нежно погрузились в глубокий сон.
Гарри не просто воспрянул духом – еще много дней он пребывал чуть ли не в маниакальном восторге. Он ощущал себя новым человеком, да, Novus Homo, человеком освобожденным – избежавшим смертного приговора.
Жизнь достаточно быстро вернулась в норму. Теперь дверь его кабинета почти всегда приоткрыта. Он вовремя приезжает домой с работы, за исключением редких и легитимных случаев. Обедает с Уолтом и остальными, почти каждый день. Качество и количество его работы растет. И самое главное, он ощущает себя свободным. А если в глубинах нутра поселяется уже знакомый гложущий голод, и кожа как будто зудит изнутри, и его донимают какие-то смутные, непостижимые тревоги, он уже знает, что надо делать. Устроить себе бесплатный обед. Проще простого. Так просто, что даже не верится. И тем не менее. Именно так все и было. Один бесплатный обед – и ему хорошо. Он сам поражался, что на такое способен. Но вот да, способен. Очень даже способен. Иногда у него возникала мысль, а что будет, если кто-нибудь спросит, почему он не оплатил чек, и он удерживал эту мысль ровно столько, чтобы ощутить трепет тревоги от вероятной опасности, а потом гнал ее прочь, чтобы она ему не помешала выйти на улицу, взмахнув рукой. Ладно, Генри, я пошел. Подожду тебя снаружи. И опять же, всегда можно сказать, что он просто задумался и не заплатил по рассеянности, а затем расплатиться с подобающими извинениями. И действительно, кому придет в голову, что человек его положения попытается сбежать, не заплатив?
Линда вспомнила, как звучит ее голос, когда вновь начала напевать, занимаясь домашними делами, и разговаривать с Гарри-младшим, гуляя по саду и рассказывая ему, как называются цветы и другие растения. Сначала собственный голос казался ей странным и каким-то чужим, и она даже слегка испугалась, когда поняла, что уже очень давно (Господи Боже, как же давно!) перестала петь для себя.
Она слышала в собственном голосе – и ощущала внутри, – как в ней оживает угасший энтузиазм; ее поразило и тоже слегка напугало, каким запущенным сделался сад. Следы небрежения были повсюду. Она с воодушевлением взялась за работу: подрезала кусты и деревья, рыхлила клумбы, выпалывала сорняки, одновременно отвечая на бесконечный поток вопросов младшего Гарри.
С течением времени все тревоги и страхи рассеялись, и Линда только тогда поняла, как много их было, тревог и страхов. Только освободившись от них, она осознала, как ей было тревожно и страшно все это время. Кажется, целую вечность. Единственной точкой отсчета времени был призрачный голос, звеневший у нее в голове и сообщавший, что теперь все вернулось к тому, как было год назад.
Год назад? Неужели она целый год прожила с ощущением отчаянной безысходности, пока ее муж, которого она любила без памяти, отдалялся все больше и больше, становясь для нее совершенно чужим человеком? Как она выдержала так долго? Как она вообще выжила? Да, временами все было прекрасно – бывали хорошие минуты, а иногда даже дни, – но вспоминая прошедшую боль, она поражалась, как можно жить с такой болью хотя бы неделю, и уж тем более целый год. Но теперь это не важно. То, что было, прошло. Теперь все хорошо. Они разговаривают и шутят, они снова смеются, и Гарри ее обнимает, целует и шепчет ей на ухо милые нежности, и они занимаются любовью…
за руки, упоенные сладостной мягкостью ночи. И Гарри не просыпается посреди ночи в холодном поту, словно он не просто вырвался из кошмара, а столкнулся со смертью лицом к лицу. В их доме вновь поселилась радость. Любовь и счастье. Да, теперь, слава Богу, все хорошо. И она снова беременна.
17
Известие, что у них будет второй ребенок, стало для Гарри приятным сюрпризом. Было бы здорово, если бы у Гарри-младшего появилась маленькая сестричка. И он был согласен, что сейчас самое время завести второго ребенка. Когда он родится, Гарри-младшему исполнится пять. Думаю, это как раз подходящая разница в возрасте.
Гарри уже предвкушал, как засияют глаза у Линды – и не только глаза, она вся словно наполнится внутренним светом, который сопровождает беременность, – и как будет брыкаться ребенок у нее в животе, возмущаясь, что его заперли в тесном и темном пространстве. И уже очень скоро он пробьет себе путь к свободе и свету. Это лишь вопрос времени.
вновь превратится в живую реальность. Реальность обрушилась на Гарри в тот день, когда он вышел из ресторана, не расплатившись, и ничего не почувствовал. Он прошел полквартала, и только тогда осознал, что происходит. Вернее, не происходит. Он ведь должен был что-то почувствовать, но не почувствовал ничего. Не было даже смутного воспоминания о какой-то тревожности или о предвкушении опасности перед тем, как уйти, не было никакого намека на всплеск волнения сейчас. Он ощущал в себе лишь пустоту. Блеклую пустоту.
