Патрик Бернхаген
В главе изучается взаимосвязь процессов демократизации и экономической жизни. После исторического обзора возникновения капиталистической демократии рассматриваются некоторые общие проблемы отношений между демократией и капитализмом и выделяются основные области, в которых эти феномены влияют друг на друга. Затем следует анализ роли бизнеса в демократизирующихся странах. Наконец, обсуждаются трудности совмещения масштабных политических и экономических реформ.
Введение
В конце 1980‑х – начале 1990‑х годов, когда произошел распад Советского Союза и падение коммунистических режимов в Центральной и Восточной Европе, капиталистическая демократия стала фактически единственным способом развития, принятым в большинстве стран мира. Раскрывавшиеся преступления, нарушения прав человека, экономическая неэффективность и множество других недостатков коммунистических государств заставляют считать, что почти любая другая политико-экономическая система является более предпочтительной. За исключением феодальных и клановых экономических структур, свойственных наиболее примитивным аграрным обществам, капитализм остается единственной альтернативой. Представляется, что в обозримом будущем у той или иной разновидности рыночной экономики нет конкурентов.
Как это случилось? В Центральной и Восточной Европе и бывшем Советском Союзе происходил двойной транзит. Политические диктатуры, обычно возглавлявшиеся коммунистическими партиями, были заменены демократическими институтами. Одновременно на смену плановым экономикам пришли капиталистические институты частной собственности и рынка. Коммунистические страны столкнулись с коренной трансформацией всей их политико-экономической структуры. Но в других регионах изменения также не ограничивались исключительно политической сферой. В то время как многие государства, недавно пережившие демократизацию, уже имели капиталистическую рыночную экономику прежде, чем перейти к демократии, транзиты в Южной Европе, Латинской Америке и Восточной Азии происходили в контексте перестройки экономики. Реформы в основном имели неолиберальную направленность на создание рынков, приватизацию и обеспечение свободной торговли. Таким образом, политические и экономические реформы, похоже, являются неотъемлемой составляющей глобальной волны демократизации.
Эта связь демократизации и складывания рыночной экономики не является новой. Демократизация и подъем капитализма всегда сопровождали друг друга, но их совместный путь не был ровным, а отношения – гармоничными. Главная причина заключается в том, что эти системы функционируют по особым механизмам и воплощают различные нормативные идеалы. Демократия уже была определена как политическая система (см. гл. 2 наст. изд.), в которой правители подотчетны гражданам посредством свободных и честных выборов. Согласно Адаму Пшеворскому[351], капитализм – «это любая экономическая система, в которой: 1) оптимальное разделение труда настолько развито, что большинство людей занимаются производством для удовлетворения потребностей других; 2) средства и ресурсы производства находятся в частном владении; 3) в каждой из этих сфер существует рынок».
Хотя капитализм и демократия в равной степени основываются на просвещенческих принципах индивидуальной свободы, рационализма и равенства, капиталистическая демократия содержит фундаментальное внутреннее противоречие между правами собственности и личными правами граждан (как собственников, так и не собственников)[352]. Это очевидно применительно к таким нормативным принципам демократии, как равное участие и подотчетность лидеров (см. гл. 3 наст. изд.). Во-первых, демократия дает гражданам равные политические права просто на том основании, что они являются гражданами. Согласно демократической доктрине, не имеет значения, является ли человек мужчиной или женщиной, черным или белым, богатым или бедным. Единственное, что требуется от индивида для эффективного и равного демократического участия – это иметь гражданство и быть старше определенного возраста. В рамках капиталистической доктрины наделение правами также не должно зависеть от расы или пола. Но оно тесно связано с обладанием деньгами и частной собственностью, которые в капиталистических системах распределены принципиально неравномерно: если бы доход, благосостояние и доля собственности в производительном капитале были равны так же, как право голоса, капиталистическая экономическая система перестала бы функционировать.
8.1. Капитализм
Как и в случае демократии, существует множество определений капитализма. Некоторые концептуализации уделяют особое внимание частным предприятиям, а другие фокусируются на важности производства для конкурентных рынков. Марксисты концентрировались на отчуждении труда от средств производства. Хотя все эти элементы важны, они указывают на идеальные типы, которые никогда полностью не соответствовали реальному миру. Все существующие капиталистические системы допускают определенную роль государственных предприятий, намеренно ограничивают конкуренцию на определенных рынках или допускают ту или иную форму коллективного владения предприятиями со стороны работников. Вместе с тем ни одно из этих отклонений от идеального типа не означает, что соответствующие системы не являются капиталистическими по своей сути. Акцент на «капиталистической ориентации» был зафиксирован в термине Чарлза Линдблома[353] «рыночно-ориентированные частнособственнические системы», включающем все указанные элементы, не претендуя на полноту описания. Термины «бизнес» и «бизнес-акторы» обозначают фирмы, их владельцев и топ-менеджеров, специалистов по связям с общественностью и собственных лоббистов, а также торговые и бизнес-ассоциации. Конечно, в действительности ни одна фирма не похожа на другую, и ни бизнес-ассоциации, ни отдельные компании не являются монолитными акторами. Более того, исследователям иногда нужно проводить различия между бизнес-организациями, фирмами, их собственниками и управляющими. В этой главе, как и в других частях книги, такое разделение будет использоваться только там, где этого требует контекст.
Во-вторых, демократия подразумевает, что лидеры должны быть подотчетны гражданам, обычно посредством свободных и честных выборов. В капитализме такого условия нет. За редкими исключениями решения в компаниях принимают собственники или назначенные ими менеджеры. В лучшем случае главы фирм отчитываются перед акционерами. Однако в отличие от ситуации демократических государств, субъекты решений менеджеров, т. е. обычные сотрудники, не могут избирать лиц, принимающих решения. Подобно смене лидеров в стабильных автократиях, контроль над бизнесом может перейти в другие руки по решению олигархической верхушки. Это ведет к парадоксальной ситуации, когда политическая демократия распространяется все в большем числе государств мира, а бизнес-структуры продолжают управляться как «командные экономики в миниатюре»[354].
Эти противоречия между тем, как организована политическая и экономическая жизнь в капиталистических демократиях, имеют важные последствия для политического, экономического и социального устройства в целом, а также для успеха демократической трансформации и консолидации в частности.
Капитализм и демократия: историческая связь
Согласно главному утверждению теории модернизации, экономическое развитие и демократизация связаны с наступлением эпохи Современности (см. гл. 6 наст. изд.). Как только общество достигает достаточного уровня богатства, технологического развития, образования, бюрократизации и развития индивидуальных социальных и политических навыков, граждане разочаровываются в патерналистской политической власти и требуют верховенства народа[355]. Это ведет к ослаблению традиционных политических институтов и в конечном счете к демократизации. С этой точки зрения всеобщее распространение демократии – историческая неизбежность, а ее главная движущая сила – развитие капитализма. Взаимосвязь этих феноменов представлена на рис. 8.1.
Доказательства, что более высокий уровень демократии связан с экономическим развитием, предложены в главе 5 (см. рис. 5.2). Действительно, исторически сложилось, что периоды успешного функционирования рыночных экономик ведут к росту требований демократизации. И если государства, недавно ставшие демократическими, продолжают преуспевать в экономике, демократия в них, скорее всего, сохранится. По словам Сеймура Мартина Липсета[356], «чем богаче страна, тем больше шансов, что она будет развиваться по демократическому пути». Такой подход приписывает капитализму ключевую роль в глобальном распространении демократии, поскольку представляется, что никакая другая социально-экономическая система не способна обеспечить производство общественных благ на том же уровне.
Согласно исследованиям А. Пшеворского и его коллег[357], реальный вклад экономического прогресса состоит не столько в том, что он вызывает демократизацию, сколько в том, что он увеличивает шансы на сохранение политических режимов. Согласно этому подходу, независимо от того, что стимулирует демократизацию, если все большее число стран продолжат свое экономическое развитие, а экономически развитые демократии будут более стабильны, чем другие государства, то со временем число богатых демократий в мире увеличится.
