Демократизация — страница 19 из 43

Леонардо Морлино

Обзор главы

Первой обсуждаемой темой является определение партии в ходе процессов демократизации. Затем мы покажем, почему партии могут быть необходимы для реального функционирования демократии. Последующие три раздела рассматривают действительную роль партий в процессе перехода к демократии, а также во время ее консолидации и разного рода кризисов. Однако при более внимательном рассмотрении эмпирические свидетельства отображают более сложную картину, где партии не всегда присутствуют либо, если и присутствуют, не являются единственными значимыми акторами.

Введение

Многие эмпирические исследования процессов демократизации, проведенные в последние четыре десятилетия, принимали роль политических партий как нечто само собой разумеющееся и потому не анализировали ее в явной форме. В некоторых случаях исследователи попадали в затруднительную ситуацию в связи с этим вопросом: демократизация имела место во время ослабления партий, или даже их исчезновения, и в тех регионах, где такие акторы никогда не были влиятельными, а если и были, то являлись неотъемлемой частью авторитарного режима, который испытывал глубокий кризис и распад, особенно в таких важных регионах, как Центральная и Восточная Европа.

Эта глава является попыткой восполнить указанный пробел в исследованиях. Однако начнем с широкого определения понятия «партия», которая является для нас ключевым актором. Здесь не нужно ни отображать дискуссию по поводу лучшего теоретического определения, ни приводить обзор литературы по этой теме, поскольку все это можно найти во многих предшествующих исследованиях (см., напр.:[700]). Для наших задач достаточно обратиться к классическому определению Энтони Даунса[701]: «Политическая партия есть команда людей, стремящихся к осуществлению контроля над государственным аппаратом путем занятия официальных должностей через надлежащим образом организованные выборы». Это определение позволяет нам охватить различные политические организации, которые участвовали и участвуют в процессах демократизации. Данную дефиницию можно дополнить другой, когда партию представляют в связке с теми компонентами, с которыми она взаимодействует. С этой точки зрения партия есть «главная промежуточная и посредническая структура между обществом и правительством»[702]; иными словами, это институт, который соединяет между собой, с одной стороны, другие институты политического режима, а с другой – народ.

Основываясь на этих определениях, можно задать главный вопрос: «Каковы различные роли, которые партии, поодиночке или в связке с другими индивидуальными или коллективными акторами, играют в процессе демократизации, т. е. в ходе транзита к демократии, ее установления и консолидации, а также в различных фазах кризиса демократии?». Чтобы найти более ясный ответ на такой широкий вопрос, мы разобьем его на четыре подвопроса: 1. Являются ли партии обязательной компонентой демократии? 2. Если являются, относятся ли они к неизменным компонентам процесса демократизации, и особенно транзита, и как они взаимодействуют с другими акторами? 3. Какова основная роль, которую партии играют в процессе консолидации демократии? 4. Могут ли партии выступать в качестве источников или даже главных «авторов» неудачи перехода к демократии и ее консолидации, а также способствовать началу кризиса демократии в разные периоды времени? Начнем с первого вопроса.

Являются ли партии обязательной компонентой демократии?

Однозначный ответ на этот вопрос позволил бы нам понять с самого начала возможную роль партий в различных субпроцессах демократизации. Чтобы сформулировать такой ответ, мы должны рассмотреть две стороны поставленного вопроса: по какой причине партии являются обязательной компонентой для нормального функционирования любой демократии и какие роли выполняют те или иные типы партий? Если мы примем эмпирические свидетельства того, что современные демократии всегда являются представительными, а также то, что учреждение новых демократий в наше время так или иначе отражает эту их черту, мы сразу получаем ряд следствий в отношении ключевых механизмов функционирования демократий. В связи с этим Энтони Кинг[703] выделяет шесть функций партий: структурирование предпочтений избирателей (vote structuring), которое охватывает все аспекты выборов; интеграция и мобилизация, относящиеся к гражданскому участию и его организации; рекрутирование политических лидеров, что составляет важнейшую монопольную функцию партий в отношении избранных кандидатов и неизбранных, но назначенных партиями на государственные должности чиновников; формирование правительства или партийного правительства, где имеет место связь между исполнительной и законодательной ветвями, а также и другие взаимоотношения, подразумевающие координацию между этими ветвями власти; разработка политического курса – эта функция связана с деятельностью партии в решении общезначимых проблем и с влиянием на процесс выработки политики в целом; агрегирование интересов, в ходе которого партии конвертируют потребности общества в предложения по поводу политического курса. Кааре Стром[704] следует тому же подходу, когда выделяет такие роли партий, как стремление завоевать голоса избирателей, стремление занять государственные должности, стремление реализовывать свой политический курс.

Примерно с этих же позиций, но с более четким акцентом на взаимосвязях и взаимодействиях партий с прочими политическими структурами, я выделяю следующие пять процессов. Во-первых, это выборы и связанные с ними аспекты (участие в выборах и их организация, подбор кандидатов, составление избирательных списков, проведение избирательной кампании). Во-вторых, это процесс принятия решений и процедуры голосования в парламентах для принятия законов. В-третьих, это необходимость в выявлении и отражении в процессе принятия решений потребностей и желаний (гражданского) общества, вне зависимости от того, организовано оно или нет, структурировано ли группами давления или группами интересов и достаточно ли развито внешне. В-четвертых, это публичное обсуждение и участие в политическом управлении, на основе которых принимаются решения об общем политическом курсе или его специальных аспектах, а также формирование повестки дня. В-пятых, это необходимость в координации и реализации принятых решений, а также в контроле процесса их реализации. Когда соблюдаются минимальные демократические требования гражданских прав, политических прав и вытекающей из них политической конкуренции, тогда становится очевидной необходимость наличия более чем одной «команды людей, стремящихся к осуществлению контроля над государственным аппаратом путем занятия официальных должностей через надлежащим образом организованные выборы». Иначе кто может осуществить всю необходимую координацию для более или менее успешного функционирования демократии в постоянно усложняющихся условиях? Или, говоря точнее, кто будет рекрутировать политических лидеров, составлять избирательные списки, проводить избирательную кампанию, координировать голосование в парламентах, устанавливать повестку дня для публичного обсуждения, а также контролировать процесс реализации политических решений, если не те политические группы, которые мы называем партиями?

При этом мы не предполагаем, что партии будут исполнять свои роли и функции идеально – так, как это концептуализируется Кингом, Стромом и другими исследователями. Для нас ключевой вопрос состоит в том, какие именно типы партий действуют в период транзита к демократии, ее консолидации и далее. Под словосочетание «политическая команда», которое относится лишь к факту наличия группы людей, работающих вместе в силу схожих устремлений, подпадают многие сущности. Если рассмотреть демократизацию в Южной, Центральной и Восточной Европе, Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, то обнаружится практически весь набор партийных моделей, обозначенных Ларри Даймондом и Ричардом Гантером[705]: от элитных клиентелистских партий до социалистических, националистических, религиозных массовых партий, этнических партий, персоналистских и электоралистских партий, опирающихся на предоставляемую избирателям программу, а также партий-движений; или, если принять более простой подход Франческо Раниоло[706], – элитных партий, массовых партий и электоралистских партий.

Более того, нужно отметить, что за исключением более ранних демократических транзитов, таких как в Италии и Германии после Второй мировой войны, социалистические, националистические и массовые религиозные партии обычно отсутствуют при переходе к демократии, а наиболее часто встречающиеся типы партий в этом процессе – партии элит, особенно клиентелистские, и электоралистские партии с сильным уровнем персонализации, а иногда с выраженной региональной ориентацией. Клиентелистские партии характеризуются небольшим числом членов, слабой (если таковая вообще имеется) организацией, особой ролью нотаблей или узкой элитной группы, а также патронажем. Электоралистские партии характеризуются открытым, хотя и нешироким, членством, слабой партийной идентификацией, слабой или едва заметной организацией, государственным финансированием, нейтральными отношениями с группами интересов, а также, если партия является персоналистской, ключевой ролью лидера.

