Утро прошло спокойно – и достаточно быстро, – Гарри, как и собирался, зарылся в работу. Он даже подумывал не ходить на обед, а заказать сэндвич в офис, но все-таки вышел пройтись. А после обеда решил пару минут прогуляться, чтобы разогнать кровь в затекшей шее. Был замечательный день для прогулок, на самом деле. Не слишком жарко, не слишком влажно, в тени так и вовсе приятно, поэтому Гарри пошел по теневой стороне улицы. Коротенькая прогулка еще никому не вредила…
он уже припозднился на десять минут. Черт, черт, черт. Он вновь развернулся и помчался бегом. Как вообще получилось, что прошло столько времени? Он ведь даже не плелся следом за какой-нибудь телкой. Просто гулял, никого не трогал, может быть, и поглядывал на хорошеньких женщин, как поглядывал бы любой нормальный мужик. Но не более того. Он даже не… Черт. Теперь еще лифты, похоже, не ходят вообще. Гарри чувствовал, как у него нервно дергались пальцы ног, пока он дожидался этого клятого лифта. Блин, ну давай. Уже пятнадцать минут опоздания. Да чтоб тебя… Ну, наконец-то. Не прошло и года. Поднявшись к себе на этаж, Гарри пулей влетел в кабинет, уселся за стол и зарылся в бумаги.
Через пару минут он настороженно огляделся и понял, что Уэнтворта нет на месте. Слава Богу за малые милости. Он немного расслабился и сосредоточился на расчетах, но постоянно ловил себя на том, что отрывается от работы и смотрит по сторонам. Все вокруг вроде бы были заняты своими делами, но его не покидало тревожное чувство, что за ним наблюдают, хотя Рэй и Луиза даже ни разу не глянули в его сторону. Ощущение странное, обескураживающее – оно медленно нарастало, и когда становилось совсем уже невмоготу, он почти против воли поднимал голову и вновь смотрел по сторонам. Ему это не нравилось, он не хотел постоянно вертеть головой, не хотел отвлекаться, и даже не осознавал, что с ним происходит, пока оно не начинало происходить. Да гребись оно все конем. Он снова сосредоточился на работе. В который раз…
это тревожное ощущение не прошло даже после работы. В вагоне метро по дороге домой у него не было чувства, будто за ним наблюдают, но его все равно донимало какое-то смутное, неосознанное беспокойство.
не унялось и после ужина. Он пошел в «Кейси», пообщался с приятелями, послушал их ахинею о лошадях и софтболе, не понимая ни слова из сказанного, да, собственно, и не вникая, и ушел домой рано. Закрывшись у себя в комнате, он попытался читать, но вскоре закрыл книгу и покачал головой. Что за бред? Что с ним такое творится? Нет никаких причин для беспокойства, и все-таки что-то свербит в душе, тянет и ноет. Черт! Он швырнул книгу на стул и позвонил Линде.
Госссподи, она так долго не брала трубку. И все это время у него было чувство, будто желудок поднялся к горлу, и он надеялся, что ее не будет дома, и в то же время ему хотелось с ней поговорить, потому что он откуда-то знал: только их разговор сможет унять это странное беспокойство, донимавшее его весь день. Она все же ответила на звонок, но прошло так много времени, что пальцы Гарри, судорожно сжимавшие трубку, начало сводить судорогой.
Потом – неловкое, сбивчивое «привет, как дела?», и мучительно выдавленные извинения, и трясучка внутри, а затем – постепенное расслабление, и пальцы уже не сжимают трубку до боли в суставах, и он поудобнее садится на стуле… и Линда смеется, и они разговаривают долго-долго, а когда разговор наконец завершается, Гарри почти и не помнит, что говорил сам и что говорила она, но точно знает, что теперь все хорошо. Внутри все спокойно. Разве что где-то в самой глубине мерцает искорка радостного возбуждения, которая как будто становится ярче, когда он думает о ее смехе. Гарри весь вечер думал о Линде.
6
Уэнтворт не шутил, когда грозился завалить Гарри работой. Ее действительно было много, и Гарри прямо расцвел. Он частенько задерживался в офисе допоздна, хотя никакой необходимости в этом не было, просто ему не хотелось бросать начатое на середине.
Произошло и еще одно важное изменение. Теперь Гарри жил почти как монах, давший обет безбрачия – по крайней мере, по сравнению с тем, как оно было раньше. Не то чтобы он сознательно отказался от плотских утех, дав себе клятву, что больше такого не будет; он по-прежнему ни в чем себе не отказывал, но теперь все воспринималось иначе. Бывали дни, когда он по вечерам сидел дома, читал книги или учебники по менеджменту, иногда даже пару вечеров подряд (родители тихо радовались в надежде, что сын начал остепеняться), а отрывался на выходных. Кстати сказать, было несколько выходных, когда он и вовсе не думал о том, чтобы завалить в койку очередную бабенку – так случалось не часто, но все же случалось.