В то время как теория модернизации подразумевает наличие достаточно гармоничных отношений между расширением экономических свобод и демократических политических прав, другие концепции подчеркивают важность классового конфликта для капитализма и демократии. Согласно Дитриху Рюшемайеру, Эвелин Стивенс и Джону Стивенсу[358], развитие капитализма способствовало демократизации главным образом потому, что оно трансформировало классовую структуру, усиливая городской рабочий класс, владельцев малого бизнеса и специалистов среднего класса, одновременно ослабляя зажиточный класс землевладельцев. Но при этом рабочие классы были последними, которые получили политическое представительство, и им приходилось вырывать его из рук привилегированных групп в ходе затяжной и часто насильственной борьбы. Иногда это было связано с внутригосударственными конфликтами. По мнению Йорана Терборна[359], две мировые войны позволили классам, исключенным из политической жизни, добиться представительства либо потому, что у них появлялись внешние союзники, либо из-за того, что правящие элиты шли на политические уступки низшим классам в обмен на поддержку ведущихся государствами военных действий.
Рис. 8.1. Отношения между экономическим развитием и демократией в соответствии с теорией модернизации
Конституционные и республиканские формы правления были изначально созданы для удовлетворения политических требований поднимавшихся коммерческих классов. В Англии в результате Славной революции 1688–1689 гг. был принят Билль о правах, расширились полномочия парламента и независимость судебной власти. Она также создала условия для того, чтобы виги, которые затем стали политической партией нарождавшейся буржуазии, смогли разрушить монополию основанных в результате правительственных концессий торговых картелей, что было ключевым шагом в установлении в Англии рыночного капитализма. Однако хотя революция расширила доступ аристократии, а затем и владеющих собственностью граждан к политической власти, а также устранила барьеры для развития современной коммерции и торговли, она не установила демократию. Скорее, она придала импульс процессу постепенного расширения политического участия на все взрослое население. В Великобритании и других частях Европы этот процесс занял еще около двух столетий, прежде чем было закреплено распространение гражданских и политических прав на основные группы населения. Все это время капиталистические предприниматели, либеральные мыслители и государственные деятели относились к такому развитию со скептицизмом, а зачастую и с неприкрытой враждебностью. И у них были на то основания. Постепенное предоставление избирательных прав не только имущим слоям, но и всему взрослому населению сопровождалось значительным урезанием прав владения собственностью, перераспределением и появлением государства всеобщего благосостояния[360].
Тем не менее развитие капитализма все-таки внесло вклад в демократизацию, хотя бы за счет дерадикализации низших классов, предотвращения насильственных революций и ограничения угроз частной собственности. С этой точки зрения капиталистические элиты обменивали политические уступки на сохранение контроля над экономикой. Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон[361] показали, как состоятельные элиты в Великобритании, Франции, Швеции и Германии соглашались на предоставление рядовым гражданам прав голоса, пусть это и вело к увеличению налогов на богатство и доходы. Согласно этой позиции, демократизация была ценой, которую элиты согласились заплатить, чтобы избежать угрозы насильственного низвержения зарождавшегося капиталистического порядка.
Хотя положительная взаимосвязь капиталистического развития и демократии является достаточно прочной, существует ряд примечательных исключений. Во-первых, такие страны, как Ботсвана и Индия, а в недавнее время Гана и Намибия, сохраняют консолидированную демократию без активного развития капитализма. Индия, например, является стабильной демократией в течение уже полувека, но только недавно начала развивать более совершенную капиталистическую экономику. Значительная часть рабочей силы в Индии до сих пор занята в сфере сельского хозяйства, распространена бедность, а на протяжении большей части послевоенного периода экономика находилась под жестким правительственным контролем. Это исключение иногда объясняется отсылкой к британскому колониальному прошлому. Хотя временами колониальные власти прибегали к масштабному физическому насилию в отношении национальных освободительных движений, иногда их реакция на недовольство колоний заключалась в установлении институтов представительной демократии и частичного самоуправления[362]. Актом о правительстве Индии 1919 г. в стране создавалась парламентская ассамблея, а с помощью последующего закона 1935 г. были заложены основы того, что затем стало индийской федеральной системой управления.
Таким образом, можно утверждать, что бывшие колонии Британской империи были лучше институционально подготовлены к демократии, чем территории, находившиеся под контролем других колониальных держав – Франции, Португалии и Испании[363]. Более того, британский колониализм, возможно, косвенно способствовал демократизации на глобальном уровне. В то время как Франция, Португалия и Испания переносили в колонии собственные феодальные и абсолютистские структуры, британский колониализм был неразрывно связан с процессом перехода самой страны к капитализму[364]. Поселенцы, купцы и торговцы, колонизировавшие Северную Америку, были предпринимателями, для которых самоуправление и парламентское представительство являлись наилучшими способами защиты их рынков и собственности от произвола колониальных губернаторов и руководства метрополий. Лозунг «нет налогообложению без представительства» появился как выражение колонистами недовольства, связанного с недостаточным участием в принятии политических решений, и которое в итоге привело к Американской революции. Таким образом, будь то через установление представительных институтов или через экспорт капиталистов-предпринимателей, но британский империализм с большой вероятностью позитивно влиял на процесс демократизации по всему миру.
Во-вторых, множество стран успешно совмещают капиталистические экономики с частичным или полным отсутствием демократических институтов. Известные примеры «экономических тигров» 1980‑х годов: Гонконг, Сингапур, Южная Корея и Тайвань – наглядные тому свидетельства, как и диктатура в Бразилии в 1964–1985 гг. или Китай начиная с 1990 г. и до сих пор. Бразилия, Южная Корея и Тайвань в итоге стали демократиями, хотя демократизация не следовала сразу за экономическим развитием. Например, политическая либерализация в Бразилии началась только тогда, когда темпы экономического развития стали замедляться. Вместе с тем в свете теории модернизации значим тот факт, что государства сначала проходят через модернизацию экономики. Только после того как экономическое развитие порождает определенное число образованных городских жителей, давление в пользу демократизации усиливается и достигает высшей точки – ситуация, которая была ярко продемонстрирована на телеэкранах в ходе протестов южнокорейских студентов в 1980‑е годы.
Однако успешное сочетание в некоторых странах авторитарного правления и рыночного капитализма заставляет предположить, что связь между экономическим развитием и демократизацией, подразумеваемая теорией модернизации, хотя и является в целом позитивной, но не всегда линейной. Среди прочего это объясняется отношениями в треугольнике между экономическим развитием, неравенством и демократией. Как отмечал Роберт Даль[365], демократизация затрудняется из-за высокого уровня экономического неравенства по двум причинам. Во-первых, экономические ресурсы могут быть преобразованы в политические. Таким образом, концентрация экономической власти может дать элитам возможность препятствовать политическим реформам, расширяющим права и свободы других. Во-вторых, экономическое неравенство может вызывать недовольство и фрустрацию среди бедных, размывая чувство общности и легитимность власти, на основе которых, как считается, зиждется демократия.
Согласно гипотезе Саймона Кузнеца (1955 г.), неравенство увеличивается на начальной стадии экономического развития, а снижается только после достижения определенного уровня среднего дохода. Этот нелинейный эффект влияния развития на неравенство может быть представлен перевернутой латинской буквой «U» или «кривой Кузнеца», изображенной на рис. 8.2. Рост неравенства ведет к классовому конфликту, который будет слишком напряженным, чтобы его можно было урегулировать демократическими институтами, и это является причиной революции или военного вмешательства с целью установления консервативного авторитаризма, призванного защищать права собственности доминирующих классов. Также выглядит правдоподобным тезис, что улучшение материального благосостояния людей имеет для них первоочередное значение, и требования более широких политических прав и гражданских свобод, ассоциирующихся с демократическим режимом, не возникают до достижения более высокого уровня доходов и образования.