Помимо организационных аспектов, мы не можем игнорировать «семейство», к которому принадлежит партия. Одна из наиболее известных классификаций[707] так описывает эти «семейства»: 1) консерваторы; 2) либералы и радикалы; 3) социал-демократы и социалисты; 4) аграрии; 5) этнические и региональные партии; 6) христианские демократы и протестанты; 7) коммунисты; 8) фашисты; 9) партии буржуазного протеста; 10) экологические движения. Напомним, что эта известная и широко признанная классификация относится к опыту западноевропейских стран. Следовательно, когда мы рассматриваем случаи демократизации и демократические страны за пределами этого региона, мы может посчитать, что к означенному списку следует добавить другие партийные «семейства». Однако это верно только отчасти. На самом деле в основном пятая категория, включающая этнические и региональные партии, должна быть расширена за счет националистических партий и, в более общем смысле, партиями с сильным территориальным уклоном. В то же время нужно сделать несколько оговорок: некоторые семейства уже исчезли, как, например, фашисты и коммунисты; классовый конфликт, заключающийся в делении на правых и левых, если все еще существует, то намного менее значим, чем ранее; в тех случаях, где обнаруживаются христианские и протестантские партии, они обычно слабы; партии буржуазного протеста неизвестны; однако смешанные партии, такие как консерваторы и либералы, все еще активны[708].

14.1. Ключевые положения

Политические партии являются необходимой компонентой демократии.

Существует множество разновидностей партий, включая и те, что предполагают минимальный уровень организации.

Чтобы высветить главные аспекты этого раздела, мы завершим обсуждение партий как ключевого компонента демократии, сделав акцент на одном из наиболее ярких парадоксов современных демократических транзитов: чем более внутренне разнообразна страна и чем сложнее устроено ее общество и, следовательно, чем ярче выражена в ней необходимость в партиях, тем слабее партийные организации, будь они элитными или электоралистскими, в которых к власти часто приходит узкая группа лиц. Такой парадокс проявился более отчетливо там, где при начале демократического транзита уже существовало либо современное, либо модернизирующееся общество. Первым и наиболее хрестоматийным случаем является Испания. Но и некоторые примеры из Центральной и Восточной Европы также весьма значимы в этом контексте: например, в Польше или Чехии модернизация общества сопровождалась провалом массовых партий, будто бы они вынуждены были функционировать в недемократических условиях. Ниже мы рассмотрим последствия этого парадокса для демократических изменений.

Являются ли партии ключевыми акторами демократического транзита? Существуют ли альтернативные акторы?

Вариативность демократических транзитов

В очень удачном и широко цитируемом анализе демократических транзитов Роберт Даль[709][710] выделяет два базовых аспекта демократии (конкуренция и участие) и три пути, по которым может протекать демократизация (развитие конкуренции предшествует росту участия; рост участия опережает развитие конкуренции; оба явления происходят одновременно). Существование и значимость роли партии в развитии обоих явлений принимается им как само собой разумеющееся. Если бы для простоты принять на вооружение этот теоретический подход и рассмотреть несколько кейсов, таких как Южная Европа, Латинская Америка, Центральная и Восточная Европа, некоторые регионы Африки и Восточной Азии, то обнаружился бы широкий спектр вариаций в тех ролях, какую партии играют в процессах демократизации. Однако это не лучший путь: прежде всего необходимо выполнить две взаимосвязанные задачи: во-первых, выделить ключевые аспекты вариации в ролях, которые играют партийные акторы в процессе демократизации; во-вторых, разработать основные модели транзитов, когда выделенные на предыдущем шаге аспекты учитываются все вместе.

Как следует из рис. 14.1, основные аспекты вариации таковы: преемственность/разрыв преемственности партийных акторов; ключевые характеристики базового демократического соглашения; число и степень рассеяния акторов вдоль важнейших общественных расколов; степень политического участия; размах применения насилия в период транзита и установления демократических институтов. Эти пять аспектов учитывают не все параметры, характеризующие демократические транзиты. Например, очень важны присутствие и роль армии; преемственность/разрыв преемственности в институтах судебной власти и в бюрократическом аппарате также значимы. Здесь же, однако, мы рассматриваем только те аспекты, которые тесно связаны с ролью партий.

Размах применения насилия, характеризующий период изменений, оценить довольно легко, поскольку достаточно учесть число убитых и пострадавших в забастовках, стачках и незаконных захватах государственных учреждений или собственности, а также в других незаконных акциях радикальных партий или движений. Если мы желаем учесть роль радикализма, данный аспект принимает большое значение; он также имеет ряд следствий для демократического транзита, которые могут привести его к краху и возвращению авторитарного режима. Степень мирного участия, включая выборы, членство в партиях и другие формы участия, также является важным аспектом любого анализа транзита, хотя и с совершенно иной точки зрения. Если размах применения насилия отображает интенсивность радикальной оппозиции демократии, то политическое участие в рамках закона позволяет оценить открытую поддержку транзиту и его успешному завершению. Следовательно, оба аспекта очень важны в том смысле, что они показывают, кто выступает за демократию, а кто – против.


Рис. 14.1. Аспекты вариации демократических транзитов


Третий и четвертый аспекты на рис. 14.1 также взаимосвязаны. Что касается третьего аспекта, транзит и порождаемые им демократические институты необходимо анализировать с точки зрения основных конфликтов или ключевых проблем, структурирующих политическую арену: например, классовый конфликт между левыми и правыми, религиозные различия, этнические, лингвистические и культурные различия, а также недавно появившийся социальный раскол по поводу экологии. Вдоль этих расколов организуются партии, принимающие ту или иную сторону и тем самым структурирующие политическую реальность внутри и вне демократических институтов, прежде всего – внутри и вне парламента и правительства.

Возникновение организованного конфликта дополняется четвертым значимым аспектом, а именно характером базового соглашения, которое оказывается в основании демократии, если она становится стабильной. Такое соглашение может быть явным, например, в случае обсуждения конституционной хартии, впоследствии принимаемой партийными элитами в парламенте. Оно может быть и неявным, когда быстро принимается и вступает в силу предыдущая конституция. Более того, такое соглашение чаще всего касается вопросов конституционного дизайна, т. е. процедур, которым нужно следовать для мирного распределения сфер интересов и должностей. В некоторых случаях соглашение охватывает определенные направления политики, особенно внешнюю политику или политику центра по отношению к регионам. Будучи согласованными, базовые решения в этих сферах выходят за рамки возможного обсуждения.

В целом те авторы, кто анализировали южноевропейские и латиноамериканские демократические транзиты, особенно в Испании, Бразилии и Чили, подчеркивали роль заключенных на стадии транзита «пактов» в установлении стабильной демократии (см., напр.:[711]); те же, кто рассматривали Центральную и Восточную Европу, особенно Чехию, Эстонию, Венгрию, Латвию, Литву, Польшу, Словению и Хорватию, не придавали этому большого значения (см., напр.:[712]). В данной группе стран в качестве ключевого эпизода рассматривается успех акторов в создании своего рода коалиции, учреждающей новый режим, необязательно формализованной или явной, но поддерживающей новые демократические институты: важно, чтобы новые институты были, по крайней мере, признаны элитой и, в значительной степени, народом, и больше не подвергались угрозам со стороны большинства населения. Само по себе это не является значимым аспектом перехода к демократии. Транзиты могут лишь имитироваться, что и показали некоторые кейсы из Центральной и Восточной Европы, однако упомянутый аспект становится значимым для последующей стабилизации режима (см. следующий раздел).

