Король Бельгии Леопольд II здраво рассудил, что чем гоняться за отрядами Мамбы по всему Конго, лучше одним ударом покончить с ним, обезглавив верхушку. Змея без головы, это всего лишь кожаный шнурок, набитый мясом и костями. А все его приближённые бросятся делить между собой захваченные территории, а то и просто жить, как они жили раньше, и никакого сопротивления очередным захватчикам не окажут.
Ну а если и окажут, то так…, до первого серьёзного боя, несмотря на имеющееся огнестрельное оружие, и даже пулемёты. Никто им уже помогать не будет, и снабжать их тоже, остаётся только нанести несколько серьёзных ударов, и все остатки его войска рассыплются, как карточный домик.
Алула Куби внимал гонцу, принёсшему чёрные вести о движении экспедиционного корпуса англичан в направлении Буганды. Сейчас в его распоряжении было почти двенадцать тысяч человек воинов, и все они были вооружены огнестрельным оружием. Воины были прекрасно обучены и, по африканским меркам, дисциплинированны, а также у него было две батареи старых крепостных мортир и три пулемёта.
Система почтовых станций королевства Мамбы, названная харака, бывшая только в начале пути своего образования, тем не менее, сработала исключительно быстро, и весть о движении колонн оккупантов достигла ушей полководца Мамбы уже через две недели после того, как колонны английских колониальных войск выдвинулись из Момбасы.
Войско бригадира Джона Конвайла маршировало по территории нынешней Кении, попутно обрастая отрядами масаев и других воинственных племён, пожелавших участвовать в набеге. В его составе было пять тысяч гуркхов, десять тысяч индийских сипаев, а также около восемь тысяч воинов местных племён, как масаев, так и самбуру, и камба.
Десять артиллерийских батарей лёгких пушек славно подпрыгивали на ухабах, вслед за мулами, которые обреченно тянули их вперёд. Кроме орудий, были и пулемёты Максима, в количестве пятнадцати штук, бо́льшее количество посчитали нецелесообразным.
Кабареги, получив известия от Алулы Куби, и от собственных информаторов, выставил против захватчиков двадцатитысячное войско, но вот только огнестрельным оружием там было вооружено всего пять тысяч человек, большего количества винтовок ему передать не успели. Собрав воинов, он ожидал спешащего на помощь раса Куби со своим войском.
Момо получал разнообразные сведения о бельгийцах. Его воины практически уничтожили все бельгийские станции и фактории, прекратив добычу местными аборигенами каучука, древесины и слоновой кости, да ещё и захватили в плен кучу белых людей, не успевших сбежать.
Но его тревожило не это. Тревожили его афроамериканцы, которые вели себя в последнее время всё более и более нагло. Конечно, после каменных джунглей попасть сразу в обычные, это – стресс.
Ведь они тоже негры, и предки их были отсюда. Да и, по словам отца Пантелеймона, это были не самые лучшие и богатые представители чернокожей общины из-за океана.
Момо привык, что обо всём думал Мамба. Мамба давал приказы, Мамба карал, Мамба ещё и ДУМАЛ… А Момо любил карать, воевать, любить баб, и чтобы побольше, побольше, ну, и в принципе, всё. Думать он не любил, от тяжёлых дум болела голова, и хотелось баб. А тут… эти чёрнозадые американцы, пляшущие свои танцы и говорящие на чужом языке.
Всё бы ничего, но община чернокожих американцев, живущих сейчас на противоположном берегу Банги, считала себя умнее местных негров, да ещё и была прекрасно вооружена винчестерами и разнообразными пистолетами. Пока они вели себя относительно спокойно, но, сталкиваясь с местными, постоянно пытались не выращивать еду, а получать её. Получив в первый раз запас продуктов от Мамбы, они решили, что их должны снабжать продовольствием на постоянной основе.
Ну и, в конце концов, их требования наткнулись на непонимание таких «наездов» местными неграми, во главе с Момо. О чём он и уведомил старейшину этой общины. А в ответ получил чёрную неблагодарность.
Старейшина Фриблэквиладжа, как назвали своё селение американцы, заявил, что если им не выделят продукты бесплатно, то они возьмут их силой, и четыреста семьдесят пять воинов поддержат его притязания.
Старейшиной был высокий и худой негр среднего возраста, по имени Эберт Фриэсс. Его вытянутое лицо, с лихорадочно блестящими глазами и большими губами, казавшимися чернее самой кожи лица, вызывало отторжение у Момо, испытывавшего желание кинуть во Фриэсса чем – нибудь, потяжелее или поострее.
Везде всё решалось силой, но людям, которым помогли, благодаря только воле Мамбы, грех было роптать. Ни православный коптский Бог, ни местные боги и духи Вуду, не приемлют такого.
Момо, конечно, не мог выражаться такими словами, но его мысли были схожи с написанными здесь, только гораздо злее. С этими афрозасранцами надо было что-то «решать». Момо колебался между тем, чтобы напасть на них ночью, и тем, чтобы обстрелять их из орудий, оставленных Мамбой.
Но за орудия отвечали русские, во главе с отцом Пантелеймоном, а их становилось всё больше и они уже представляли довольно серьёзную силу, благодаря упорству, уму и злости, при этом, подчинялись они только Мамбе, понимая, что иначе их просто сметут. Русскими их, правда, можно было назвать весьма условно, уж больно там было много всяких национальностей, но все они говорили по-русски.