Рис. 8.2. «Кривая Кузнеца», описывающая связь между экономическим развитием и неравенством
Существуют эмпирические доказательства связи между экономическим неравенством и демократией, но они указывают на противоречивые факты. С одной стороны, определенный уровень неравенства может быть необходим для начала демократизации[366]. Если все граждане более-менее благополучны и равны при авторитаризме, то у них не будет ожиданий, что ситуация может улучшиться при демократии. Тогда как значительное неравенство доходов отражается на демократии негативно и часто таким образом, что нейтрализует любое возможное положительное влияние экономического развития[367]. В любом случае, соотнесение выявленной С. Кузнецом связи между экономическим развитием и неравенством с утверждением о корреляции между капиталистическим развитием и демократией вполне совместимо с положением теории модернизации, что демократизация более всего свойственна развитым капиталистическим обществам.
8.2. Ключевые положения
• Сегодня представляется, что альтернатив капитализму нет.
• Капитализм подчеркивает важность прав собственности, а демократия – индивидуальных прав.
• Исторически капитализм и демократия развивались совместно, но до конца не выяснено, как развитие одного влияет на другое.
• Капитализм вызывает неравенство, которое может как способствовать, так и препятствовать демократизации.
Как капитализм влияет на демократию
Экономист Милтон Фридман[368] утверждал, что не было такого общества, «которое бы имело значительную степень политической свободы и при этом не использовало какую-нибудь форму свободного рынка для организации большей части экономической деятельности». По мнению Фридмана, это связано с тем, что в рыночном обществе средства производства, необходимые для существования, находятся в частном владении. Способность обеспечивать пропитание независимо от государства – необходимое условие для того, чтобы граждане могли противостоять правительству и свободно участвовать в политике. Кроме того, капиталистические учреждения – прежде всего фирмы и торговые ассоциации – являются организациями гражданского общества, в которых люди преследуют общие цели и вырабатывают решения общих проблем. Особую роль играют бизнес-ассоциации. Согласно Вольфгангу Штрику и Филиппу Шмиттеру[369], они могут способствовать демократии, увеличивая «набор политических альтернатив», имеющихся у правительства, и позволяя ему гибко реагировать на новые проблемы, не опасаясь серьезных изменений. Роль бизнес-ассоциаций – это сфера управления между государством и рынками. Рынки зачастую не способны обеспечить производство общественных благ, необходимых для экономического роста и развития. Эти недостатки должны исправлять правительства, но их усилия также не всегда эффективны. Бизнес-ассоциации помогают преодолеть эту дилемму, обеспечивая саморегулирование отраслей производства и контролируя предоставление таких коллективных благ, как промышленные стандарты, ведение коллективных переговоров, передача технологий, обучение и предоставление своим членам информации о рынке. От имени своих участников ассоциации также пытаются влиять на политический процесс, финансируя избирательные кампании, занимаясь лоббизмом и выполняя консультативные функции на различных создаваемых государством площадках для обсуждения политических вопросов. В корпоративистских системах они часто берут на себя полугосударственные функции в таких сферах, как отраслевое регулирование и подготовка кадров.
Хотя бизнес-ассоциации являются частью гражданского общества, они функционируют не только в демократических странах. В Сингапуре, как и в Южной Корее и Тайване до установления в них демократии, бизнес-ассоциации играли значительную роль при формировании правительственной политики[370]. В недавно ставших демократиями государствах они могут способствовать политической открытости, повышать эффективность правительства и ослаблять антидемократические объединения. Более того, в той мере, в какой бизнес-ассоциации вовлечены в отраслевое саморегулирование и разрешение конфликтов, они могут облегчать функционирование политической системы за счет деполитизации споров между трудом и капиталом, что может быть жизненно важно для молодых демократий, которым необходимо выполнять множество срочных задач[371].
Капиталистический способ управления экономикой также предоставляет бизнесменам значительный объем политической власти и влияния. Поскольку в капиталистических обществах число предпринимателей относительно мало по сравнению с количеством потребителей или рабочих, их политическое влияние может быть диспропорциональным. С точки зрения демократического правления, которое подразумевает, что политической властью должны обладать многие, а не меньшинство, это является серьезной проблемой. Хотя она не нова – еще в середине XIX в. Карл Маркс и Фридрих Энгельс заявили, что «исполнительная власть современного государства – это не что иное, как комитет по управлению общими делами буржуазии»[372], но до сих пор не решена удовлетворительным образом. Современные теоретики демократии, например, Р. Даль, сохраняют озабоченность в связи с тем, что власть предпринимателей может негативно сказываться на политическом равенстве, демократической подотчетности и легитимности правительства[373]. Но каким образом бизнесменам удается достигнуть значительного влияния в демократических политических системах? В конце концов, в демократии официальные лица должны отвечать на различные требования, которые ограничивают способность бизнес-акторов трансформировать их экономическую власть в политическую. Можно выделить не менее семи различных механизмов, которые дают собственникам и менеджерам фирм возможности политического влияния, недоступные другим людям.
Во-первых, существенные различия в доходах и богатстве неизбежны при капиталистической системе. Это ведет к политическому неравенству на индивидуальном уровне. В любой либеральной демократии граждане с бóльшим доходом и лучшим образованием значительно чаще голосуют на выборах и контактируют с политиками, чем те, кто имеет меньший доход и уровень образования[374]. Поскольку представители бизнеса с большей вероятностью находятся на привилегированной стороне неравного распределения доходов и богатства, они более подготовлены к эффективному использованию своих демократических прав.
Во-вторых, большинству людей приходится работать на бизнесменов, чтобы зарабатывать на жизнь. При этом они подчиняют себя авторитарной власти собственников в том, что касается процесса принятия решений в компаниях. К. Б. Макферсон[375] утверждает, что это, по сути, означает постоянную передачу части властных полномочий от одних людей к другим и размывание человеческой сущности тех, у кого власть изымается. Это также противоречит просветительскому принципу, согласно которому личная свобода предпочтительнее распределения труда и вознаграждения властными органами.
В-третьих, будучи относительно малочисленной группой, бизнес может легче организоваться в политическом плане, чем остальные. Как утверждал Мансур Олсон[376], небольшая численность группы и концентрация выгод от коллективных действий являются факторами, которые стимулируют бизнес к организации намного сильнее, чем к этому способны потребители и налогоплательщики, чьи издержки и выгоды гораздо более рассеяны. В плюралистическом обществе любые организованные группы интересов (как деловые, так и другие) могут попытаться достичь своих политических целей законными способами посредством лоббизма, спонсирования избирательных кампаний или рекламы. Вместе с тем, по логике коллективных действий, бизнес часто более эффективен, чем остальные группы. Это различие может побуждать политиков к созданию правительственных органов, чьей основной задачей является учет интересов бизнеса. Результатом этого является «захват» бюрократии, которая претворяет в жизнь выгодные для отдельных отраслей меры, включая субсидирование, учреждение барьеров для входа на рынок и фиксирование цен.
8.3. Политика вращающихся дверей
«Вращающаяся дверь» между бизнесом и политикой может двигаться в обоих направлениях. В Великобритании такие отношения существуют между министерством иностранных дел и нефтяными компаниями, например, Shell. В Перу несколько глав ведущих компаний получили назначения в правительство в период президентства Альберто Фухимори, включая министерства промышленности, экономики и финансов, иностранных дел; двое экс-руководителей Перуанской конфедерации частных предпринимательских институтов даже были премьер-министрами[377]. Вот некоторые примеры полного цикла «вращающихся дверей»: начав карьеру в качестве министра обороны в администрации Джорджа Буша-ст., вице-президент США Ричард Чейни позже стал главным исполнительным директором международной энергетической компании Hulliburton в 1995 г., а в 2000 г. вернулся в федеральное правительство после прихода к власти сына своего бывшего шефа, Джорджа Буша-мл. После того как крупные мексиканские предприниматели сыграли значительную роль в обновлении политической элиты страны, некоторые из них используют «вращающуюся дверь» на глобальном уровне. Например, бывший заместитель руководителя Центрального банка Мексики Франциско Хиль Диас стал исполнительным директором телекоммуникационной фирмы Avantel, прежде чем вернуться на государственную службу в качестве министра финансов в правительстве Висенте Фокса. Недавно он нашел новую работу, став корпоративным директором банка HSBC в Лондоне.