Пятый и последний аспект мы считаем самым важным в анализе транзитов, а именно – преемственность или разрыв преемственности партийных акторов. Этот аспект легко отследить и оценить. Он касается того, сохраняется ли одна и та же элита в условиях, когда политический контекст остается примерно одним и тем же, или того, меняется ли элита и связи между ею и народом до и после демократического транзита. Если же попытаться глубже исследовать этот аспект, то становится очевидным, что он важнее четырех других. По сути, когда мы комбинируем размах применения насилия, участие, структурирование конфликтов и базовое соглашение с преемственностью или разрывом преемственности партийной элиты, мы получаем три базовые модели изменений: преемственность элит, преемственность партий, разрыв преемственности элит и партий.

Преемственность элит, преемственность партий, разрыв преемственности элит и партий

Исследуя вопрос преемственности, мы обнаруживаем две модели. Первая модель, преемственность элит, характеризуется наличием акторов внутри элиты, которые были активны в период недемократического (часто авторитарного) режима[713] и продолжили свою активность на всех стадиях изменений вплоть до момента установления демократии, а в отдельных случаях даже и после этого, в период демократической консолидации. Эти акторы внутри элиты в додемократические времена существовали не как партия, но были членами правительства на разных его уровнях, зачастую не на первых ролях. А в период кризиса режима и далее во время перехода к демократии и установления демократических институтов эти акторы могут входить в демократические партии, в основном правого толка, которые либо становятся оппозиционными, либо оказываются партиями-инкумбентами, иногда проходя через ряд внутренних трансформаций.

Когда имеет место значительная преемственность элит, степень применения насилия и законного участия во время транзита низки, если такие явления вообще имеют место. Активизируется небольшое число расколов, а базовое соглашение, известное как «пакт» (см. выше о придаваемом ему некоторыми авторами важности), заключается в явной форме и касается в основном процедурных вопросов. Более того, преемственность элит влечет за собой сохранение старой правовой системы. Это позволяет контролировать процесс трансформаций и облегчает легитимизацию институциональных изменений внутри социальных групп, которые по-прежнему лояльно настроены к предыдущему режиму и опасаются изменений. Можно обнаружить подобное развитие событий в Испании, Чили и Бразилии. Словом, это возможный вектор развития во всех регионах, где в качестве отправной точки выступает авторитарный или даже традиционалистский режим; данная модель может обнаруживать себя не только в Южной Европе или Латинской Америке, но и в Юго-Восточной Азии.

Вторая модель, преемственность партий, относится к тем партиям, которые существовали, были активны и напрямую идентифицировались с предшествующим недемократическим, зачастую мобилизационным[714], режимом. В течение периода изменений эти партии смогли адаптироваться к новым условиям и полностью подстроиться под демократические механизмы. В этом случае преемственность относится не только к партийной элите, будь то даже элита среднего уровня, но также и к людям, которые были связаны с недемократическими массовыми партиями как рядовые участники. В период авторитарного режима комбинация идеологии, клиентелизма и механизмов подавления являлась основой таких асимметричных отношений[715]. В новых реалиях демократии такие отношения хотя и пережили глубокую трансформацию ввиду исчезновения подавления и идеологии, продолжили свое существование и дополнились личными связями, особенно в малых городах и деревнях. Эта модель изменений характеризуется низким уровнем насилия или его отсутствием, низким уровнем участия в различных сферах, появлением классовых расколов как главной линии общественного конфликта, трудностями в достижении базового соглашения, а также определенным конституционным дизайном. Некоторые транзиты в Центральной и Восточной Европе отметились трансформацией коммунистических партий в демократические левые партии, которые, изменив имя, во многих отношениях придерживались старых принципов. Самая высокая степень преемственности партий в первые годы демократии наблюдалась в Венгрии и Литве, довольно высокая – в Румынии, Словакии и Словении, и просто высокая – в Болгарии, Эстонии и Польше[716][717].

Альтернативный сценарий заключается в разрыве преемственности элит и партий. В этом случае кризис и крах недемократического режима приводят к исчезновению акторов, поддерживавших режим. Конечно, такой разрыв преемственности является результатом какого-то (внешнего) шока, вызванного, например, войной или поражением от колонии с последующим обретением ею независимости. Такая модель характеризуется очень масштабной перетряской политической элиты, отсутствием демократического опыта у страны, испытывающей транзит, немобилизационной природой предшествующего режима. Насилие, сравнительно высокая степень участия, более выраженное структурирование политической жизни по линиям ключевых расколов и формализованное базовое соглашение являются или могут быть дополнительными характеристиками этой модели. Чтобы привести удачные примеры такой модели, мы должны обратиться к процессам демократизации, последовавшим за Второй мировой войной, особенно в Японии, Италии и Германии (которая, как мы помним, была поделена на две части и позже разделена Берлинской стеной), а также в Польше и Чехии, Аргентине и Южной Африке.

Кроме того, в такой сложной области, с какой мы сейчас имеем дело, невозможно обнаружить вышеописанные модели в чистом виде. Если эти модели вообще прослеживаются, то они являются скорее доминирующими или квазидоминирующими. Говоря подробнее, преемственность старых элит всегда дополняется вовлечением новых демократических элит, которые в период авторитаризма были либо частью оппозиции, либо в изгнании. В Испании, которую можно считать лучшим примером преемственности элит, во время транзита и установления демократии ключевую роль сыграли социалисты и коммунисты. То же самое касается большинства других случаев транзита в Центральной и Восточной Европе, когда речь идет о модели «преемственности партий»: такого рода сценарии также не проявляются в чистом виде. Можно было бы предположить, что третья модель, а именно разрыв преемственности, могла бы встречаться в чистом виде. Однако это не так. Если мы рассмотрим давние кейсы демократизации Германии, Италии и Японии или намного более свежий случай Португалии, когда в этой стране произошел сначала военный переворот (апрель 1974 г.), а потом «революция гвоздик»[718], мы увидим, что старая элита и старые политические отношения частично возвращаются и возрождаются. Это может происходить не на ранних стадиях транзита, но сам факт возвращения трудно оспаривать.

Нашей целью было предложить модели, которые концентрировались бы на роли партийных элит и самих партий. Однако, с одной стороны, некоторые дополнительные факторы обеспечивают необходимый контекст для возникновения структурированной партийной системы и партий как таковых, а с другой стороны, роль партий как акторов является ключевой характеристикой транзитов. Говоря точнее, модель преемственности элит возможна в государстве с довольно развитой бюрократией и судебной системой, которые адаптируются к новым условиям, чтобы уже в них выполнять свои функции; преемственность партий может иметь место в том случае, когда базовые модели общественно-политических отношений остаются прежними и память людей о прошлом режиме еще сохраняется, иначе такая преемственность скорее поверхностна, чем реальна. Наконец, разрыв преемственности элит и партий вероятен в том случае, когда имеют место переломные изменения, формирующие контекст демократического транзита. В случаях моделей преемственности элит или партий транзит и установление демократии протекают непрерывно и достаточно плавно, и тогда вопрос заключается в том, как может быть точно определена и охарактеризована эта непрерывность; то же касается и третьей модели. На основе представленных в предыдущем разделе свидетельств в пользу важнейшей роли партий в демократии мы можем утверждать, что эти же акторы являются ключевыми игроками и в период изменений.