Отец Пантелеймон с тревогой наблюдал за назревающим конфликтом, он искренне не понимал претензий Эберта Фриэсса и его общины. Но вот факт имел место, кормите, или умрите. Почти пятьсот солдат, это серьёзная сила, а Мамба ушёл в поход, и вернётся когда… и вернётся ли вообще, неизвестно.
Назревала бойня и междоусобица. Вся немногочисленная русская община стала дежурить у пушек и пулемётов, предотвращая тем самым внезапную атаку, и одновременно, не давая возможности захватить их людям Момо. Отец Пантелеймон вызывающе топорщил свою бороду и крыл всех трёхэтажными словами, забыв, что он служитель божий, сменив сутану на более удобную на войне одежду.
Интерлюдия
Дмитрий Николаевич Кудрявский, филолог и бывший революционер, с грустью смотрел на двух негритянских девочек, дочерей Мамбы. Старшая, Мирра, была шестилетней «букой», по телосложению обещавшая стать папой в миниатюре. Она была неуклюжим, некрасивым ребёнком, с плотным прямоугольником тела, и торчащими из него маленькими ручками и толстыми ножками. Она всё время хмурилась и любила ловить змей.
Эта ползучая гадость, казалось, обходила стороной хижину, где жили девочки со своей кормилицей Нгани. Но Мирра не обращала на это никакого внимания, и периодически сбегая, каждый раз, неизменно, возвращалась с пойманной змеёй, или змеёнышем.
Дальше следовала игра «попробуй укуси». Несчастная змея пыталась сначала сбежать, потом вывернуться из-под длинной рогульки, с помощью которой Мирра прижимала её к земле. Наконец, змее это удавалось, и она начинала бросаться на Мирру. Обычно хмурая и вечно недовольная, девочка начинала заливисто хохотать и отпрыгивать с траектории атаки змеи.
– «Баба», «баба», «папе» смотри, как я умею, – постоянно восклицала она, ловко уворачиваясь от змеи.
Кудрявский со страхом смотрел на развлечения девочки. Обычно это заканчивалось тем, что девочка отшвыривала змею в заросли, либо давала ей уползти в ужасе, куда глаза глядят.
Иногда это заканчивалось гибелью змеи, особенно, излишне агрессивной. Придавив змею рогулькой вплотную к земле, девочка показывала на неё любому, оказавшемуся поблизости, воину, и требовала, чтобы он отрубил ей голову, что тут же и выполнялось.
Вторую девочку, которая была почти на четыре года младше, звали Славой. Эта девочка, даже в столь нежном возрасте, была женственной, и обещала вырасти высокой, длинноногой и худенькой девушкой. Черты её лица были ещё детскими, и не позволяли определить, какой она будет в самом расцвете своих лет. Но эти черты были тонкими, а кожа тела намного светлее, чем у сестры, и других соплеменниц.
Слава хорошо все понимала как на русском языке, так и санго, и легко училась другим языкам, что весьма радовало Кудрявского. Усадив обеих девочек в своей хижине, он учил их разговаривать на русском, а также разучивал с ними буквы, и учил письму. Сложнее было со счётом и цифрами.
Девочки старались выполнять задания учителя. Слава, мило улыбаясь, повторяла буквы и цифры вслед за учителем, но почти сразу отвлекалась на всё подряд: на вылезшего термита, пролетевшую муху, внезапно пукнувшего воина, стоявшего на страже, и ещё на целую кучу вещей. Всё это изрядно раздражало Кудрявского, но что тут уж поделать.
Мирра же, наоборот, мало внимания уделяла окружающему, и с трудом слушала учителя, когда он выписывал буквы на специально расчищенной площадке, засыпанной для этого мелким песком, на котором он и чертил эти непонятные для неё знаки. Зато, она оживлялась, когда он рассказывал, для чего нужно уметь считать, как считать, и зачем это надо отражать на бумаге, дощечках, или просто на песке.
Здесь девочка замирала, и пристально смотрела на него своими чёрными глазами, отчего, временами, Дмитрию Николаевичу чудилось, что на него смотрит, будто бы, сама змея, щуря вертикальные зрачки. Считать она любила и хотела. Так у него и происходили занятия с будущим Мамбы, и может быть, и всей Африки.
Я спешил со своим войском обратно, стараясь избежать встречного боя с любым противником, надеясь, что никого не встречу, что было недалеко от истины. Если бы я понимал, что англичане, это не те люди, которые выпустят изо рта добычу, пусть и не свою, я бы не почивал на своих лаврах.
Поэтому я немного расслабился, и обленился отправлять разведку. Из-за чего весть о движущемся мне наперерез крупном отряде белых застигла меня врасплох.
Я даже сразу не поверил, что на меня наступает полностью состоящий из белых солдат крупный отряд, эту ошибку я осознал, как только увидел в бинокль стройные ряды пехотинцев, идущих в нашу сторону ротными колоннами.
Издалека я попытался определить, сколько их, но так до конца и не смог разобраться. В любом случае, их численность составляла не меньше бригады, а может быть, даже и больше. Проблемы резко набухли, и прорвались дождём неприятностей.