В-четвертых, в капиталистических демократиях происходит множество социальных взаимодействий между бизнесменами и политическими лидерами. В результате политическая и экономическая элиты имеют одинаковые воззрения и предпочтения по многим политическим вопросам[378]. Эта общность часто формируется с раннего возраста, например, в элитных частных школах и университетах «Лиги плюща» в США, в закрытых частных школах и Оксбриджских колледжах в Великобритании и Национальной школе администрации во Франции. Связи между экономическими и политическими элитами также укрепляются с помощью политики «вращающихся дверей»[379]. Этот термин означает, что частные компании нанимают бывших государственных служащих, чиновников и министров, стремясь извлечь выгоду из их знаний и социальных связей. Оказавшись на новых постах в частном секторе, бывшие должностные лица используют знакомства и влияние, чтобы продвигать политические интересы своих новых работодателей, а также консультировать их по вопросам отношений с правительством и правового регулирования.
В-пятых, чтобы достигать своих политических целей, бизнес-акторы могут пытаться повлиять на общественное мнение[380]. Общественность склонна прислушиваться к их сигналам, поскольку в капиталистическом обществе все, что касается бизнеса и экономики, потенциально затрагивает интересы каждого. Экспертные оценки и политические рекомендации зачастую разрабатываются дружественными бизнесу аналитическими центрами, например, Фондом «Наследие» (Heritage Foundation) и Американским институтом предпринимательства (American Enterprise Institute) в США или Центром политических исследований и Институтом Адама Смита в Великобритании[381]. Это позволяет бизнесу манипулировать общественным мнением таким образом, что его интересы будут редко ущемляться в политике. Вместе с тем хотя бизнес-акторы, как и политики, время от времени могут лгать, понятие манипуляции не должно быть истолковано как сознательный обман. Наоборот, чтобы выгодные бизнесу политические сигналы были убедительны, необходимо, чтобы в них верили сами те, кто их производит.
В-шестых, капиталистическая организация экономики налагает структурные ограничения на способность выборных должностных лиц вырабатывать политику. В либеральных демократиях избиратели, как правило, больше исходят из экономических оценок, нежели из других факторов, при оценке компетентности политиков и решении о голосовании за определенную партию или кандидата[382]. Если правительство работает в период экономического спада, избиратели с большей вероятностью поддержат оппозицию. Это называется экономическим голосованием и играет ключевую роль для обеспечения структурной власти бизнеса. Как утверждает Нил Митчелл[383], экономическое голосование гарантирует, что правительство относится весьма чувствительно к колебаниям основных макроэкономических показателей. Значимость сигналов из экономики для политических лидеров усиливает роль бизнес-институтов в политической борьбе.
Правительства хорошо осведомлены и могут предвидеть логику экономического голосования в своих политических решениях. Однако сила этого механизма изменяется под воздействием различных контекстуальных факторов. Так, избирателям может быть сложнее обвинить или восхвалить кого-то в ухудшающихся или улучшающихся экономических условиях в ситуации размытости полномочий между институтами. Например, это затрудняет экономическое голосование во многих президентских и полупрезидентских республиках Латинской Америки и Центральной и Восточной Европы. Более того, в новых демократиях для появления устойчивых паттернов избирательного поведения необходимо некоторое время. После глубокого институционального шока – окончания диктатуры Франко – оппозиционным партиям Испании потребовалось примерно два десятилетия, чтобы завоевать доверие избирателей, необходимое для возникновения практики экономического голосования[384]. Впрочем, в недавних исследованиях делаются предположения, что жители латиноамериканских президентских республик и избиратели в новых демократиях Центральной и Восточной Европы используют собственные экономические суждения для оценки эффективности находящихся у власти правительств[385].
Поскольку решения об инвестициях в капиталистической системе принимаются в основном частными лицами, государственные чиновники опасаются риска «забастовки капиталов» в том случае, если какие-либо меры будут затрагивать интересы бизнеса. Понимая, что представители деловых кругов могут эффективно блокировать решения, которые кажутся им вредными, правительства стремятся избегать таких ситуаций. В результате главы компаний оказываются в структурно привилегированной позиции, которая позволяет им добиваться выгодных политических решений, даже воздерживаясь от прямого участия в политике[386]. Большинство действий правительства требует финансирования, а значит, зависимо от наличия достаточных налоговых поступлений. Политика, которая снижает привлекательность инвестиций, может в результате сократить налоговую базу и подорвать возможности правительства по реализации различных других целей. На самом базовом уровне существование государства зависит от развития экономики. Эта структурная зависимость государства от капитала особенно значима для молодых демократий, поскольку функционирование экономики в значительной степени соотносится с консолидацией политического режима[387].
В-седьмых, бизнес обладает непосредственным доступом к различной информации, которая имеет решающее значение для успешной разработки политического курса: техническим данным, сведениям об издержках производства и стратегии компании. Поскольку эта информация в большинстве своем недоступна для правительств напрямую, предприниматели могут использовать свое преимущество, чтобы влиять на представления политиков о возможных последствиях их решений. Такие информационные привилегии усиливают возможности бизнесменов по получению желаемых политических результатов с помощью лоббизма. Но подобная информационная асимметрия не может использоваться без осмотрительности. Бизнес-акторы обычно ограничены в возможностях злоупотребления информационными преимуществами, ведь иначе они могут подорвать доверие к себе, которое также является важным политическим ресурсом[388].
В той степени, в которой эти факторы увеличивают политический вес бизнеса, они негативно влияют на демократическое равенство и легитимность. Более того, они могут снижать эффективность рыночной экономики и затруднять экономическое развитие общества[389]. В то время как бизнес-ассоциации выполняют позитивную роль и решают проблемы, связанные с провалами рынка и государства, эти же организации могут поддерживать рентоориентированное поведение своих членов, облегчать установление фиксированных цен и другое антиконкурентное поведение, повышать барьеры входа на рынок для новых конкурентов, а также продвигать свои интересы среди высших должностных лиц, выступая от имени группы, которая и без этого более влиятельна, чем остальные члены общества.
Все зависимости от того, насколько большой политической властью бизнесмены обладают в капиталистических демократиях, их влияние может вырасти еще сильнее в связи с процессами экономической глобализации. Увеличение глобальной интеграции рынков еще больше ограничивает круг политических опций, которыми обладают демократически избранные лидеры. Начиная с 1980‑х годов все более свободное международное движение капиталов ведет к сокращению политической автономии правительств и одновременному усилению возможностей предпринимателей в политическом торге. В таких условиях политическим партиям сложнее последовательно реагировать на требования населения; их политические курсы становятся все более похожими, лишая граждан важного инструмента для осуществления значимого выбора при голосовании.
Однако борьба с глобализацией также может ограничить возможности управления спросом или проведения социально-демократической политики, направленной на обеспечение всеобщего благосостояния. Поскольку крупные компании и транснациональные корпорации способны перенести производство или заказать необходимую продукцию в странах с низкооплачиваемой рабочей силой, переговорные возможности профсоюзов сокращаются, ослабляя важный противовес интересам бизнеса. Национальные государства вынуждены создавать для инвесторов прибыльные условия, что вынуждает их отказываться от необходимых, но чреватых издержками мер, и это негативно отражается на «качестве» демократии[390], приводя к «гонке уступок» между государствами в сфере социальных, экологических, медицинских и связанных с безопасностью труда стандартов.
Появление новых препятствий для повышения доходов вызывает отход государств от принципа всеобщего благосостояния и усложняет задачу выплаты компенсаций проигравшим в результате глобализации. В той степени, в которой глобализация ведет к эрозии власти и эффективности государства, демократия также подвергается опасности, так как современные демократические институты адаптированы прежде всего к уровню государства[391]. В критических случаях эти проблемы могут привести к откату от демократии. «Отток капитала» был назван причиной падения либеральных правительств во Франции в 1925 и 1938 гг., а также сыграл свою роль в развитии фашистского движения в Германии в 1930‑е годы[392].