Международные и внешние факторы

До сих пор мы рассматривали институциональный контекст только внутри страны. Но в наиболее поздних транзитах международный контекст становился все более значимым[719]. Следовательно, роль некоторых международных акторов, например, действующих в других странах политических партий, европейских и неевропейских правительств (например, США), международных организаций (ООН, Всемирный банк, ЕС, Совет Европы, ОБСЕ) становится все более значимой в определении модели транзита и во взаимодействии с теми внутренними акторами, которые выступают за демократические изменения. Международные агенты часто кооперируются между собой, как, например, ЕС и Совет Европы, хотя другие акторы нередко воздерживаются от этого – к примеру, ЕС и США. Все это важно потому, что, хотя начало, развитие и успешный исход демократического транзита могут объясняться ролью международных акторов, первые две модели, основанные на преемственности элит и партий, с необходимостью определяются внутриполитическими факторами. Однако третья модель (модель разрыва преемственности), характерной чертой которой является какое-то переломное событие, может порождаться сильным влиянием внешних акторов.

Проведенный выше анализ, раскрывающий содержание трех моделей транзита, может маскировать и игнорировать огромные различия между кейсами, которые мы ассоциируем с одной и той же чистой или даже смешанной моделью. Таким образом, возникает еще одна задача – выделение главных факторов, значимых для понимания роли партийной элиты в транзите и в установлении демократии, причем эти факторы должны выходить за рамки выдвинутых ранее общих моделей. Хотя обязательно должны отставить в сторону, если и вовсе не исключить, любые отсылки к детерминизму, некоторые факторы при более детальном рассмотрении транзитов кажутся достаточно релевантными. Они представлены на рис. 14.2, в котором указываются наиболее значимые объясняющие переменные.

Согласно рисунку, существует по меньшей мере семь наборов различных переменных, объясняющих смену режима на демократию. Они включают: институциональные и, в более широком смысле, политические традиции страны (например, существование монархии, история внутренних конфликтов, колониальное правление); существование в прошлом массовой политики и партий, которые были активны ранее и которые можно возродить в новых условиях; тип предшествующего авторитарного режима, включающего или исключающего мобилизацию населения (см. выше); длительность существования режима – в случае давно утраченной памяти о прошлом шансы возродить старые связи становятся все более призрачными; причины распада или кризиса предшествующего недемократического режима (например, экономическая несостоятельность, характеризовавшая группу стран Центральной и Восточной Европы, в которых, однако, заметную роль играл имитационный или, лучше, демонстрационный эффект); раскол внутри предшествующей недемократической коалиции, как, например, в Южной Европе или некоторых латиноамериканских странах; внешнее вмешательство, как в уже упоминавшихся случаях демократизации после Второй мировой войны; наконец, существование и степень организованности партийной оппозиции.


Рис. 14.2. Основные факторы, влияющие на роль партий в демократическом транзите и установлении демократии


Роль партий в демократическом транзите

Что касается последнего фактора, то здравый смысл подсказывает следующую гипотезу: если во время кризиса недемократического режима существует хорошо организованная демократическая оппозиция, такая позиция будет играть важную роль в период транзита. Следовательно, ожидаемой моделью в этом случае является разрыв преемственности элит или партий. Однако здравый смысл не находит эмпирической поддержки – вплоть до того, что два примера с относительно хорошо организованной и укорененной оппозицией (Испания и Чили) также являются и примерами модели преемственности элит. Не вдаваясь без необходимости в подробности, отметим, что главным объяснением этому парадоксу служит сочетание острейшего конфликта в прошлом, процесс научения и приспособления и сознательно умеренные решения оппозиции, предоставившие пространство для маневра находившимся у власти акторам, которые в итоге сделали выбор в пользу демократии, хоть и под скрытым давлением оппозиции.

В некотором смысле, в этом сценарии ничто не происходит так, как можно было бы ожидать, поскольку память о прошлом глубоко воздействует на поведение всех важных акторов: сильная оппозиция, способная мобилизовать тысячи людей, решает не вступать в открытый конфликт, часть авторитарной элиты играет ключевую роль в транзите благодаря решению возглавить процесс изменений, а оппозиция соглашается на это, несмотря на то что такое согласие предполагает преемственность институтов.

Этот анализ факторов, значимых для перехода к демократии, подводит нас к последнему вопросу этого раздела: являются ли в конечном счете партийные элиты и связанные с ними организации действительно значимыми в процессах транзита? Создается все более отчетливое впечатление, что недоверие людей к элитам и недостаток веры в них становятся органической частью восприятия этих ключевых акторов – так часто вступающих в конфликт между собой, склонных к внутренним расколам и неспособных решить серьезные проблемы, возникающие в переходный период и позже. Более того, некоторые авторы считают[720], что партии утратили лидирующие позиции в деле представительства и агрегации интересов, что является одной из их основных функций (см. выше). Отметим также, что Донателла делла Порта и Федерико М. Росси (cм. гл. 12 наст. изд.) более подробно анализируют роль движений в период транзита.

По этому вопросу стоит рассмотреть два тезиса. Первый заключается в том, что наличие и видная роль массовых движений делают весьма заметный вклад в дестабилизацию недемократического режима и углубление его кризиса, как то показывают демонстрации и стачки, проведенные в последние годы кризиса авторитаризма и до начала транзита в Испании, Греции, Бразилии, Чили и Перу. Второй тезис говорит о том, что если в период транзита и позже имело место массовое участие и мобилизация с применением насилия или без такового, то наряду с партиями заметную роль играли другие акторы. Однако в целом, в то время как массовые движения были важным явлением в некоторых транзитах в Центральной и Восточной Европе и Латинской Америке, особенно в Бразилии, Аргентине и Боливии, во всех рассмотренных кейсах роль партийных элит оставалась ключевой. Если мы попытаемся найти пример значимой партийной организации самой по себе, то окажемся почти обречены на неудачу, но стоит начать рассматривать массовое движение как «орудие» политического лидера или небольшой группы лидеров, использующих его с целью изменить политическую ситуацию, как мы обнаружим несколько примеров, первый из которых будет характеризоваться моделью разрыва преемственности (см. выше). В некоторых случаях, особенно в прошлом, организации появлялись только на финальной стадии транзита и оформлялись в период последующей консолидации демократии. Однако в период самого транзита и установления демократии на авансцене находятся именно партийные элиты, хотя их действия могут быть дополнены открытым вмешательством и поддержкой членов партии и симпатизантов. Массы находятся в тени и представляют скрытую угрозу: они готовы активизироваться, если элиты окажутся не в состоянии достичь своих целей. В то же время эти самые элиты прилагают серьезные усилия, чтобы держать массы и особенно радикальные движения вдали от политической арены, поскольку они опасаются, что не смогут контролировать эти движения, как только те начнут действовать. Именно эта сложная взаимосвязь разных факторов изменений и разных ролей масс и элит, их восприятий друг друга позволяет понять, почему дискуссии о ролях акторов, отличных от партий, привели к появлению противоположных мнений.

14.2. Ключевые положения

Существует три базовые модели транзитов: преемственность элит, преемственность партий и разрыв преемственности элит и партий.

Партии являются доминирующими акторами в процесса транзита, хотя и не всегда их роль единственно значимая.

Как партии укрепляют демократию?

При анализе процесса консолидации демократии прежде всего надо установить, действительно ли такой процесс имеет место. Ответ на этот вопрос не так очевиден, как ответ на подобный вопрос в отношении транзитов, потому что во время последних случается несколько достаточно драматичных событий. С нашей точки зрения, делающей акцент на партиях, нужно подробно рассмотреть три явления: стабилизацию электорального поведения, возникновение воспроизводимых паттернов партийной конкуренции и стабилизацию лидерства. Именно эти явления рисуют точную картину упорядочивания отношений между партиями и гражданским обществом, что является ключевым элементом всего процесса демократической консолидации.

