Он снял номер в каком-то унылом отеле и прилег на постель, не раздеваясь. Он смотрел в темноту и упорно боролся со сном, гнал прочь эти лица, что маячили перед глазами, и свет, мерцавший во тьме, теперь принимал форму другого лица, и оно медленно подплывало к нему, и время от времени он засыпал, но тут же вздрагивал и просыпался, отчаянно отбиваясь от прошлого и от будущего.
не может быть, не может быть, чтобы все, что случилось, случилось на самом деле. Наверняка это сон, и он скоро проснется, и все будет так, как должно быть. Но нет, это не сон. И хотя он пытался сопротивляться, некая неотвратимая сила тянула его все глубже и глубже в его собственную черноту, и он понимал: сопротивление бесполезно.
Он – Гарри Уайт, исполнительный вице-президент крупной компании. Он занимает этот пост уже несколько лет. Его уважают коллеги и ценит начальство. Он солидный, влиятельный человек. У него есть жена, сын и дочь. Замечательная семья, которую он нежно любит и очень ею дорожит. И они тоже любят его. Он это знает. У него собственный дом в Уэстчестере. Он преуспел в жизни. Гарри Уайт – успешный, состоявшийся человек…
ему хочется умереть…
что пожирает его изнутри…
Весь следующий день он просидел на набережной, глядя на океан. Прохладный бриз взбивал пену прибоя, разносил по пляжу песок. Периодически кто-то проходил мимо, но Гарри этого не замечал, погруженный в себя, погруженный в свое одиночество, стыд и отчаяние. Он смотрел на горизонт застывшим взглядом, смутно слышал плеск прибоя и шорох песка – и погружался все глубже и глубже в пасть своего черного демона.
Когда он не вернулся домой к полуночи, Линда позвонила сначала в полицию, а потом – Уолту. Полицейские держались учтиво и очень тактично, но отвечать на вопросы все равно было мучительно. Да, в последнее время он вел себя странно, как будто что-то его тревожило. Нет, она не знает, в чем дело. Нет, она твердо уверена, что у него нет другой женщины. Да, он посещал психотерапевта, доктора Мартина, но они прекратили сеансы уже довольно давно. Нет, я не знаю, где он может быть. Я не знаю, точно ли он вышел из дома по собственной воле. Она дала им фотографию Гарри. Приехал Уолт, полицейские опросили и его тоже, и он им сказал, что Гарри действительно было о чем беспокоиться – он занимается важным проектом, связанным с деятельностью компании, – и настоятельно попросил, чтобы они разыскали Гарри в срочном порядке, после чего полицейские отбыли восвояси, а Уолт остался с Линдой и уехал только тогда, когда убедился, что с ней все в порядке, и она наконец-то легла и заснула в слезах, беспокойным прерывистым сном.
Назавтра к Линде приехали мама и свекровь, чтобы ее поддержать и утешить. Они весь день занимались делами по дому, чтобы не думать о Гарри, но в глазах каждой читались тревога и страх, которые было не скрыть.
Уэнтворт срочно созвал совет директоров и рассказал о случившемся. Также они позвонили Ландору, чтобы поставить его в известность. Решение было принято незамедлительно: Уолт разберется с бумагами Гарри, поймет, что уже сделано на сегодня, и продолжит его работу. И, разумеется, надо будет давить на все возможные рычаги, чтобы полиция активизировала поиски Гарри и как можно скорее его разыскала.
Солнце давно скрылось с неба и стерлось из памяти, а Гарри так и сидел на скамейке на набережной, уставившись в одну точку. Он как будто застыл в одной позе. Ветер усилился, сыпал колючим песком в лицо, где-то в серой дали волны бились о берег. Наконец Гарри устало поднялся на ноги, повернулся спиной к уже невидимому горизонту и вернулся в отель. Сел на кровать и тупо уставился на свои туфли…
На следующий день он выписался из отеля и отправился в бесконечный поход по магазинам, маленьким и большим. Он обошел весь Манхэттен вдоль и поперек, все его улицы и переулки, нарочно шагая как можно медленнее. Он искал лишь одну вещь, и у него было достаточно времени, чтобы найти именно то, что нужно.
Семья ждала. И надеялась. Пыталась как-то продержаться еще один бесконечный, тревожный день. Если звонил телефон, они сразу бросались к нему. Линда старательно уговаривала себя, что надежда есть, но у нее внутри все омертвело. Она убеждала других. Но сама уже знала. Просто знала, и все.
Время уже не имело реального смысла для Гарри. Время дня, дни недели стали просто условными обозначениями. Шли часы, проходили дни. В субботу утром он нашел, что искал. Позолота на длинной изогнутой рукоятке смотрелась изысканно и элегантно. Невероятно красивая вещь – на бархатном ложе в стеклянной витрине, пурпурном, как кардинальская мантия.