Он вернулся к себе в кабинет, закрыл дверь и попытался осмыслить произошедшее, но ему стало дурно от этих мыслей, и все внутри сжалось от страха. Он додумался только до одного: видимо, это значит, что он возвращается в прежний кошмар наяву, а он скорее покончит с собой, чем позволит этому произойти. Только не это. Только не теперь. Он решительно отогнал эти мрачные мысли и погрузился в работу.
мысли и страхи донимали его по дороге домой, добиваясь, чтобы он их узнал и признал, и он, как мог, гнал их прочь. Следующим утром он сказал Линде, что сегодня задержится на работе, и быстро добавил, увидев, как потускнело ее лицо, что задержится не очень сильно и приедет домой разве что чуточку позже обычного и они вместе поужинают.
Через пару часов после окончания рабочего дня, когда все сослуживцы давно разошлись по домам, Гарри прошелся по кабинетам. Он был в конторе совсем один. Ощущение странное, даже слегка жутковатое.
Порывшись в столах сослуживцев, он сам поразился, сколько всего там нашлось: деньги, часы, ювелирные украшения и прочая всякая всячина, ценная и не очень.
Он поднялся на этаж выше и прошелся по тамошним кабинетам. И снова он был совершенно один. Вокруг было тихо. Тихо, как в могиле. Он слышал собственное дыхание – потом услышал шум лифта и застыл на месте, дожидаясь, когда лифт проедет его этаж. Ноги вдруг сделались ватными. Внутри все бурлило и горело огнем. Восторг, дрожь волнения, острота ощущений – они вернулись. Все его чувства не просто ожили, а вспыхнули с удвоенной силой.
Он прошелся по кабинетам, выдвигая и задвигая ящики столов, поначалу очень осторожно и очень-очень тихо, но потом осмелел и уже не таился. Он собрал в общей сложности семнадцать долларов и тридцать семь центов, почти половину из этого – мелочью. Самыми мелкими монетками. Потом спустился по лестнице на свой этаж и уже там вызвал лифт. В вестибюле он вежливо попрощался с вахтером, очень остро осознавая, как все эти монеты оттягивают карман. Сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в висках. Сначала он думал сложить все монеты в пакет и выкинуть в канаву, но решил довезти их до дома. Само ощущение их веса в кармане подпитывало внутреннее ликование, не давая ему угасать. Его состояние было сродни эйфории. На следующий день он зашел в банк и запасся обертками для монет.
Доктор Мартин был очень доволен столь явными улучшениями в состоянии Гарри. Было вполне очевидно, что ему удалось пробить внутренние барьеры пациента, что процесс сублимации завершился успешно, и теперь можно будет уже по-настоящему углубиться в раннее детство Гарри и разобраться с его Эдиповым комплексом, не опасаясь его травмировать. Да, доктор Мартин был доволен безмерно, и прямо светился улыбкой, и попыхивал трубкой, слушая Гарри.
Хотя Гарри периодически задерживался на работе, Линда больше не огорчалась. На самом деле, теперь все было почти точно так же, как в самом начале их брака, шесть лет назад, разве что дорога домой занимала чуть больше времени. А в остальном все вернулось на круги своя. Гарри был жизнерадостным и веселым, все вечера в будни и все выходные они проводили вместе, и она вновь отдавала ему всю себя, и с нетерпением ждала его дома, и встречала его с распростертыми объятиями.
И у нее в животе зрела новая жизнь. Жизнь, которую она ощущала и видела внутренним взором. И Гарри прикладывал ухо к ее растущему животу и говорил ей: Да, милая, ты права. Это наверняка девочка, я ее слышу. У нее рос живот, в животе рос ребенок, а в душе нарастало умиротворение.
Исследуя здание своей конторы, Гарри нашел несколько способов, как проникнуть в другие здания, даже в те, где на входе сидели вахтеры. Надо было лишь приблизительно вычислить время, когда они совершали обходы – если вообще совершали, – и соответственно скорректировать свои действия. Однажды ему пришлось больше часа просидеть в туалете, чтобы уж наверняка убедиться, что в офисе никого нет. Пока он сидел, запершись в тесной кабинке, время тянулось уныло и бесконечно. Постепенно он начал осознавать нарастающую дрожь возбуждения в ногах и в паху, живот сводило от страха быть пойманным. Он сознательно проникался этими ощущениями, от которых все его тело покрылось испариной, и пот стекал по спине тонкими струйками, и он сам не заметил, как потерял всякое чувство времени, отдавшись на волю этого вихря чувств, сотрясавших его изнутри.
Он бродил по кабинетам, выдвигая и задвигая ящики столов, с каждым разом все громче и громче. Сначала он брал только деньги, потому что деньги – предмет, не поддающийся опознанию. Никто не остановит его на улице и не арестует за воровство лишь на том основании, что его карманы набиты деньгами, пусть даже и мелочью, которой было как-то уж слишком много. Но со временем возбуждение пошло на убыль, и теперь Гарри ходил по зданию, как хозяин, даже и не пытаясь вести себя тише. Он брал все, что плохо лежало, чьи-то ценные вещи, часы или кольца, и держал их в кармане почти до самого дома; а потом просто выкидывал.