Электоральная стабилизация

Электоральная стабилизация предполагает установление связей между партиями и обществом и между самими партиями. После начальной фазы транзита, которая сопровождается значительной подвижностью, поведение масс становится все более предсказуемым и воспроизводимым от одних выборов к другим. Главный показатель стабилизации электорального поведения – общая электоральная волатильность (TEV, total electoral volatility)[721]. К этому индикатору можно добавить другой качественный показатель, а именно критические выборы[722][723]. По мере установления стабилизации ожидается снижение волатильности: должен состояться значительный сдвиг от высокой электоральной подвижности и неопределенности к более предсказуемым паттернам электорального поведения. Кроме того, когда случаются критические выборы, имеет место преобразование электоральных паттернов, но также и заморозка этих преобразований. Спад TEV и критические выборы указывают на то, что отношения между партиями и избирателями стали более устойчивыми; что партиям удалось приобрести определенный имидж; что реальная электоральная конкуренция сужается и касается теперь только некоторых групп электората; наконец, что кризис партийной системы маловероятен.

Создание устойчивых паттернов партийной конкуренции

Второй аспект касается создания устойчивых паттернов партийной конкуренции: речь идет о процессе, в результате которого партийная система обретает свои главные характеристики. Индекс партийной фракционализации (PF, party fractionalization) или число «эффективных» партий (number of «effective» parties, NEP), в дополнение к качественному анализу, устанавливающему невозникновение новых партий и движений, – лучшие средства проверить, являются ли паттерны партийной конкуренции устоявшимися и будут ли они стабильны на протяжении некоторого времени или же эти паттерны все еще находятся в процессе изменений. Полезность обоих индексов будет ограничена, если не дополнить их качественным анализом. На самом деле индексы скрывают различия между странами и изменения во времени. Появление новых партий или движений может быть вызвано расколами или слияниями партий, но ни то ни другое не должно иметь место в период консолидации. Действительно, во время перехода к демократическому режиму вполне ожидаемо, что большое количество новых партий представит свои списки только на первые или на первые и вторые выборы. Однако в какой-то момент избирательная система должна по крайней мере начать содействовать стабилизации партийной системы. Конечно, разные избирательные системы оказывают разные эффекты на перспективы жизнеспособности новых партий. В этом отношении важнейшая переменная, влияющая на степень стабилизации, – это избирательный барьер, устанавливаемый избирательной системой. Но несмотря на вариативность избирательных систем, в любой из них будет явное различие между первыми и вторыми выборами, на которых представлены сотни партийных списков, и последующими выборами, когда уже начался процесс естественного отбора и стабильное лидерство, организованность, идентичность, имидж и программные обязательства уже сыграли свою роль. В процессе демократической консолидации создание новых партий и движений становится все более необычным явлением. В целом изначальное влияние избирательного барьера и конкуренция сама по себе приводят к доминированию на электоральной и политической аренах нескольких партий, а также позволяют им в течение нескольких лет или десятилетий предотвращать появление на этих аренах новых партий. Такие партийные системы достигли определенной структуры партийной конкуренции, собственной логики, по которой развивается эта конкуренция, а также некоторой степени стабилизации. Более серьезные проблемы могут сохраняться на внутрипартийном уровне, но это не играет большой роли в процессе консолидации, если другие показатели ясно свидетельствуют о стабилизации. Конечно, отвердение партийной системы может быть прервано и повернуто вспять из-за каких-либо фундаментальных изменений, например, из-за ограниченного кризиса и преднамеренных действий партийных лидеров. Стабилизация расколов является другим углом зрения для рассмотрения паттернов конкуренции. Если партийная система установилась и не испытывает постоянных трансформаций и при этом поделена на два лагеря в соответствии с расколом на правых и левых и если в ней есть другие расколы, например, этнические, языковые и религиозные, и (или) противостояние центра и периферии, тогда перед нами дополнительные эмпирические свидетельства консолидации.

Стабилизация партийного лидерства

Стабилизация электорального поведения и возникновение или изменение паттернов партийной конкуренции сфокусированы на уровне масс. Уровень элит также чрезвычайно значим, особенно в том, что касается стабилизации партийного лидерства и, в более широком смысле, политического класса. Это может послужить третьим измерением для анализа в случае, если подвергнуть интересующие нас процессы более пристальному рассмотрению[724]. Как только свидетельства процесса стабилизации будут получены, их последующий анализ должен будет лучше объяснить, что лежит в основе разных форм этого процесса. Как только мы продвинемся дальше, сразу же поймем, насколько ложно утверждение о том, будто «политические партии должны играть ключевую роль в демократической консолидации». Хотя об этом исходном положении вспоминают многие авторы, эмпирические исследования, как на то указывают Вики Рэндалл и Ларс Свасанд[725], выявили более сложную реальность, в которой даже удержание фокуса на партиях требует от нас осведомленности о том, каким образом другие акторы, действуя сообща, вносят вклад в стабилизацию лидерства в рамках двух важнейших субпроцессов, а именно легитимизации и анкеровки (anchoring).

Легитимизация

Легитимизация, или процесс создания легитимности, являет собой раскрытие ряда позитивных общественных установок по отношению к демократическим институтам, которые в совокупности воспринимаются как наиболее подходящая форма правления. Иначе говоря, легитимизация имеет место тогда, когда граждане в целом верят, что, несмотря на все недостатки и неудачи, существующие политические институты лучше, чем возможные альтернативы. Как писал Хуан Линц[726], «в конечном итоге демократическая легитимность основана на убеждении в том, что для данной конкретной страны в данный конкретный период ее истории ни один другой режим не мог бы обеспечить более успешную реализацию коллективных целей». Таким образом, объектами легитимизации являются правила и институты в том виде, в каком они функционируют, а ее акторами являются партии или части более или менее организованного гражданского общества.

Эмпирические исследования легитимизации, основанные на данных опросов и анализе документов в некотором числе стран (см., напр.:[727]), предоставляют очевидные свидетельства того, что есть своего рода континуум, на котором можно расположить оценки режима со стороны элит и граждан. Для простоты на одном конце такого континуума можно разместить частичную, или исключающую, легитимизацию, которая (1) неспособна привлечь к себе положительное отношение и поддержку главных элитных групп, иногда очень значимых в плане экономических ресурсов и влияния, или просто по причине большой численности своих членов; (2) характеризуется узким консенсусом, когда сознание и ценности людей допускают по меньшей мере одну альтернативу действующему политическому режиму, а также существуют партии, позиционирующие себя вне демократической арены и так же воспринимаемые другими акторами (т. е. исключенными из демократического процесса). На другом конце находится широкая, или включающая, легитимизация, где все существующие партии и другие политические организации поддерживают политические институты и где имеет место широкий консенсус и отсутствует поддержка альтернативному режиму.

Анкеровка

Включающая или исключающая легитимизация дополняется процессом анкеровки. Он основывается на действии определенных механизмов закрепления, или «якорей», и поскольку «якорем» является институт или просто механизм, включающий организационную составляющую и укоренившиеся интересы, т. е. способный закреплять и усиливать связи между более или менее организованными в группы людьми в обществе, процесс анкеровки относится к возникновению, формированию и адаптации закрепляющих механизмов, которые даже могут устанавливать контроль над гражданским обществом в целом или некоторыми его секторами. Метафора якоря и постановки на якорь (анкеровки[728]) призвана высветить асимметричный характер отношений между элитами, находящимися в центре этих механизмов закрепления, или «якорей», и народом; метафора якоря также схватывает идею закрепляющего механизма, в рамках которого протекает взаимодействие элит и народа, и возможностей адаптации, которые присутствует тогда, когда якорь спускается с корабля в воду, т. е. сверху вниз. Асимметричные взаимоотношения и закрепляющий механизм подразумевают развитие связей элит с рядовыми гражданами, которые могут иметь образование и быть достаточно информированными, однако обычно обладают меньшим объемом властных ресурсов, знаний, информации и не имеют времени на то, чтобы целиком посвящать себя политике.

