О, это очень хорошие новости, доктор.
В этой области у меня большой опыт – в области вытесненных желаний и подсознательных конфликтов. Кстати, у меня опубликовано много статей касательно данной темы.
Трудно поверить, что у Гарри есть какие-то конфликты.
Доктор Мартин благодушно улыбнулся. Для человека со стороны – может быть, но для специалиста моего уровня… Он легонько пожал плечами и откинулся на спинку стула. Видите ли… я попробую объяснить по возможности проще… у нас у каждого есть подавленные раздражители и травмы из раннего детства, о которых мы даже не помним на сознательном уровне. Иногда они нас беспокоят. Я успешно излечивал пациентов, чьи случаи были гораздо сложнее, чем случай вашего мужа. Он человек умный, успешный, и насколько я понял из разговоров с его сослуживцами, его ждет блестящее будущее. Весьма вероятно, когда-то он станет одним из самых влиятельных бизнесменов в стране. Линда улыбнулась и кивнула с очевидной гордостью. И дома, как я понимаю, проблем тоже быть не должно; вы любите друг друга, вы любите вашего сына. Моя задача простая: я помогу ему разобраться, как его отношения с матерью в раннем детстве создали внутренние подсознательные конфликты, которые теперь проявляются приступами тревожности и отвечают за его нынешнее состояние. В данном случае я не предвижу никаких сложностей с сублимацией, то есть со снятием внутреннего напряжения, проистекающего из подавленных детских травм. Надеюсь, я объяснил все доходчиво и понятно?
Да, доктор.
Вот и славно. И, пожалуйста, не волнуйтесь, если поведение вашего мужа покажется несколько… скажем так, необычным. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к терапевтическому процессу.
Да, доктор, я все понимаю.
Вот и славно. Предоставьте все мне, и ваш муж очень быстро вернется в норму.
Линде хотелось поверить доктору Мартину; хотелось, чтобы кто-то ее обнадежил. И еще ей очень хотелось поверить, что причина странного поведения Гарри обусловлена некими неразрешенными детскими травмами и их браку ничто не грозит.
Гарри вернулся домой из клиники с ощущением отчаянной смутной надежды. Выписанный ему препарат снял симптомы тревожности; кожа уже не зудела, нутро не корчилось в судорогах, и у Гарри почти получилось поверить, что у доктора Мартина есть панацея. Конечно, все делается не сразу, должно пройти время, но когда-нибудь (будем надеяться, уже скоро) они раскопают все тайны из его детства, и внезапно он что-то вспомнит, и доктор скажет: Да, вот оно, вот с чего все началось, – и все проблемы решатся сами собой. Это будет счастливый день. День, когда Гарри станет свободным. Да, это будет счастливый день.
Он продолжал цепляться за эту надежду, даже когда стало ясно, что сеансы с доктором Мартином ничего не дают. Они погружались все глубже и глубже в прошлое, и Гарри вспоминал вещи, давно исчезнувшие из сознательной памяти: свои позабытые переживания, свои ощущения и даже запахи, сопровождавшие то или иное событие. Они углублялись в проблему, которая, кажется, очень интересовала доктора Мартина, но никакого решения для Гарри не было и в помине, и ему приходилось прибегать к единственному решению, которое он нашел сам и которое хоть ненадолго давало ему облегчение.
В те вечера, когда Гарри ходил к доктору Мартину, сразу же после сеанса он отправлялся на набережную, в очередную крысиную нору, быстренько трахал какую-нибудь тошнотворную телку и заставлял себя ехать домой. Дни тянулись мучительно медленно, и каждый раз, когда Гарри ложился на пресловутую кушетку в кабинете у доктора Мартина, он был полон решимости рассказать обо всем. Обо всем, что он сотворил в своей жизни и что с ним творится сейчас. Чистосердечно сознаться, облегчить душу. Но Гарри не просто не находил в себе сил произнести это вслух, но и старательно избегал даже случайных упоминаний об этой области его жизни, словно защищал свое право продолжать делать то, что его убивает, но в то же время дает единственное облегчение, снимая невыносимое напряжение в теле и в голове.
Его снова преследовал страх подцепить сифилис, из-за чего он еще холоднее держался с женой, но прежний страх разоблачения и давящее ощущение безысходности не давали ему пойти в клинику и сдать кровь на анализ. В конце концов боль от отчаяния стала настолько пронзительной, что Гарри все же решился приоткрыть шлюз, чтобы выпустить ядовитые воды, и признался доктору Мартину, что он изменяет жене.
Это вас беспокоит?
Да, беспокоит… и очень сильно.
Почему?
Почему?!
Да, почему? Почему это так сильно вас беспокоит? Вас прямо колотит.
Я не знаю, его и правду трясло от смущения и страха.
Кто-то из ваших знакомых изменял женам? Голос доктора, как всегда, был холодным и отстраненным.
Что??? Я не понимаю. Я…
Вы – единственный мужчина на свете, кто был неверен жене?
Нет, разумеется, нет. Но дело не…
У вас есть любовница?
Что? Я…
У вас есть любовница? Подружка на стороне?
Нет, разумеется, нет. Понимаете…
Вы любите вашу жену?
