Линда на миг растерялась и уже собиралась ответить, что мама чувствует себя хорошо, а потом вдруг сорвалась со стула и, стремительно обогнув стол, уже в следующую секунду уселась на колени к Гарри. Ой, Гарри, это прекрасно. Она обнимала его, целовала и снова сжимала в объятиях. Прекрасно. Я так волновалась, но теперь все позади. Даже не верится. Просто не верится. Он уже наш. Я так рада. У нас есть дом. Нет, мне правда не верится.
Мы еще должны банку. Не забывай про банк.
Ничего, придет время, ты и сам купишь банк. Надо сказать маме с папой. И Гарри.
Обустройство нового дома и подготовка к переезду были не менее волнующими – хотя, разумеется, по-другому, – чем первые дни после свадьбы (о, Боже, они женаты уже больше двух лет). Они оба были в восторге, и совместная вовлеченность в происходящее сблизила их еще больше, и они упивались счастьем друг друга.
Наконец дом был готов, и настал день переезда; Гарри работал, и Линда взяла все хлопоты на себя. Когда Гарри вечером приехал домой – уже в новый дом, – там все было заставлено ящиками и коробками, но Линда успела кое-что распаковать, чтобы с комфортом поужинать и нормально лечь спать.
Гарри сообразил, что теперь Линде будет нужна машина, как положено всякому истинному обитателю пригорода, и буквально на следующий день купил еще один «Мерседес». Это во-первых. А во-вторых, он вступил в закрытый загородный клуб «Вуддейл».
Линда никак не могла успокоиться, у нее каждый день возникали новые идеи, что еще надо приобрести для дома или сада, но Гарри на удивление быстро свыкся с новым укладом, освоился в доме и привык к ежедневным поездкам в город и обратно. В первое время неиссякаемый Линдин энтузиазм поддерживал его увлеченность, связанную с новыми впечатлениями, но новизна быстро стерлась и превратилась в рутину, и в душе Гарри вновь поселилось неясное беспокойство. Какое-то смутное понимание потихоньку плескалось в глубинах нутра и осторожно тянулось к его голове, он старался не обращать на него внимания, но оно становилось настойчивей с каждым днем, и хотя он никак не мог его определить, не замечать его было уже невозможно, и оно постоянно толкалось внутри и тянуло его за собой, словно некая непреодолимая сила, скрытая пеленой непроглядного давнего прошлого.
11
Теперь Гарри выработал в себе философское отношение к связям с другими женщинами. Так было проще, чем бороться с желанием, приводящим его в исступление и выжигающим изнутри. Перестав тратить силы на эту бесплодную борьбу, он хотя бы мог сосредоточиться на работе и контролировать свои действия – хотя это был странный контроль.
Сначала он просто бродил по улицам, от случая к случаю, даже не то чтобы глядя на женщин, а скорее глазея по сторонам. Но вскоре как-то само собой получилось, что он стал выходить чуть ли не каждый день – и напряженно разглядывал женщин, прохаживаясь по улицам или по магазинам или просто сидя в кафе, где он рассеянно поглощал свой обед. И это работало. Разрешая себе маленькие послабления, он унимал свое внутреннее жгучее беспокойство и продолжал вести совершенно нормальное с виду существование на работе и дома.
Однако контроль постепенно слабел, и в один из обеденных перерывов Гарри вновь оказался в гостиничном номере с какой-то посторонней телкой. Он не противился своим побуждениям, не пытался осмыслить произошедшее, просто по-быстрому принял душ и вернулся в контору. И ему вроде бы стало легче, тугой узел внутреннего напряжения слегка распустился, и хватало всего раза в месяц, чтобы не дать ему затянуться опять, раз в месяц – это не так уж и часто, а во все остальные дни Гарри просто бродил и смотрел или обедал с Уолтом и остальными.
И хотя он по-прежнему мог пусть даже в весьма ограниченной мере, но все-таки контролировать свои действия, он совершенно утратил контроль над мыслями. Он сидел в электричке по пути на работу и пытался читать газету, и ему попадалась статья о стоимости медицинских услуг, и он вдруг ловил себя на размышлениях о том, а что именно делает гинеколог-мужчина, когда осматривает красивую молодую женщину. Может быть, запустив в нее пальцы, он наклоняется к ней и целует? Они в кабинете одни, или же при осмотре присутствует медсестра – он скручивал газету в трубочку, смотрел в окно, широко-широко распахнув глаза, и пытался прогнать эту мысленную картинку, так навязчиво предстающую перед внутренним взором, но стук колес электрички сам собой превращался в чувственные женские стоны, и он явственно видел хорошенькую молодую девчонку, раскинувшуюся в гинекологическом кресле, а врач с медсестрой уже готовились начать процедуру, и он снова гнал эти мысли и пытался думать о чем-то другом, резко раскрывал газету, быстро просматривал вчерашние цены на момент закрытия торгов, изучал предложения о продажах, проверял котировки собственных акций, и навязчивый образ стирался, но периодически возникал снова, в течение дня, совершенно внезапно и очень некстати, и приходилось опять и опять гнать его из головы, и Гарри решал не ходить на обед и сидел у себя в кабинете, погрузившись в работу, но, каждый раз, глядя на женщин в конторе или по дороге домой, он смотрел исключительно на их промежность, и вместо женщин ему представлялись ходячие влагалища, и внутри у него все завязывалась узлом, и напряжение было настолько сильным, что у него подгибались ноги, но в конце концов он добирался до дома, до своего заповедного убежища, где можно расслабиться, освободиться от всех безымянных страхов, что в последнее время терзали его постоянно, и найти надлежащий объект вожделения.