Наиболее важные «якоря», или закрепляющие механизмы, относятся к двойной системе территориального и функционального представительства в рамках демократического режима и приводятся в действие через партии и общественные группы. Как подсказывают классические исследования партийных организаций и выборов и подтверждают результаты нескольких эмпирических исследований, партии с их организациями заслуживают особого внимания. Даже в не очень идеологизированном контексте демократическая конкуренция подталкивает партии к развитию более эффективной и функциональной структуры, чтобы они могли вести результативную предвыборную пропаганду, играть заметную роль и быть активными в межвыборный период, а также создавать и представлять избирателям альтернативный политический курс в той или иной сфере, в том числе через парламентскую активность. После нескольких выборов и последовательного использования одной и той же избирательной системы партии среди недекларируемых побочных эффектов партийной конкуренции приобретают определенные возможности управления гражданским обществом благодаря ограниченному «предложению» партий и их лидерству (также и на парламентском уровне) и благодаря партийной организации и созданию связывающих коллективных идентичностей[729]. Нормы избирательного законодательства хорошо известны и включают государственное финансирование партий, установление ограничений на предвыборную пропаганду, наличие высоких или низких избирательных барьеров, а также формулу подсчета голосов.

В некоторых странах, однако, партийным организациям так и не удалось по-настоящему развиться. В лучшем случае партии были или являются в той или иной степени персонализированными или очень слабо структурированными и в основном представленными на локальном уровне. Так, в своем анализе роли партий в процессах демократической консолидации в Латинской Америке Роберто Эспиндола[730] обнаруживает, что развитые партийные организации присутствовали лишь в Чили. Также среди африканских стран, таких как Бенин, Ботсвана, Кабо-Верде, Гана, Мали, Маврикий, Намибия, Южная Африка, где к 2008 г. произошла относительная консолидация, только в Гане и Южной Африке наблюдаются сравнительно развитые партийные организации[731][732].

Таким образом, мы можем вновь сослаться на случаи консолидации демократии в Южной Европе, в некоторых странах Латинской Америки, Центральной и Восточной Европы и Африки и выделить три других «якоря», или закрепляющих механизма, и связанные с ними эффекты в рамках функционального аспекта представительства. Они связаны с: 1) организованными ассоциациями, например, бизнес-элитами, профсоюзами и религиозными ассоциациями, а также другими структурированными группами интересов, влияющих на формирование политического курса (и играющих роль привратников на «входе» в политическую систему[733]); 2) неорганизованными, но активными элитами, такими как крупный и малый частный бизнес, интеллектуалы и эксперты и даже индивиды, вовлеченные в патронажные или клиентелистские связи; 3) организованными группами интересов, вовлеченными в неокорпоратистские институты взаимоотношений. В рамках этой системы организованные и неорганизованные группы интересов и общественные движения могут быть развитыми, влиятельными и многоликими.


Клиентелистские отношения, характеризующие некоторые конкретные социальные и культурные контексты, делают не организованных в группы или в иерархию и атомизированных граждан зависимыми от элиты, и прежде всего партийной, которая распределяет среди общества ценности и ресурсы разных видов. Тем самым такие отношения порождают и придают конкретную форму специфическому и мощному процессу анкеровки, который характеризуется особого рода формальными институтами и неформальными правилами, глубоко укорененными в политической культуре страны или региона. Неокорпоратизм, который определяется стабильными соглашениями и более или менее развитой сетью профсоюзов и групп интересов, а также опосредующих ассоциаций прочих видов, тоже является потенциально очень сильным закрепляющим механизмом. В этом случае нет никакого формального института, выполняющего эту закрепляющую функцию, но эффект анкеровки оказывается косвенным следствием соглашений между правительством и корпоратистскими структурами и развития самих этих структур и ассоциаций, которые могут быть слабыми организационно, но все же неизменно играть лидирующую роль в своей нише общества. Главный эффект этой системы – возможность герметизации конфликтов, урегулирования протестов и потенциальных процессов делегитимизации. Другой важный закрепляющий механизм вызревает из отношений между партиями и экономическими элитами, профсоюзами и прочими экономическими ассоциациями. Речь идет о функции привратников на входе в политическую систему, которую могут выполнять партии и партийные системы в отношении групп интересов. Эта функция может осуществляться партиями, находящимися у власти, оппозиционными партиями или партийной системой в целом, и суть данной функции заключается в контроле доступа групп интересов и экономических элит к сфере принятия политических решений, в формировании повестки дня через выстраивание иерархии поступающих требований, а также, возможно, в попытках разрешить проблемы, затрагивающие повседневную жизнь граждан. Как следствие в некоторых случаях для групп интересов и прочих ассоциаций элит партийные лидеры и партийные организации с необходимостью начинают играть роль привратников, и взаимодействие групп интересов с ними неизбежно, коль скоро ассоциации желают защитить свои интересы и получить доступ к процессу принятия решений.

Чтобы лучше понять этот специфический закрепляющий механизм, можно обратиться к разным типам отношений между партиями и группами интересов. Здесь мы обсудим два из них. Первый, доминирование, предполагает ситуацию, где партии и партийная система фактически контролируют гражданское общество в целом и группы интересов в частности. Последние хотя и являются носителями своего специфического интереса, но становятся в основном подчиненными партиям организациями, в то время как именно партии обладают автономными источниками власти – идеологией, внутренней структурой, большим числом членов. Это тот случай, когда профсоюзы, прочие ассоциации и слабые бизнес-элиты подчинены партиям. В такой ситуации государственный сектор получает в экономике обычно либо большую, либо очень большую долю, и партийные назначенцы занимают все позиции внутри этого сектора. Второй сценарий, почти противоположный первому, – нейтралитет, и он предполагает отсутствие какой-либо четкой взаимосвязи партий и групп интересов. Группы интересов более или менее организованы и проявляют политическую активность, основываясь на собственных экономических и социальных ресурсах. Схожим образом и партии имеют собственные властные ресурсы и поддерживают контроль над процессом принятия решений, причем контроль этот обычно ограничивается характеристиками партийной системы и теми возможностями, которые предоставляют партийным элитам правила демократического режима. Партии по-прежнему способны выполнять роль привратников на входе в политическую систему: группы и граждане вынуждены обращаться к партиям и партийным лидерам, чтобы продвигать и защищать свои интересы. Необходимость партий и партийных элит усугубляется их способностью исполнять институциональную функцию (1) акторов, имеющих дело с основными текущими вопросами и проблемами и выносящих предложения о политическом курсе; (2) возможно, акторов, решающих общественные проблемы посредством концентрации на определенных конфликтующих интересах и примирения их друг с другом, а также благодаря тому, что их решения признаются большинством людей, которых затрагивают эти решения. В данном случае группы находятся в более независимом положении по отношению к партиям; между группой интересов и некоторой партией не устанавливается никаких особенно сильных связей. Бизнес-группы также достаточно независимы от партий, несмотря на их возможные связи с ними; профсоюзы тоже обладают автономией и своим пространством свободы.