Да. Я…
Стало быть, ваши внебрачные приключения – явление, достаточно распространенное.
Да, наверное. Но я…
Иными словами, ваши случайные связи с другими женщинами – вполне обычное дело, развлечение на один вечер. Миллионы мужчин занимаются тем же самым.
Да, я знаю. Но я люблю жену, и…
Но вот что занятно: вы придаете так много значения самым что ни на есть тривиальным вещам. Да, чрезвычайно занятно, что вас так мучает чувство вины. Как вы себя проявляете с этими женщинами? Нет ли трудностей в исполнении?
Что? Я не понимаю…
У вас есть проблемы с потенцией? Когда вы с женой?
Нет-нет, это не…
Что ваша мать говорила о прелюбодеянии? Она говорила вам, что это грех?
Что??? Я не знаю, не знаю. Я не…
Вас когда-нибудь заставали за мастурбацией?
За мастурбацией? Я не понимаю, при чем тут…
Вам говорили, что от этого можно ослепнуть или стать заикой?
Я ничего такого не помню…
Помните, как вас приучали к горшку?
Что? Я не…
Вас не заставляли сидеть на горшке после каждого приема пищи, пока вы не опорожните кишечник?
Господи, я…
В каком возрасте вы перестали мочиться в постель?
кричать и плакать, бежать прочь со всех ног, свернуться калачиком и укатиться, или слиться с обоями, или провалиться сквозь землю, и когда сеанс наконец завершался, он брал такси до ближайшей станции метро, запирался в кабинке общественного туалета и плакал под рев поездов, пока не кончались все слезы, и сил рыдать уже не было, ни сил, ни энергии, ни ресурсов.
Надежды Линды таяли с каждым днем, Гарри все сильнее замыкался в себе, и эти периоды угрюмой замкнутости становились все дольше и возникали все чаще и чаще. Надежды таяли, а тревога и страх прирастали. Она боролась с собой не одну неделю и не звонила доктору Мартину, не желая показаться назойливой женушкой-паникершей, но в конце концов отчаяние взяло верх. Она старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри ее всю трясло. Она заверила доктора Мартина, что не пытается вмешиваться в дела мужа, просто ее беспокоит, что он такой удрученный, подавленный и все реже и реже бывает дома.
Я бы не стал беспокоиться на этот счет, миссис Уайт. Положение вашего мужа предполагает большую ответственность, и эта ответственность не заканчивается в пять вечера.
Да, я все понимаю, доктор, и я…
Уверяю вас, я обо всем позабочусь. Вам нет нужды беспокоиться.
Спасибо, доктор. Я вовсе не паникую, но я…
Да, я понимаю. Ваш муж кажется замкнутым и молчаливым, и вас это тревожит.
Да, и…
Это нормальное поведение при терапии. Ваш муж сейчас переживает период переноса. Предоставьте все мне, я знаю, как с этим справляться.
Ой, я совсем не хотела…
Вот и славно. Прощу прощения, я уже не могу разговаривать. До свидания, миссис Уайт.
еще долго сидела, вцепившись в телефонную трубку. Она старалась заставить себя сдвинуться с места, но рука словно приросла к трубке. Линда смотрела на свою руку и отчаянно пыталась возродить в себе надежду, но ощущала лишь пустоту.
Гарри не утратил дееспособности на работе, хотя эта дееспособность явно не соответствовала его собственным стандартам. Ему приходилось по несколько раз перечитывать письма и документы, и даже с третьего раза он не всегда понимал, что читает, но все-таки заставлял себя сосредоточиться и вникал, хотя не так быстро и эффективно, как мог бы.
Сослуживцы, особенно Уолт, переживали за Гарри, поскольку признаки его стресса проявлялись все более очевидно. Доктор Мартин их успокоил и уверил, что все под контролем и что Гарри необходимо работать. Я понимаю ваше беспокойство, мистер Уэнтворт, и беспокойство руководства компании, однако отпуск в данный конкретный момент будет никак не полезен, а даже вреден, это вовсе не то, что доктор прописал, прощу прощения за легкомысленный каламбур, ха-ха-ха. Ему необходимы условия для сублимации.
Хорошо. Рад это слышать. Он очень ценный работник для нашей компании, и нам не хотелось бы ставить под угрозу его будущее. Такие ценные кадры надо беречь.
Да, я все понимаю.
И, Уэнтворт улыбнулся, слегка пожав плечами, я заинтересован в благополучии Гарри не только с профессиональной точки зрения. Думается, это что-то отеческое.
Да-да, не волнуйтесь. Я поддержу вашего мистера Уайта в рабочем состоянии.
закрывшись в своем кабинете, в своем оазисе, в своем убежище, в своей тихой гавани, и завидовал сослуживцам, которые были вольны ходить, где вздумается, и хотел лишь одного: сидеть у себя в кабинете, потом мгновенно перемещаться домой и обратно к себе в кабинет, ни с кем не общаясь, никого не видя, – но он знал, что ему неизбежно придется выйти из кабинета, и поехать в какой-нибудь заплеванный бар, и найти очередную замшелую дырку, в которую он изольет свой яд, а потом будет пытаться извергнуть из себя вместе с рвотой этот внутренний ад и гниль…