, к нашей вящей досаде, пережили крушение структур, которым могли приносить «практическую пользу».
Двумя «пустыми клеточками» были, как мы уже упоминали, Италия и Чехословакия. И все же очевидно, что Италия, хотя и не упомянутая открытым текстом в соглашениях о разделе, находилась — по причине ее освобождения англо-американскими войсками и значимого присутствия союзнических властей в жизни «Южного королевства»[527], которое плавно превратилось в Королевство Италию, — в зоне американского (еще более, чем английского) влияния. Теперь нужно было проследить за рождением соответствующего правительства.
Когда Муссолини в ноябре 1926 года объявил коммунистов вне закона, они представляли собой небольшую партию. На выборах 1921 и 1926 годов коммунисты достигли скромных результатов. Потом они подверглись преследованиям и были разогнаны. Но продолжала существовать подпольная структура; фашистам удалось засорить ее, наполнить агентами, но они так и не смогли до конца разрушить организацию. В 1929 году, исполняя бестолковые директивы Коминтерна, многие коммунисты вернулись в страну и почти все попали в сети полиции и ОВРА[528]. Тем не менее их присутствие в Испании, в интернациональных бригадах, было заметным. В отличие от явной инертности других партий, поставленных фашизмом вне закона, коммунисты никогда не прекращали своего существования как организации и продолжали действовать. В конце 1943 года они первыми попытались разжечь партизанскую войну против Республики Сало[529] и немецкой оккупации. Восемнадцать месяцев неравной борьбы стали почвой для возрождения коммунистической организации, в то время как на Юге рассчитанно умеренные, объединительные действия Тольятти, окрыленного успехом «Салернского поворота»[530], который позволил коммунистам войти в правительство Бадольо, создавали условия для того, чтобы и в консервативной глубинке Южной Италии стала бы вновь существовать коммунистическая партия. Выдающийся политический успех Тольятти определялся тем, что он сумел соединить огромный престиж и народную поддержку, какими пользовалась партия в Центре и на Севере благодаря партизанской борьбе, со своей собственной государственной деятельностью в национальном правительстве. Решение отложить институционные вопросы до полного освобождения национальной территории — его линия, которой он постепенно заставил следовать всех левых, — воспрепятствовало экстремистскому уклону (к нему социалистическая партия была naturaliter предрасположена); а такой уклон мог бы предоставить предлог, даже благоприятный случай для того, чтобы по окончании военных действий поставить коммунистов вне закона.
То, что такая перспектива в англо-американской зоне влияния была более чем вероятной, доказывало развитие событий в Греции после Афинского восстания (3 декабря 1944), вызванного приказом английского генерала Скоби разоружить все партизанские формирования: более месяца англичане подавляли восстание; были нарушены соглашения, подписанные в Варкизе[531] в феврале 1945 года; в марте 1946 года проведена пародия на выборы, в которой отказались участвовать все партии, кроме монархически-популистской, руководимой англичанами; вернулся король; с октября 1946 года «Греческая демократическая армия», а затем и «Временное правительство свободной Греции» начали партизанскую войну; чтобы подавить эти движения, Черчилль попросил вмешательства Трумэна, в результате чего Греция перешла под прямой американский контроль. Партизанское движение было подавлено только в 1949 году, и до возвращения старого Папандреу (победа Центра в 1964 году, сведенная на нет переворотом полковников в апреле 1967 года[532]) Греция находилась под парламентской диктатурой правых, поддерживаемой США.
Такого сценария для Италии Тольятти сумел избежать благодаря выверенности и конкретности своей умеренной политики; но в этом есть немалая заслуга и антифашистски настроенных представителей демохристианской верхушки и так называемых «светских» (республиканцев, социал-демократов) партий.
На первой проверке выборами (2 июня 1946) коммунисты показали хороший результат (19%), хотя он и был ниже, чем у социалистической партии (тогда она называлась «партией пролетарского единства»); все левые партии вместе получили 40% голосов; христианские демократы одни — 30%. Во Франции в том же году социалисты и коммунисты составили парламентское большинство. Но Франция, сама будучи (хоть и с некоторыми объективными ограничениями) страной-лидером, не могла быть поставлена под чей-то контроль. История Четвертой республики в действительности является историей возвращения к власти умеренных сил, всегда игравших заглавную роль; в этом возвращении присоединение к НАТО было лишь одной из составных частей, но не единственной; в конце концов она сделалась маловажной. История республиканской Италии — это, наоборот, история страны, находящейся под опекой, под постоянным наблюдением; страны, для которой всесильная власть всегда имела наготове «альтернативное» решение на случай, если воля избирателей окажется «неприемл