Взаимодействие легитимизации и анкеровки

В целом четыре описанных выше закрепляющих механизма идентифицированы на основе изучения кейсов Южной Европы[734] и кейсов из других регионов, но на этих территориях можно найти эффекты анкеровки, проистекающие и из других источников. Например, влиятельный телеканал, популярная газета, но и надгосударственный актор, такой как Европейский союз, нормы, вытекающие из одного или более международных договоров, например, касающихся прав человека или правил ассоциации с ЕС, – все это может порождать эффект анкеровки в отношении политических элит и рядовых граждан. Хотя бы на короткое время эффект анкеровки может создать и общественное движение. Прямое участие и коллективное чувство идентичности, характерные для политических движений, тоже могут иметь мощный, пусть и временный, эффект анкеровки. Кроме того, интересный вопрос состоит в том, как в неструктурированном социальном и политической контексте со слабой или отсутствующей традицией демократических институтов даже институты управления, такие как институт главы государства или премьер-министра, могут порождать эффекты анкеровки с несколькими взаимосвязанными последствиями для процесса консолидации демократии.

Есть очевидная связь между сказанным выше и существованием более или менее заметного гражданского общества с разными видами автономных неполитических элит, а также сетей ассоциаций, включая группы интересов. Это две стороны одной медали. Более того, эмпирически зафиксировать наличие гражданского общества не особенно трудно: активные и склонные к политическому участию граждане, разные виды элит наряду с независимыми прессой и телевидением, разнообразные и более или менее организованные ассоциации, т. е. высокая склонность граждан вступать в объединения, – все это достаточно легко регистрируется эмпирически. В случае, если перечисленные элементы имеют место, отношения групп гражданского общества с партийными элитами как привратниками на входе в политическую систему будут отношениями нейтралитета, а возможно, что группы гражданского общества будут иметь даже прямой доступ к процессу принятия решений. Если же гражданское общество плохо организовано и не имеет автономных ресурсов, более вероятна ситуация доминирования.

Для прояснения связи между анкеровкой и легитимизацией необходимо сделать еще некоторые замечания. Во-первых, возможно совмещение неоптимальной исключающей легитимизации с консолидацией и сравнительно стабильной демократией. Это возможно в случае развитой демократической анкеровки. Даже в условиях сочетания исключающей легитимизации и слабо развитых демократических закрепляющих механизмов некоторая степень консолидации все равно возможна, если ограниченный суверенитет признается правящими элитами страны посредством какого-либо международного соглашения, поддерживающего демократический режим; в этом случае имеет место внешняя анкеровка.

В случае, если включающая легитимизация и широкое признание легитимности режима существуют с самого начала или если субпроцесс легитимизации развился до той степени, что настроенные против режима и нелояльные группы или партии являются или становятся незаметным и не имеющим значения меньшинством, то можно считать, что закрепляющие механизмы более не необходимы для легитимизации. Другими словами, для достижения консолидации демократии требуются тем менее мощные закрепляющие механизмы, чем шире признана легитимность демократии. Однако такие механизмы сохраняют свое значение для придания точной формы процессу консолидации, для определения характеристик существующей демократии и также – что еще важнее – для поддержания демократических институтов в случае кризиса экономического или иного происхождения.

14.3. Ключевые положения

Стабилизация электорального поведения, возникновение воспроизводящихся паттернов партийной конкуренции и стабилизация лидерства являются ключевыми элементами консолидации демократии.

Легитимизация и анкеровка – два ключевых субпроцесса демократической консолидации.

Главными «якорями» в процессе анкеровки являются партийные организации, активные организации на входе в политическую систему, клиентелизм и неокорпоратизм.

Анкеровка и легитимизация взаимосвязаны и даже могут дополнять друг друга.

Когда партии терпят неудачи?

Существует исследовательская традиция, которая рассматривает партии как главные причины расколов и глубоких конфликтов в обществе и в конечном счете как акторов, ответственных за кризисы и крушение демократии. Особенно в прошлом Европы и Латинской Америки мы можем обнаружить эмпирические основания для подобного взгляда, поскольку партии усиливали и без того глубокие общественные конфликты и, если это сопровождалось распространенными антидемократическими установками, могли привести к распаду демократического режима. В таком ракурсе рассматривается кейс Чили – один из самых обсуждаемых из тех, что случился после Второй мировой войны. Чилийский случай связан с возглавленным Пиночетом в 1973 г. государственным переворотом, причинами которого были серьезнейшие разногласия между партиями, а именно между христианскими демократами и социалистами, и социалистический план политических изменений, за который выступал Сальвадор Альенде. В других странах и регионах не социалистические преобразования, а этнические, языковые или религиозные конфликты были более весомой причиной расколов, которые, усугубленные вплоть до того, что ставили под угрозу существование демократических институтов либо останавливали или обращали вспять процесс транзита, могли привести к краху демократии, авторитарной реконсолидации, гражданской войне или к историческому тупику. На каждой стадии партийные лидеры и партии играют заметную роль. Однако внутри подобных процессов социальные движения, нелегальные формы участия и прежде всего применение насилия почти всегда дополняют деструктивную роль партий. Армия и полиция тоже часто становятся участниками этой «разрушительной игры».

Напротив, даже очень серьезные конфликты не достигают той стадии, когда они ставят под сомнение существование демократических институтов, если последние пользуются широкой и глубоко укорененной легитимностью; и тогда кризис демократии может ограничиваться изменением или исчезновением одних партий и слиянием других. Глубокий экономический кризис в Аргентине и политический кризис в Италии – два хороших примера кризисов демократических режимов, которые вовсе не потрясли распространенную среди населения веру в демократию саму по себе. Если этот взгляд верен, то ключевой аспект в событиях такого рода – это процесс «де-анкеровки», т. е. точная противоположность того, что происходит в течение процесса консолидации демократии. Таким образом, развитие кризиса связано с расширением и углублением неудовлетворенности на уровне масс, что приводит к делегитимизации и в то же время к внутренним и внешним изменениям, которые вызывают деструктуризацию «якорей». Это может проявляться в постепенном исчезновении партийных организаций в контексте деидеологизации, как, например, исчезновение коммунистической угрозы; или же значительный подрыв клиентелистских связей в ходе и в результате глубокого экономического кризиса; это может проявляться также в отмирании роли партий-инкумбентов как привратников на входе политической системы, когда процесс принятия решений оказывается фрагментирован; наконец, это может проявляться даже в упадке неокорпоратистского устройства, когда на первое место в политическом курсе выходят иные директивы и цели и в результате рушится кооперация между профсоюзами, предпринимателями и правительством.

Более того, следует помнить, что развитие кризиса связано со степенью и характеристиками прежде достигнутой легитимности, но еще больше – с трансформациями главных закрепляющих механизмов – «якорей». Это ведет к двум аналитическим следствиям. Во-первых, кризис косвенно связан с предшествующим процессом консолидации и тем, как он происходил, т. е. сформировались ли в этом процессе устойчивые закрепляющие механизмы. Во-вторых, если закрепляющие механизмы были слабы с самого начала, тогда кризис будет развиваться иначе, и ключевой вопрос в этом случае – насколько далеко зашло разочарование в демократии и ставится ли последняя под сомнение сама по себе. Наконец, возможное исчезновение международных ограничений, например завершение холодной войны, и появление вследствие этого специфических и случайных стимулов – все это тоже необходимо включить в более подробный анализ демократического кризиса.

Заключение

В целом обзор эмпирических свидетельств говорит о том, что клиентелистские и электоральные партии чаще других представляют собой воспроизводимые модели этой политической организации в процессах демократизации. Причина этого хорошо известна. Альтернатива таким моделям, а именно организованная массовая партия, больше просто нерелевантна. Такого рода партии были своеобразным порождением особого исторического периода в нескольких европейских странах, где глубокие экономические трансформации и идеологические доктрины, действуя совместно в рамках полноценных национальных государств, усилили друг друга и породили обсуждаемый эффект, т. е. массовые партии. Следовательно, в большинстве случаев только небольшие партии, сфокусированные непосредственно на выборах и имеющие сильных лидеров, выглядят жизнеспособными во время процессов демократизации.