8.4. Ключевые положения
• Рыночный капитализм позволяет гражданам быть экономически независимыми от государства.
• Фирмы и бизнес-ассоциации – это организации гражданского общества, выполняющие ряд полезных общественных задач.
• Бизнес-акторы обладают множеством ресурсов, которые недоступны или которыми в меньшей степени обладают другие группы, что позволяет бизнесу доминировать в политике.
• Экономическая глобализация может ограничивать политический выбор и возможности государств.
Как демократия влияет на бизнес
Каждое государство должно создать институциональную среду для частной экономической деятельности. И каждому государству также приходится вмешиваться в эту деятельность в большей или меньшей степени. Единственным исключением являются коммунистические системы, в которых большинство экономических активов либо напрямую принадлежит государству, либо организовано в какую-либо другую форму общественной собственности. Но там, где рынки и частная собственность лежат в основе экономической активности, это возможно только потому, что существует политическая власть, которая предоставляет, уважает и защищает эти права и тем самым создает институт рынка. Рынок не является частью «естественного» порядка, который возникает спонтанно при отсутствии политической власти. Без власти, включая и некоторую форму судебной системы или арбитража, рынки практически немыслимы. Их существование и функционирование требуют установления действенных прав частной собственности. Истоки этих прав нельзя найти в моральных принципах или естественном законе; они являются результатом политических решений[393]. Институты и обеспечиваемые ими права вряд ли смогут сохраниться, если не будут учреждаться и внедряться центральными органами, обладающими монополией на использование насилия, т. е. правительствами. Как писал Томас Гоббс[394] еще 350 лет назад, «там, где нет организованной принудительной власти, т. е. где нет государства, нет и собственности».
Но нельзя ожидать, что государства создадут и будут защищать права собственности, если они не ожидают получить в ответ каких-либо политических и экономических выгод. Каждое правительство, будь то демократическое или авторитарное, зависит от определенного уровня народной поддержки и экономических ресурсов в форме избыточных доходов (в некоммунистических системах это, как правило, налоговые поступления)[395]. Государства предоставляют гражданам права собственности, чтобы стимулировать большую эффективность и продуктивность. Они надеются получить реальную выгоду от избыточной производительности через увеличение налоговых доходов и повышение политической поддержки со стороны граждан, ставших состоятельными благодаря этим правам. Чтобы максимизировать стимулы к инвестициям и производству, политическим лидерам необходимо давать предпринимателям надежные гарантии, что инвестиции не будут экспроприированы в будущем. Основной механизм, с помощью которого правители могут убедить остальных, что их власть ограничена, это конституционное правление[396].
Даже в условиях гарантированных прав собственности инвестиции и производство могут находиться ниже оптимального уровня, если их продукты облагаются слишком высокими налогами. Специфический конституционный способ решения данной проблемы – парламентское представительство. Это особенно важно, если общественные интересы гетерогенны. Членам многосоставного сообщества требуется определенный представительный орган, чтобы торговаться от его имени с правительством относительно прав и размеров налогов. Как утверждают Дуглас Норт и Барри Вайнгаст[397], Славная революция в Англии вызвала именно эти перемены. Сократив законодательные и судебные полномочия королевской семьи, она не только ограничила ее способности изменять правила по собственному желанию, но и отменила право королей в одностороннем порядке устанавливать налоги. Таким образом, демократические институты могут защищать капиталистических предпринимателей от избыточного налогообложения.
Парламентское законотворчество, конкурентные выборы и распространение всеобщего избирательного права ведут к расширению социально-экономической базы правительства. Это сокращает вероятность того, что узкие группы интересов будут способны заполучить контроль над законодательной властью и рынками. Специальные группы интересов могут добиться этого путем формирования коалиций и поддержки рентоориентированного поведения друг друга, но при демократии сделать это намного труднее, чем при других политических системах. Более того, верховенство закона и независимость судебной власти ограничивают возможности государственных органов и бюрократов по препятствованию исполнению парламентских решений или их обходу. Таким образом, правление большинства и верховенство закона обеспечивают прочную защиту от деградации капитализма в коррумпированную сеть поддерживаемых государством монополий и отношений политического патронажа. Кроме того, гражданские свободы, необходимые для эффективного функционирования демократического правительства, особенно свобода слова и собраний, также являются частью набора гражданских прав, в высшей степени важных для свободной предпринимательской активности[398]. Как следствие, либеральная демократия представляет уникально подходящее для рыночного капитализма институциональное устройство.
Все это заставляет предположить, что инвесторы должны в первую очередь вкладывать средства в демократию. Хорошим индикатором того, в какой степени государство обеспечивает благоприятные условия для ведения бизнеса, является приток прямых иностранных инвестиций (ПИИ). В самом деле, многие страны, где демократические реформы застопорились (Белоруссия, Камбоджа, Египет, Иордания, Малайзия), были прерваны нестабильностью или этническим насилием (Пакистан, Кения) или вовсе не осуществились (Тунис, Узбекистан, Вьетнам), испытали на себе уменьшение притока или отсутствие роста ПИИ в последние годы[399]. Таким образом, активные на глобальном уровне компании предпочитают больше инвестировать в демократии, чем в автократии. Вместе с тем они не уклоняются от сотрудничества с автократиями, если для этого есть хорошие возможности.
Некоторые недемократические государства развивались весьма успешно в последние десятилетия. Алжир, Судан и Казахстан демонстрировали значительный рост в привлечении ПИИ, несмотря на провал своих попыток установить демократические институты. Это можно объяснить наличием у них значительных запасов природных ресурсов – прежде всего нефти. Ресурсное изобилие благоприятствует развитию «государств-рантье», зависимых от экспортных доходов относительно небольшого числа экономических акторов[400]. Когда рента может быть получена от эксплуатации природных ресурсов, а не производства или инвестирования, государства обладают возможностью получать легкие доходы от добычи природных ресурсов или даже осуществлять добычу самостоятельно. В любом случае это позволяет им не облагать значительными налогами большое количество разнообразных производителей. Демократизация – это ответ на устремления народа, выраженные в лозунге «нет налогообложению без представительства», но «государства-рантье» обходятся как без первого, так и без второго[401]. Эта логика может частично объяснить устойчивость авторитаризма в богатых государствах Ближнего Востока и Северной Африки, где деспотические режимы финансируют свое правление с помощью нефтяных доходов (см. также гл. 21 наст. изд.), и недостатки демократий в Нигерии, России и Венесуэле. Произведя статистический анализ, Майкл Росс[402] доказал существование отрицательной корреляции между экспортом природных ресурсов и демократией.
С проблемой налогообложения связаны и вопросы перераспределения. Хотя демократии с меньшей вероятностью, чем автократии, налагают дополнительные налоги на производителей, демократизация, ведущая к расширению участия масс в политике, может способствовать установлению более высоких налогов для богатых, т. е. предпринимателей. Во всех капиталистических обществах реальное распределение доходов и богатства таково, что медианный доход меньше среднего дохода, в то время как политика в демократиях обычно определяется избирателями с медианными предпочтениями[403], как правило, имеющими как раз медианные доходы. По мере того как государство демократизируется и расширяет возможности политического участия для больших групп населения, положение медианного избирателя сдвигается вниз по шкале распределения доходов. В абсолютной демократии средний избиратель будет поддерживать более высокий уровень налогообложения для богатых и экономическое перераспределение. Таким образом, демократизация приводит на избирательные участки большее число граждан с доходами ниже среднего уровня, и они могут оказывать давление на правительство, чтобы оно осуществляло перераспределение доходов от богатых к бедным[404].