И была еще Линда… Владычица смеха. Чувства, которые Гарри испытывал рядом с ней – или когда о ней думал, – приводили его в замешательство, прежде всего потому, что он никогда раньше не переживал таких чувств. Но со временем он с ними свыкся, и они перестали его беспокоить, и в какой-то момент стало ясно, что они ему даже приятны. Возбуждение было, однако не было внутреннего напряжения. На самом деле, он сам не знал, что именно чувствует по отношению к Линде, зато точно знал, чего он не чувствует. Знал, чего не хватает, и совершенно без этого не страдал.
Иногда они вместе обедали или ужинали, ходили в кино или в театр, и каждый раз это было приятно и весело. Да, весело. Вот верное слово. Не лихорадочно-истерическое веселье уикендов на Файер-Айленде, не громкие вопли во время софтбольного матча или боксерского поединка, не стремительный разовый перепихон со случайной знакомой, когда надо успеть все закончить и смыться раньше, чем домой придет муж… это было вообще ни на что не похоже. Все прежние значения этого слова совершенно не подходили к тому, что Гарри чувствовал в присутствии Линды, и все-таки именно «весело» приходило на ум, когда он размышлял обо всем, что они делали вместе.
Весело… просто гулять по городу, глядя по сторонам или не глядя, молча или о чем-то беседуя… Да… Весело кормить белок орехами. Весело смотреть постановку Шекспира в Центральном парке. Весело спорить о политике с чуткой и сердобольной женщиной либеральных взглядов… Нет, так не бывает. Что веселого в политических спорах? И все-таки эти споры – собственно, даже не споры, а просто беседы – как их ни назови, все равно это… весело. Да. По-другому не скажешь. С Линдой Смеющейся всегда весело. Госссподи, что за нелепость?! Проводишь с женщиной так много времени, и после всего в голове остается лишь одно слово: весело. Совершенно нелепо. Но так и есть. Весело. Весело.
С началом осени Гарри вернулся на курсы повышения квалификации, так что теперь два вечера на неделе были заняты учебой. В один из дней лекции начинались довольно поздно, в восемь вечера, и Гарри обычно ужинал с Линдой, и они неторопливо общались за кофе, пока ему не пора было бежать за занятия.
На курсах Гарри учился отлично, даже лучше, чем раньше. Он сам поражался своим успехам, потому что вроде как не особенно-то и старался, во всяком случае, старался не больше обычного, однако если судить по оценкам, усердия было приложено явно немало. При этом он совершенно не напрягался и проявлял искренний интерес к учебным предметам. Хотя бы уже потому, что знания, полученные на курсах, будут способствовать его скорейшему продвижению вверх по карьерной лестнице.
Казалось, его способность сосредотачиваться выросла десятикратно. Он больше не отвлекался на посторонние мысли. Он слушал преподавателя, читал учебники, и все услышанное и прочитанное мгновенно обретало смысл, материал укладывался в голове сам собой, без всяких усилий, и запоминался с первого раза. Он проводил много времени за учебой, но ему это было не в тягость, поскольку он не ощущал никаких внутренних конфликтов, а значит, и не испытывал напряжения; ему нравилось учиться, и поэтому время шло быстро и незаметно.
Родители Гарри прямо не нарадовались на сына: он теперь чаще бывает дома, усердно учится, сам расслабленный и довольный, – но самое главное удовольствие он им доставил, когда пригласил в ресторан на годовщину их свадьбы. Поначалу они просто оторопели и чуть было не отказались от приглашения. Никогда раньше Гарри не поздравлял их по собственной инициативе и, кажется, даже не помнил дату. Когда кто-то из них говорил, что сегодня – годовщина их свадьбы, он улыбался и отвечал, что это прекрасно, примите мои поздравления, и, расцеловавшись с обоими, продолжал заниматься своими делами, словно праздник родителей ему совершенно неинтересен, и если по правде, то так и было.
Но в этом году он не только самостоятельно вспомнил об их годовщине, но и пригласил в ресторан, чтобы отпраздновать это событие. И даже купил билеты на бродвейский мюзикл, то есть спланировал все заранее. О, это так радостно и приятно. Вечер прошел просто волшебно. Даже погода была прекрасной.
Их милый Гарри устроил им ужин в очаровательном французском ресторанчике, где очень вкусно кормили, и они выпили немного вина, и миссис Уайт чувствовала себя совершенно особенной, а отец Гарри смеялся, и сжимал руку жены, и периодически целовал ее в щеку, и Гарри тихо радовался про себя, глядя на их сияющие, счастливые лица. Почему-то сегодня он как-то особенно остро ощущал свою близость к родителям. Такого с ним раньше еще не бывало. При одной только мысли, что это он подарил им столько счастья, его сердце полнилось радостью. Он и не знал, что такое бывает. Все это его поражало и даже немного смущало. Он не видел особенной взаимосвязи между собственными поступками и внутренними ощущениями. Но он не пытался это осмыслить. Просто наслаждался происходящим.
К сожалению, приятный вечер закончился слишком быстро. Но родители Гарри еще долго его вспоминали и рассказывали друзьям, чтобы поделиться своей неизбывной радостью, какой у них замечательный сын, любящий и внимательный.