Он дошел до Центрального парка по Пятой авеню и сел на скамейку у озера, где плавали утки и отражались в воде небоскребы. Он сидел. Целый день. И смотрел. Смотрел в том же мертвенном оцепенении, в котором смотрел с набережной на океан, ходил по улицам и магазинам. В оцепенении, которое помогало ему отстраниться от собственных чувств. Именно это оцепенение и отчужденность давали возможность сделать то, что он должен был сделать… Оцепенение… Омертвелость. Омертвелость, которая поддерживала в нем жизнь. Позволяла двигаться и дышать. Сладкая, вечная смерть, вот только долго ли она продлится? Сколько ему отпущено времени, чтобы наслаждаться свободой от черной бездонной дыры, поглотившей всего Гарри Уайта? Он сидел. Слушал едва различимое бурление у себя в голове. Чувствовал, как меняется воздух, когда солнце скрывается за тучей. И выглядывает опять. Оно теплое. Солнце. Он это чувствовал всем своим существом. Забавно. Кажется, он уже целую вечность не ощущал тепла. Или холода. Он сидел. И смотрел. Утки плавали по воде, взбивая рябью отражения небоскребов. Отражения таяли и растворялись в себе. Гарри вздрогнул. Они никогда не были полностью целыми. Вот почти. И опять рябь. Тающие отражения. Он смотрел. Сидел. И смотрел. Солнце светило в лицо. Играло бликами на воде. Бог где-то там, у себя на небесах. Черт! И Ра тоже. РА! РА! РА! Все та же хрень!!!! Солнце скользило по озеру. Солнце садилось, прячась за деревьями. Длинные тени. Сумеречная прохлада. Тени все гуще. Краешек солнца… Все холоднее… Темнее…
ночь! Черная-черная ночь!
Холод. Лед. Он промерз до костей. Убийственный холод. Так темно. Черная ночь. Городские огни отражаются в озере. Все сверкает, как в Рождество. Желтый свет над скамейкой. Нависает над Гарри. Его тень съежилась под скамейкой. Под ним. У него за спиной. Прямо в нем. Озеро мерцает огнями. Убийственный холод. Дрожь. Луна его не замечает. Улыбается своему отражению. Озеро идет рябью бессчетных лун. Чернота ночи все гуще. Желтый свет на скамейке. Совсем один. В одиночестве. Наедине с ночью. Наедине с озером. Наедине с луной и мерцающими огоньками. Наедине с собой. Холод воспламеняет чувства. Холод вдыхает в него жизнь. Жизнь! ЖИЗНЬ!!!! О Господи, нет. НЕТ! НЕЕЕЕЕЕТ!!!!
упала на грудь, словно она не держалась на шее, и он схватился руками за голову…
Он прижал к животу сверток, согнулся пополам и принялся раскачиваться взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед, и опять, и опять, и опять
в животе и в паху все всколыхнулось и ожило, его била дрожь – много долгих, мучительных секунд, сложившихся в целую вечность, – и что-то дергалось в горле, и лица плавились, сливались друг с другом, и третье лицо подступало все ближе и становилось отчетливее, и он слышал смех своих детей, чувствовал мягкую теплую нежность жены, и глаза резало болью, и его истомленное, застывшее тело чуть не сломалось, когда он заставил себя подняться и оперся о спинку скамейки, пытаясь выпрямить это скрюченное тело, но оно никак не выпрямлялось под желтым светом парковых фонарей, и внутри все вопило и сжималось от ужаса, внутри бушевала война, он весь превратился в одно поле битвы между райскими и адскими псами, и адские псы терзали его плоть, рвали зубами, рычали все громче, впадая в неистовство от вкуса и запаха крови, а райские псы неподвижно застыли в молчании и ждали, и адские псы глумливо косились на них, насмехаясь, и продолжали рвать на куски плоть Гарри Уайта, потому что доподлинно знали, что им ничего не грозит, что сейчас им не надо бояться райских псов, которые могли бы пожрать их в мгновение ока и вернуть поле битвы, залитое кровью и гноем, в его изначальное нетронутое состояние, но райские псы не вступают в сражение, пока их не попросят, а значит, адская свора могла безнаказанно пировать, зная, что просьбы не будет, мольбы не будет, и райским псам придется лишь ждать, наблюдать и молчать, пока адские псы будут рвать плоть Гарри Уайта и макать морды в его горячую кровь, их глаза полыхали безумием, и они подступали – насмешливо, дерзко – к райским псам, замершим в ожидании, и плевали им в морды кусками мяса и кровью Гарри Уайта, издевательски выли, заходясь вызывающим лаем, а райские псы продолжали стоять молчаливыми изваяниями и ждать, безмолвно снося все насмешки и надеясь услышать призыв, который позволит им вмиг прекратить это кровавое бесчинство, что творилось у них на глазах, они ждали и ждали призыва, слышали боль Гарри Уайта, которого адские псы пожирали заживо, и надеялись, что его боли и муки все-таки хватит, чтобы он смог закричать и призвать их на помощь, но адские псы подходили все ближе и все наглее плевали им в морды кусками мяса, вырванными из растерзанной плоти Гарри Уайта, пока он сам, прижимая свой сверток к груди, медленно приближался знакомой дорогой к Пятой авеню, а оттуда уже зашагал в направлении Собора святого Патрика.