Эта логика выглядит убедительной. В самом деле, тот факт, что с помощью перераспределения в демократиях может сократиться экономическое неравенство, означает, что «кривая Кузнеца» сама по себе вызвана демократизацией, а не демократизация происходит в результате сокращения неравенства в правой половине этой кривой. Анализируя историю демократических и социально-экономических реформ в Великобритании, Франции, Германии и Швеции, Д. Асемоглу и Дж. Робинсон[405] выявили, что демократизация привела к сокращению неравенства в доходах. Вместе с тем анализ в более широком масштабе показывает, что однозначных доказательств этому нет. Так, М. Росс[406] обнаружил, что демократия может и не быть выгодной для бедных, как это предполагает указанная модель. Например, нижние 20 % населения капиталистических демократий не получают от демократии никаких преимуществ. Будучи самой многочисленной и обладающей правом голоса группой, бедные все равно не решаются отбирать состояние у богатых. Этот феномен иногда называют «парадоксом перераспределения». Для его объяснения был предложен целый ряд теорий, включая описанный выше, согласно которому бизнес-акторы могут оказывать определяющее влияние на политический процесс в капиталистических демократиях[407].
Налогообложение и перераспределение – это не единственные способы, с помощью которых правительства могут вмешиваться в деловую активность. Они также регулируют ряд сфер, включая воздействие производства на окружающую среду, трудовые права, корпоративное управление, права потребителей и многое другое. Все это имеет для бизнеса как выгоды, так и издержки. Более того, правительство часто является важным потребителем производимых бизнесом товаров, начиная от скрепок для бумаги, используемых государственными чиновниками, и заканчивая высокотехнологичными системами вооружений. Во многих из этих сфер регулирования диктатуры могут превосходить демократии, которым приходится отвечать на политические требования потребителей, защитников окружающей среды и рабочих. И все же, хотя у автократий нет этих ограничений, они обычно не способны создать более привлекательные условия для бизнеса. Причина этого заключается в искажении потоков информации в авторитарных системах: без получения более-менее объективной информации обо всех секторах бизнеса они не могут разработать регулятивную среду, в которой различная экономическая активность могла бы процветать.
8.5. Ключевые положения
• Либеральная демократия обеспечивает благоприятное институциональное устройство для рыночного капитализма.
• Демократизация менее вероятна в государствах, опирающихся на добычу природных ресурсов.
• Хотя демократия предоставляет бедным право отчуждения у богатых, они не используют его в той степени, которая бы позволила ликвидировать существующее неравенство.
Роль экономических акторов при демократическом транзите
Определив преимущества и недостатки, которые демократия имеет для бизнеса, теперь мы проанализируем роль экономических акторов в контексте демократизации. В ходе транзитов в Центральной и Восточной Европе и бывшем Советском Союзе права собственности должны были появиться там, где до этого их практически не было. Но даже в тех государствах, где уже существует некоторая форма капиталистической рыночной экономики, демократизация может вызывать изменение, расширение или ограничение прав собственности. Это затрагивает особенности функционирования бизнеса. В процессе демократизации различные, не связанные с деловыми интересами группы получают политическое значение, которого они не имели при прежнем режиме. В их число входят профсоюзы, общества защиты прав потребителей и экологические активисты. Цели этих объединений часто противоречат интересам бизнеса. Расширение политического представительства этих групп влечет риск, что они будут использовать свое политическое влияние, чтобы экспроприировать богатство у предыдущей элиты, и станут регулировать бизнес таким образом, что инвестиции и производство станут менее прибыльными. Как следствие, крупные предприниматели имеют основания препятствовать демократизации. Это особенно верно в ситуациях высокого уровня неравенства доходов или когда инвестиции нельзя легко перевести в другие страны мира или сектора экономики.
Естественно, что в недемократических государствах наиболее успешный бизнес извлекает выгоду из существования авторитарного режима. Как результат, бизнес-акторы часто выступали против демократических изменений или помогали ослабить молодые демократии. Например, деловые круги составляли основу гражданской поддержки авторитарных режимов, которые пришли на смену демократическим правительствам в Аргентине и Чили в 1960‑х и 1970‑х годах. Когда главы чилийской промышленности и бизнес-ассоциации поняли, что они не в состоянии повлиять на правительство легальными способами, о которых мы говорили выше, они без сомнений поддержали свержение демократического правительства мятежными военными в 1973 г. Точно так же аргентинские бизнесмены поддержали военный переворот в 1976 г. Парадоксально, что политика пришедшего к власти военного правительства, ориентированного на экономическую либерализацию и дерегулирование, в итоге сократила политическое влияние аргентинских промышленников. По мнению Карлоса Акуны[408], ослабление правительством Хорхе Рафаэля Виделы позиций бизнеса было главным фактором в процессе изменения его политических предпочтений, в результате которого аргентинский бизнес стал воспринимать демократию как меньшее зло.
Тем не менее Карлес Бош[409] доказывает, что демократический транзит поддерживается бизнесом в странах с умеренным уровнем экономического неравенства и в отраслях с высокой мобильностью активов. Оба фактора означают, что бизнес сталкивается лишь с ограниченными угрозами со стороны получивших влияние масс. Если уровень неравенства умеренный, такими же будут и требования перераспределения. И если фирмы будут угрожать реальным выводом из страны капиталов, избиратели и политики быстро осознают структурные ограничения масштабов перераспределения. Более скептической позиции придерживаются Гильермо О’Доннелл и Филипп Шмиттер[410], по мнению которых латиноамериканские бизнес-акторы могут допускать демократизацию в тех ситуациях, когда они воспринимают авторитарный режим в качестве «заменимого».
Некоторые бизнесмены сталкиваются с различными трудностями при автократии и потому могут поддерживать демократизацию. Латиноамериканские предприниматели периодически придерживались позитивного взгляда на демократию[411]. Это случалось, когда авторитарные режимы проявляли экономическую некомпетентность, пренебрегали правилами капиталистической игры, национализируя частные предприятия, или не могли обеспечить бизнесу достаточные каналы политического влияния. Так, в Боливии и Мексике крупные предприниматели играли заметную роль в ходе транзита от авторитаризма и однопартийного правления к демократии. Бизнес-акторы также активно участвовали в процессах демократизации во многих других странах. Например, на Филиппинах бизнес поддерживает Национальное движение за свободные выборы, внепартийную организацию, которая, как следует из ее названия, стремится обеспечить проведение в стране свободных и честных выборов[412].
Таким образом, бизнес может оказаться как союзником, так и противником сил, выступающих за демократизацию. По словам Евы Беллин[413], ведущие бизнесмены в современных развивающихся странах являются «потенциальными демократами», основная задача которых – защита своих материальных интересов. Они могут выступать за демократию, если их экономические интересы входят в противоречие с авторитарным государством, и наоборот. Более того, бизнес не является единым блоком. Политические предпочтения предпринимателей зависят от множества контекстуальных факторов, включая сферу их активности. Из-за этого некоторые бизнес-акторы могут противостоять авторитаризму и поддерживать оппозиционные партии и организации гражданского общества, а другие, напротив, поддерживать находящийся у власти авторитарный режим. Например, большинство бразильских бизнесменов поддержали военный переворот 1964 г. Но бразильские автомобилестроители были против военного режима, поскольку его уступки зарубежному капиталу ослабили их до того момента защищенный статус и нарушили связи с местными поставщиками[414].
Конечно, в глобальном интегрирующемся мире местные бизнес-элиты не являются единственными значимыми акторами. Демократизация может как создать новые возможности, так и поставить вызовы перед иностранными компаниями. В той мере, в которой результатом демократизации является улучшение защиты прав частной собственности, она может увеличить приток прямых иностранных инвестиций[415]. Если местные производители часто испытывают на себе многие издержки демократизации, сталкиваясь с конкуренцией там, где при прежнем режиме они были защищены, их транснациональные и иностранные конкуренты часто выигрывают от перемен. Однако политическая роль транснационального бизнеса также является весьма неоднозначной. Согласно Г. О’Доннеллу[416], транснациональный бизнес в союзе с государственными технократами и военными офицерами был одним из основных действующих акторов при свержении демократических режимов в Латинской Америке в 1960‑1970‑е годы. Национальные бизнес-элиты играли лишь незначительную роль, возможно, поддерживая установление авторитарных систем, если им казалось, что это может предоставить защиту от профсоюзов и левых политических партий. Противоположный пример – это союз транснационального бизнеса и местного предпринимательского сообщества в Мексике на выборах 2000 г., когда победа правоцентристской Партии национального действия Висенте Фокса положила конец 70‑летнему однопартийному правлению Институционно-революционной партии.