Линда очень чутко откликалась на настроения мужа и не столько видела, сколько чувствовала произошедшую в нем перемену, его внутреннюю напряженность. Возможно, он молчал больше обычного и вообще стал каким-то непривычно тихим; и, конечно, она не могла не заметить, что и в постели все было иначе – в том, как они занимались или не занималась любовью.
Бывали вечера, когда Гарри еще за ужином объявлял, что у него был тяжелый день и он страшно устал, и когда они ложились в постель, Линда чувствовала, как он весь напряжен, и ей хотелось прикоснуться к нему и сказать, что он не должен ничего объяснять, и она совсем не обидится, если он сегодня не хочет заниматься любовью. Но она боялась его смутить и поэтому ничего не говорила, просто целовала его перед сном, но не ласкала, как ей бы хотелось, чтобы он мог расслабиться и отдохнуть, ведь ему нужен отдых.
Бывали и такие дни, когда Гарри вел себя вроде бы как обычно, но Линда чувствовала, что это дается ему через силу, он ничего не говорил, хотя выглядел очень усталым, и она знала, что, когда они лягут в постель и займутся любовью, его напор будет особенно рьяным из-за внутреннего напряжения, накопившегося в нем за день. И хотя в глубине души, в самом тайном ее уголке Линде было немного обидно, что его возбуждение обусловлено чем-то еще, кроме близости с ней, ее собственное возбуждение было так велико, что оно заглушало любую обиду. Она знала не только, что сама любит Гарри, она знала без тени сомнений, что и он тоже любит ее, и если порой между ними и возникало что-то похожее на отчуждение – кажущееся отчуждение, – Линда знала, что оно быстро пройдет, что Гарри просто устал на работе, у него очень ответственная работа. Это, конечно, большая нагрузка. Он человек умный и чуткий, даже, наверное, слишком чуткий. В конце концов, Гарри – самый молодой исполнительный вице-президент за всю историю фирмы, поэтому не удивительно, что иногда у него портится настроение под таким грузом ответственности. Это нормальная человеческая реакция.
У самой Линды всегда находилось столько домашних забот, ее дни проходили настолько насыщенно, что у нее просто не было ни времени, ни желания создавать себе дополнительные проблемы. Хотя они наняли постоянную домработницу – по настоянию Гарри, – Линда категорически отказалась от кухарки и няни для Гарри-младшего. Она все-таки жена и мать, и сама будет заботиться о семье. Хотя у них был садовник, который косил траву на лужайках, занимался обрезкой деревьев и выполнял всю остальную тяжелую работу, Линда любила возиться в саду, где провела много счастливых дней вместе с Гарри-младшим, который уже научился ходить и теперь вовсю учился говорить. В саду повесили качели, и Линда качалась на них вместе с сыном и пела ему песни, усадив его к себе на колени. Он рос не по дням, а по часам. Ее малыш, ее радость и счастье.
В следующий раз, когда Гарри пришлось сопровождать зарубежных гостей на увеселительном мероприятии, он остался в городе на ночь. Он вовсе не собирался этого делать, все получилось само собой. Он сам толком не понял, как оказался в постели с одной из сотрудниц отдела по связям с общественностью, и знал, что еще успевает на последнюю электричку до дома, но знал и другое: он никуда не поедет. Решение пришло как бы извне, словно что-то заставило его остаться, впрочем, он не особенно сопротивлялся. Хотя слегка растерялся и даже встревожился.
На следующий день он приехал в контору в начале девятого, закрылся у себя в кабинете и вновь попытался осмыслить, что вчера произошло и почему оно произошло. Его немного мутило, и было боязно из-за смутных дурных предчувствий, и чем больше он думал о прошлой ночи, пытаясь понять, почему так получилось, тем тревожнее и тошнотворнее ему становилось. Наконец он сделал глубокий вдох и позвонил Линде. В груди что-то екнуло. Он стиснул зубы. Прошептал про себя что-то похожее на молитву. Ему так отчаянно хотелось сказать что-нибудь правильное и уместное, но в голову не приходило вообще ни хрена. Привет, как настроение? Что за черт? Как, Бога ради, он будет мило болтать с женой, когда его сейчас вырвет?
Привет, милый. Как прошла встреча?
(Охренеть и не встать! Он явственно слышал улыбку в ее голосе и слышал, как его сын что-то лопочет на заднем плане.) Отлично. Уже все закончилось.
Хорошо. Я очень рада. Я по тебе соскучилась.
Я тоже.
Ты сегодня приедешь домой как обычно?