Кроме того, не удивительно, если при анализе конкретных кейсов мы обнаружим три описанные выше модели: преемственности элит, преемственности партий и разрыва преемственности элит и партий. В то же время парадоксально то, что с эмпирической точки зрения модель преемственности элит охватывает кейсы со скрытой, но важной ролью антиавторитарной оппозиции, которая зачастую дает о себе знать в фазе кризиса авторитаризма. Когда роль партий и партийных лидеров анализируется в рамках процесса транзита, понятого широко, то нужно иметь в виду как минимум два следующих тезиса. Первый касается огромной вариативности транзитов, так что самое большое, что могут сделать исследователи, – это высветить лишь главные оси этой вариативности. Второе соображение заключается в том, что нужно учитывать роль не только партий, но и других акторов, причем и тех, что были институционально связаны с предшествующим режимом, как, например, армия, полиция, бюрократия, суды, и тех, что в той или иной степени относятся к организованным группам и движениям.

Если в процессе транзита действуют клиентелистские и электоральные партии и если партии и партийные лидеры делят свои роли с другими акторами, то неудивительно, что закрепляющие механизмы, такие как клиентелизм, оказываются более сильными и чаще воспроизводимыми, чем собственно партийные организации или организации, выполняющие роль привратников на входе в политическую систему, или отношения неокорпоратистского типа – ведь все эти модели подразумевают существование хорошо структурированных акторов[735]. Конечно, может иметь место консолидация, сопровождаемая стабилизацией электорального поведения, появлением воспроизводящихся паттернов партийной конкуренции и стабилизацией лидерства, но все это характеризуется слабыми или очень слабыми закрепляющими механизмами. Ключевой элемент, дополняющий консолидацию, – это достижение такой легитимизации демократии, которая может даже позволить изменить специфическую форму демократии, но не менять демократию как таковую на альтернативные недемократические режимы.

Наконец, особенно там, где с момента крушения авторитарных режимов была достигнута некоторая степень демократической консолидации, партии больше не актуализировали глубоких и радикальных внутренних расколов, которые могут вызвать коллапс демократии. Создается впечатление, что они в большинстве своем научились занимать умеренную позицию – не в последнюю очередь благодаря горькому опыту, как в случае Чили при Пиночете. В результате оказалось, что большинство нынешних кризисов протекает внутри демократического режима. Но в некоторых случаях они все же приводят к кризисам и внутри партий вплоть до их исчезновения. Последнее происходит, когда гражданское общество – на стороне которого часто выступают политические лидеры – считает, что партии неспособны решать насущные проблемы, и перенаправляет свою приверженность либо на другие партии, либо вовсе на политических лидеров.


Вопросы

1. Как можно определить партию в процессе демократизации?

2. Какие модели партий преобладают в новых демократиях?

3. Каковы главные модели преемственности и разрыва преемственности партий в течение различных фаз транзита?

4. Каковы главные аспекты вариации в демократических транзитах?

5. Каковы основные объяснения роли партий в транзите к демократии и в ее установлении?

6. На основе чего можно судить о консолидации партий и партийной системы?


Посетите предназначенный для этой книги Центр онлайн-поддержки для дополнительных вопросов по каждой главе и ряда других возможностей: .


Дополнительная литература

Diamandouros N. P., Gunther R. (eds). Parties, Politics and New Democracy in the New Southern Europe. Baltimore (MD): John Hopkins University Press, 2001. Подробный сравнительный обзор выборов, партий и партийных систем в четырех южноевропейских странах (Италии, Испании, Португалии и Греции) во время разных этапов их демократизации. Умеренность позиций, центростремительные тенденции и изменения в лагере так называемых антисистемных партий дополняются разнообразием возникающих моделей демократии.

Diamond L., Gunther R. (eds). Political Parties and Democracy. Baltimore (MD): John Hopkins University Press, 2001. В анализ роли партий в процессах демократизации включено несколько регионов мира, таких как Латинская Америка, посткоммунистическая Европа и некоторые отдельные страны (Италия, Япония, Тайвань, Индия и Турция), особенно значимые из-за партийных изменений, которые в них происходили.

Katz R. S., Crotty W. J. (eds). Handbook of Party Politics. Beverly Hills (CA): Sage, 2006). Хотя справочник концентрируется на США и Европе, это один из самых последних, авторитетных и исчерпывающих обзоров по теории и эмпирическим исследованиям по данной теме.

Kitschelt H., Mansfeldova Z., Markowski R., Toka G. Post-Communist Party Systems: Competition, Representation, and Inter-Party Cooperation. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. Анализируется развитие политических партий в четырех странах Центральной и Восточной Европы: Болгарии, Чехии, Венгрии и Польше. Однако релевантность тем, охватываемых в книге, – анализ условий, существовавших до установления коммунизма, коммунистическое правление, пути транзита, институциональный выбор, а также партийная конкуренция, представительство и сотрудничество партий в этих странах – выходит за рамки четырех непосредственно исследуемых стран.

Kitschelt H., Wilkinson S. I. (eds). Patrons, Clients, and Policies: Patterns of Democratic Accountability and Political Competition. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. Представлены различные регионы и страны, где происходили процессы демократизации, и демонстрируются значимость клиентелистских механизмов, а также как взаимодействия между экономическим развитием, партийной конкуренцией, экономическим регулированием и этнической гетерогенностью определяют выбор патронов и клиентов.

Mainwaring S., Scully T. (eds). Building Democratic Institutions: Party Systems in Latin America. Stanford (CA): Stanford University Press, 1996. Процессы партийной институционализации в нескольких странах Латинской Америки анализируются через скрупулезно разработанные индикаторы.

Salih M.M.A (ed.). African Political Parties: Evolution, Institutionalization and Governance. L.: Pluto Press, 2003. Рассматриваются такие кейсы, как Эфиопия, Кения, Гана, Ботсвана, Намибия, Южная Африка, Танзания, Замбия и Зимбабве. Партийные функции, идеология и структура, так же как эволюция и институционализация партий, проанализированы наряду с исследованием отношений меду партиями и правительством, партиями и представительством, партиями и избирательными системами и партиями и парламентом.

Два специальных выпуска академических журналов используют базы данных «Сравнительных исследований избирательных систем» (Comparative Study of Electoral Systems) для исследования различных аспектов демократизации с точки зрения политического поведения масс. Один из них – «Political Parties and Political Development: A New Perspective» под ред. Рассела Далтона и Иана МакАллистера (спецвыпуск журнала «Party Politics» от 13.02.2007) содержит статьи, фокусирующиеся на вкладе партий в процесс демократизации. В этом спецвыпуске особенно полезны статьи Рассела Далтона и Стивена Уэлдона[736], Джеффри Карпа и Сьюзен Бандуччи[737] и Иана МакАллистера и Стивена Уайта[738].


Полезные веб-сайты

www.broadleft.org – Интернет-база данных «Левые партии в мире» содержит краткую информацию чуть ли не о каждой политической партии, организации или группе, которая позиционирует себя как левая или происходит из левых движений.

www.psr.keele.ac.uk – «Политические партии и движения» предлагает список политических партий для каждой страны мира и для международных групп, а также ссылки на их сайты. В отличие от предыдущего сайта, этот сайт охватывает весь политический спектр, но не предоставляет столь же подробной и полной информации.

http://psephos.adam-carr.net – Электоральный архив Адама Карра содержит электоральную статистику по 176 странам.

Глава 15. Избирательные системы и институциональный дизайн в новых демократиях