По своей сути бизнес не является ни врагом демократии, ни ее союзником. Его предпочтения относительно демократических реформ зависят от множества факторов, включая ожидаемую политику демократических властей и относительное влияние, которое будет доступно бизнес-акторам в сравнении с противостоящими им группами интересов, прежде всего профсоюзами. Но даже наличие сильного профсоюзного движения и проведение политики, угрожающей интересам бизнеса, не обязательно вызывают антидемократический рефлекс. Скорее реакция бизнес-акторов на неблагоприятные обстоятельства зависит в значительной степени от их способности защищать свои интересы мирным образом, используя каналы влияния, описанные выше. Учитывая это, для демократии может представлять угрозу как сильное, так и слабое бизнес-сообщество. Согласно Ли Пейну и Эрнесту Бартеллу[417], если бизнес-акторы слишком слабы, они неспособны защищать свои интересы в плюралистическом обществе и конкурировать в глобальной неолиберальной экономике. Тогда они могут выступать за более авторитарную систему для своей защиты. Угрозы демократии от сильного предпринимательства имеют другой характер. Если демократическая система предлагает бизнес-акторам много возможностей для продвижения своих интересов, она будет пользоваться их поддержкой. Но политически влиятельное бизнес-сообщество может препятствовать экономическому развитию, поощряя рентоориентированное поведение и вынуждая правительство отказываться от необходимых программ по борьбе с бедностью, уменьшению неравенства и эффективной защите окружающей среды, тем самым ухудшая качество демократии. Анализируя поведение чилийского бизнес-сообщества при демократии, Бартелл пришел к выводу, что предприниматели, соглашаясь с тем, что демократия в стране должна сохраняться, продолжают противостоять любым попыткам перераспределения богатства политическими способами с целью достижения большего равенства. Таким образом, бизнес предпочитает ограниченный масштаб демократизации[418] и ограниченную версию демократии. Это касается как степени гражданского контроля над процессом принятия политических решений, так и сути принимаемых решений, т. е. качества демократии. Более того, применительно к Латинской Америке О’Доннелл и Шмиттер предупреждают, что бизнес-акторы всегда сохраняют за собой возможность поддержки авторитаризма, если демократическая политика начнет слишком сильно противоречить их интересам. Попытка переворота, предпринятая крупными венесуэльскими предпринимателями в 2002 г., свидетельствует о том, что данная угроза сохраняется.
8.6. Ключевые положения
• Бизнес-акторы – это «потенциальные демократы», которые могут как поддерживать, так и выступать против демократии.
• Бизнес будет с большей вероятностью поддерживать демократический транзит в ситуациях с высокой мобильностью активов и умеренным уровнем экономического неравенства.
• Бизнес предпочитает ограниченную демократию.
Политические и экономические реформы
Глобальная волна демократизации привела к изменениям в государствах с совершенно различными политико-экономическими системами. В Латинской Америке и Восточной Азии экономические реформы означали либерализацию уже существовавших капиталистических систем. В посткоммунистических условиях капиталистические экономики создавались на обломках «полной противоположности капитализма по принципам своего устройства и функционирования»[419]. Несмотря на различия, экономические изменения в данных группах стран имеют важную общую черту. Все они были нацелены на макроэкономическую стабилизацию, микроэкономическую либерализацию и такие институциональные реформы, как приватизация государственных компаний и изменения налоговой, банковской и финансовой систем. Также их объединяет напряжение между экономическими и политическими реформами.
Для снятия этого напряжения использовались две стратегии. Радикальный подход, получивший название «Вашингтонский консенсус», исходил из того, что избиратели могут не поддержать необходимые реформы из-за отсутствия у них уверенности относительно возможных выгод от реструктуризации социалистической, субсидированной или протекционистской экономики. Хотя эти реформы могли в итоге оказаться устойчивыми, они вряд ли были бы одобрены на всеобщем голосовании. Альтернативный «градуалистский» подход подразумевает, что программы реформ должны быть тщательно встроены в эффективную систему социальной защиты населения и обсуждены с как можно бóльшим количеством социальных групп и представителей институтов, включая профсоюзы и оппозиционные партии. Иначе политические условия для успешного продолжения реформ были бы подорваны. Существовала опасность, что технократический стиль политического руководства, подразумеваемый «Вашингтонским консенсусом», может ослабить недавно возникшие демократические институты и вести к неэффективным реформам[420]. Большинство государств выбрали средний путь между этими двумя стратегиями. Чтобы рассмотреть, как они работали на практике, мы проанализируем опыт реформ в трех типах политико-экономических систем.
Реформирование систем с историей ориентированного на экспорт экономического развития
Южная Корея и Тайвань являются классическими примерами стран, реализовывавших стратегию ориентированного на экспорт экономического развития. Она заключалась в стимулировании производства для глобального рынка потребительских товаров. Это означало, что государству приходилось пренебрегать многими социальными, экономическими и политическими чаяниями граждан, пусть при этом и заявлялось, что это временно. Авторитарный режим был необходим, чтобы не дать большинству граждан изменить данную стратегию, проголосовав за партии, предлагавшие альтернативы[421]. Это вызывало не только политические репрессии, но и экономические проблемы в долгосрочной перспективе. Такая стратегия подходила для быстрого наращивания промышленной продукции, но не вела к созданию устойчивой капиталистической экономики. Хотя пример «азиатских тигров» выглядел поразительным в 1970‑1980‑е годы, финансовый кризис 1997 г. в Восточной Азии стал результатом глубоко укоренившихся структурных проблем. В случае Кореи это был дисфункциональный финансовый сектор и неразработанная система трудовых отношений. Воздействие кризиса на южнокорейскую экономику и общество был, возможно, таким же жестким, как и социальные и политические реалии жизни при авторитарном режиме. Будучи нацеленными на открытие экономики и прекращение вмешательства государства в финансовый сектор, реформы частично преуспели в решении некоторых структурных проблем, но ухудшили ситуацию в сфере трудовых отношений.
Реформирование систем, основанных на импортозамещающей индустриализации
После Второй мировой войны многие государства Латинской Америки реализовывали стратегию руководимого государством экономического роста, получившую название «импортозамещающей индустриализации». Идея заключалась в замещении импорта, по большей части готовой продукции из стран с более развитыми экономиками, местными аналогичными товарами. Для этого необходимо было ввести строгие протекционистские меры, которые бы помогли защитить внутренних производителей готовой продукции от зарубежной конкуренции до тех пор, пока их производственные мощности не стали бы достаточно развитыми. Проблемой этой стратегии было то, что она не могла стимулировать развитие качественного производства за рамками выпуска потребительских товаров недлительного пользования и относительно низкотехнологичных промежуточных товаров. Во многих странах использование инфляционных финансовых механизмов, сложных способов контроля за импортом и ценами и недостаток рыночных стимулов для эффективного производства привели к разочаровывающим результатам и росту внешних заимствований. Нефтяные кризисы 1970‑х годов обострили эти проблемы. Вдобавок к трудностям, которые заставили латиноамериканские правительства задуматься о переоценке стратегий экономического развития, необходимость обслуживания внешнего долга вынуждала их улучшать свои платежные балансы путем либерализации рынков и приватизации государственных предприятий.
Когда стратегия «импортозамещающей индустриализации» окончательно доказала свою несостоятельность, демократические и авторитарные правительства начали реформирование своих экономик. Во многих случаях эти реформы привели к улучшению макроэкономического положения. Однако ценой успеха был значительный рост неравенства во всем регионе, который поляризовал общества, что отражалось на качестве зачастую еще молодых демократических режимов и подрывало их легитимность. Многие латиноамериканские экономики стремились к неолиберальной модели, реализуемой в плюралистических политико-экономических системах Великобритании и США. Одним из аспектов этого процесса было создание и укрепление бизнес-ассоциаций[422]. Теперь латиноамериканские предприниматели становятся все больше похожими на своих коллег из развитых индустриализированных демократий, речь о которых шла выше: они лоббируют свои интересы и ведут переговоры о трудовых отношениях.
Реформирование коллективистских экономик
Отличительной чертой посткоммунистических транзитов в странах Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза являлся тот факт, что они подразумевали глубокие и одновременные изменения как в политической, так и в экономической жизни обществ[423]. За исключением государств, возникших после распада Югославии, которая имела особую разновидность социализма, остальные страны региона обладали весьма похожими социально-политическими системами, которые были установлены в них после Второй мировой войны Советским Союзом при поддержке местных коммунистических партий. В течение 40 лет коммунизма сферы социальной, политической и экономической жизни были организованы в них в соответствии с образцами, появившимися в Советском Союзе в 1930‑е годы[424]. В 1989–1990 гг. все эти системы «умерли от одной болезни»[425], которую можно охарактеризовать как совмещение экономической неэффективности, эрозии идеологической легитимности и структурной неспособности адаптироваться к новым проблемам и событиям.
Во многих странах масштабные экономические реформы прошли быстро, пока изначальный общественный энтузиазм еще сохранялся. Похоже, что в большинстве стран Центральной и Восточной Европы скорость и решительность перестройки экономики способствовали переходу к демократии. Но тем не менее, хотя развитие капитализма уже прошло большой путь во многих государствах бывшего Советского Союза, перспективы демократизации в них остаются неясными[426]. Экономическая либерализация повсюду привела к резкому росту неравенства, включая тревожное ухудшение стандартов жизни для больших групп населения. Но в тех странах, которые уже стали демократиями, это не выглядит большой угрозой для легитимности новых режимов. Наконец, как и в случае с группами интересов в Латинской Америке, появились бизнес-ассоциации, которые действуют все более активно как на государственном уровне, так и в Брюсселе, ведь многие бывшие коммунистические страны вошли в состав ЕС или планируют вступить в эту организацию в будущем.
8.7. Ключевые положения
• Демократизация в Центральной и Восточной Европе, Латинской Америке и в некоторой степени в Восточной Азии проходила в контексте глубоких экономических изменений.
• Реформы были в основном направлены на создание рыночной экономики, приватизацию и обеспечение свободной торговли.
• На начальном этапе реформ появились две различные стратегии изменений: «шоковая терапия», которую подразумевал «Вашингтонский консенсус», и градуализм. Ни одна из них так и не была осуществлена в чистом виде.
Заключение
Демократия и капитализм обычно развиваются рука об руку. Этому есть объяснение: каждая из систем создает такие условия, которые благоприятствуют развитию другой. То, что необходимо бизнесу для процветания: соблюдение контрактов, защита прав собственности, предсказуемое законодательство, стабильное налогообложение и, в случае транснациональных корпораций, наличие простых способов перемещения прибыли – в принципе может быть обеспечено как авторитарными, так и демократическими режимами. Однако эти черты тесно связаны с либеральной демократией, которая подразумевает конституционализм и верховенство закона.
Капиталистическое развитие, в свою очередь, открывает большие возможности для демократии. Однако сосуществование двух систем также обременено проблемами. Капитализм порождает неравенство во многих сферах жизни, что может поставить под угрозу качество демократии, подорвать демократические принципы и даже представлять опасность для существования демократических режимов. Опыт последних 20 лет заставляет сомневаться как в надеждах, так и в страхах, связанных с «Вашингтонским консенсусом» и его градуалистской альтернативой. В случае с Центральной и Восточной Европой и Восточной Азией представляется, что между успешной демократизацией и экономическими реформами есть весьма сильная взаимосвязь, пусть в Восточной Азии она и проявилась со значительным временным промежутком. Эта картина выглядит гораздо менее оптимистичной в странах бывшего Советского Союза, где укрепляется новая форма бюрократического авторитаризма. Наконец, наиболее неопределенные отношения между демократизацией и экономическими реформами сложились в странах Латинской Америки.
Вопросы
1. Каким образом экономическое развитие стимулирует государства к демократизации?
2. Каковы нормативные основания демократии?
3. Каковы нормативные основания капитализма?
4. Почему демократии привлекательны для инвесторов?
5. Богатеют ли бедные при демократии?
6. Каким образом бизнес-акторы преследуют свои цели?
Посетите предназначенный для этой книги Центр онлайн-поддержки для дополнительных вопросов по каждой главе и ряда других возможностей:
Дополнительная литература
Acemoglu D., Robinson J. A. Economic Origins of Dictatorship and Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. Исчерпывающий анализ возникновения демократии с точки зрения политической экономии.
Boix C. Democracy and Redistribution. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. Разбираются многие вопросы, которые были затронуты нами в настоящей главе, включая то, каким образом достигается стабильность демократии, почему выживают авторитарные режимы и каким образом различные режимы осуществляют перераспределение общественных благ.
Olson M. Power and Prosperity: Outgrowing Communist and Capitalist Dictatorships. N.Y. (NY): Basic Books, 2000. Подчеркивается важность четкого определения и защиты прав собственности для рыночного капитализма. Проводится анализ того, каким образом демократии и коммунистические и капиталистические диктатуры могут извлекать доходы из граждан и как группы интересов препятствуют реформам.
Rueschemeyer D., Stephens E. H., Stephens J. D. Capitalist Development and Democracy. Chicago (IL): University of Chicago Press, 1992. Доказывается, что индустриальный капитализм способствует развитию демократии за счет расширения возможностей городского рабочего класса, анализируется, почему в одних государствах демократия укоренилась прочнее, чем в других. Это важно для понимания взаимосвязи капиталистической демократии и политических реформ.
Åslund A. How Capitalism Was Built: The Transformations of Central and Eastern Europe, Russia and Central Asia. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. Подробно и проницательно анализируется процесс реформ во всех бывших коммунистических странах, которые появились после распада СССР. Хотя автор не скрывает своего мнения относительно различных реформаторских стратегий, книга будет полезна для каждого, кто хочет понять, каким образом коммунистические экономики были трансформированы в свою противоположность в течение нескольких лет.
Bellin E. Stalled Democracy: Capital, Labor, and the Paradox of State-Sponsored Development. Ithaca (NY): Cornell University Press, 2002. Рассматривается вопрос, почему предприниматели и рабочие не стремились к демократизации в странах догоняющего развития. Хотя теоретическая часть базируется в основном на опыте политической экономии Туниса, в эмпирической части анализируются отношения между государством, бизнесом и рабочими в Бразилии, Мексике, Южной Корее, Египте и Замбии.
Bowles S., Gintis H. Democracy and Capitalism: Property, Community, and the Contradictions of Modern Thought. L.: Routledge & Kegan Paul, 1986. Раскрывается нормативное измерение взаимосвязи капитализма и демократии. Подчеркивается политическая сущность экономической деятельности, которая часто рассматривается как аполитичная.
Lindblom C. E. Politics and Markets: The World’s Political-Economic Systems. N.Y. (NY): Basic Books, 1977. Классический источник обязателен к прочтению для каждого, кто хочет понять взаимосвязь политики и экономики и роль частных предприятий в демократиях. Спустя 30 лет после первой публикации книга стала еще более актуальной.
Полезные веб-сайты
www.corpwatch.org; www.corporatewatch.org.uk/ – Неправительственная организация CorpWatch расследует деятельность корпораций и публикует данные о нарушениях прав человека, экологических преступлениях, мошенничестве и коррупции по всему миру.
www.lobbywatch.org – Британская неправительственная организация отслеживает публичную информацию, связанную с лоббизмом, PR-компаниями, аналитическими центрами и политическими сообществами.