Он шел один. По улице проезжали какие-то автомобили. Но он шел один. Иногда попадались прохожие. И все-таки он шел один. С Гарри не было никого. Только тот, внутренний Гарри, раздираемый на куски. Но здесь, на улице, он был один. Гарри Уайт шел и стоял в одиночестве.
И в своем одиночестве он снова чувствовал, как его давит со всех сторон толпа зрителей на параде в День святого Патрика. Парад? Сегодня? Когда? Когда Пятая авеню была морем бушующей зелени, с оркестрами, полицейскими, дворниками, тамбурмажоретками и никчемными городскими чиновниками????
Века? Тысячелетия????
Он обошел собор по кругу, периодически запрокидывал голову до боли в шее, смотрел на горгулий и шпили, пронзающие небеса. Собор был огромным, незыблемым. Казалось, ничто не способно его потревожить. Казалось, что он останется здесь навеки – невозмутимая, несокрушимая глыба.
Он остановился у входа, чуть-чуть подождал, потом поднялся по ступеням и встал в темноте перед запертой дверью. Чуть погодя прислонился к каменной стене, и холод пробрал его до костей, но к холоду он привык быстро, лишь сильнее сгорбился, поплотнее закутался в пиджак и еще крепче прижал к груди сверток. Так он и ждал, стоя в холоде и темноте, глядя в одну точку у себя под ногами.
Время шло медленно, но неотвратимо. Однако время утратило всякий смысл. Когда-то время имело исключительное значение, и в голове Гарри постоянно маячило некое смутное расписание, график движения к успеху, и Гарри шел с опережением графика. Он прибыл досрочно. Когда-то это расписание достижений, этот табель успеха значили для него все, но каждый раз, когда он достигал своей цели, она становилась бессмысленной, все, что раньше имело значение, становилось бессмысленным, а он все равно рвался вперед, но куда? Он уже прибыл на место. Куда теперь? Куда?
когда-то время было исключительно важным и ощутимо присутствовало в его жизни, но не теперь. Теперь он просто стоял, прислонившись к холодной стене, и смотрел себе под ноги, пока время шло как бы само по себе, и когда-нибудь оно пройдет, настанет утро, пасхальное утро, откроются двери собора, и он войдет внутрь. Все так и будет. Когда-нибудь. Время уже не имеет значения. Теперь уже нет.
С приближением утра холод делался все пронзительнее, но Гарри даже не шевелился. Когда солнце приблизилось к горизонту этого дня Воскресения Христова, к входу в собор подошли еще несколько человек. Кто-то пытался заговорить с Гарри, но он либо полностью их игнорировал, либо раздраженно дергал плечом, давая понять, что не хочет общаться, и держался особняком среди всех, кто стоял вместе с ним на ступенях собора в холодном сумраке пасхального утра.
Ближе к рассвету очередь стала длиннее, и вскоре первые проблески зари показались на небе, безоблачном и безмятежном, а потом взошло солнце, и на свету тени сделались резче. Разговоры в толпе стали радостнее и оживленнее, когда солнечное тепло коснулось людских лиц. Люди постоянно поглядывали на часы, на соборную площадь уже доносился шум утреннего уличного движения и приближал наступление нового дня. Гарри смутно осознавал, как подъезжают съемочные группы с разных телеканалов, расставляют свое оборудование, готовятся к съемкам. Он услышал, как кто-то сказал, что мессу кардинала Летермана будут транслировать по всему миру, и ее будут смотреть около двухсот миллионов человек. А затем двери собора открылись, и день начался уже официально. Наступило пасхальное воскресенье.
еще крепче прижал к груди сверток и вошел внутрь. Медленно, не торопясь, он направился к месту, которое давно уже мысленно выбрал. Дошел до первого ряда скамей, свернул налево и сел. И стал ждать.
Он смотрел в пол у себя под ногами, прижимая к груди сверток, спрятанный под пиджаком. Пол менял цвет и фактуру, но Гарри этого не замечал. Безучастный ко всему, что творилось вокруг, он не слышал, как люди заходят в собор, преклоняют колени и молятся, перебирая четки. Орган играл очень тихо, почти сливаясь с гулом людских голосов.
Солнце снаружи светило все ярче, и пол под ногами у Гарри тоже сделался ярче, витражные окна ожили и засияли под солнцем, и тепло жизни, исполненной бесконечной любви, запечатленной на этих стеклах, залило все пространство собора и согрело тяжелые камни.
ГОСПОДЬ ВОИСТИНУ ВОСКРЕС, АЛЛИЛУЙЯ. ЕГО ЕСТЬ ЦАРСТВИЕ, И СИЛА И СЛАВА, ВО ВЕКИ ВЕКОВ.
Солнечный свет проникал во все ниши и сумрачные уголки, мягко смывая покров темноты со Страстей Христовых на Крестном пути
Да пребудет с тобою Господь.
И с тобой.
Мир тебе.
И тебе.
и со страстной мольбы Иисуса, Сына Человеческого, о прощении людских грехов, и витражи, полные света и жизни, взирали с любовью на муки Христовы и на всех, кто пришел праздновать Воскресение Господне и воспеть славу Спасителю
Помолимся, чтобы Воскресший Христос
не оставил нас в Своей милости.
Аминь
а Гарри по-прежнему смотрел в пол, смотрел в одну точку, не замечая всепобеждающую красоту и великую радость любви и мира, разлитые вокруг, он сидел, погруженный в себя, и не чувствовал ничего, кроме боли и отчаянной безысходности в этой выгребной яме, что разверзлась у него внутри, в этой черной дыре, от которой ему было не убежать
…и Он ходил, благотворя
и исцеляя всех, обладаемых
диаволом, потому что Бог был
с Ним…
он не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей тошноты, расплескавшейся по всему телу, по рукам и ногам, вплоть до кончиков пальцев, тошноты, сотрясающей кости, и черный недуг, поселившийся в нем, был почти осязаемым, почти видимым, он питал сам себя, мерзкий, чудовищный, страшный, и тошнота уже сделалась невыносимой, и все что ему оставалось – погружаться все глубже в себя, все теснее сливаясь со своей болезнью
…О Нем все пророки свидетельствуют,
что всякий верующий в Него
получит прощение грехов
именем Его. – Таково слово Божие.
Возблагодарим Господа
за все милости Его, на нас, грешных,
явленные.
и он еще крепче вцепился в сверток и прижал его к животу, согнувшись под тяжестью собственного отчаяния, и внутренне сжался от ужаса перед тем, что должно было произойти, но не находил в себе сил крикнуть «Нет» и отступиться, и теперь оставалось лишь следовать этой всесокрушающей безысходности, что высосала из него все соки, и ноги так ослабели, что он едва мог сидеть,
…Милость Его безгранична.
Сей день сотворил Господь:
так возрадуемся и возвеселимся!
и его неодолимо тянуло все глубже и глубже, навстречу тому, что его ужасало, и голос кардинала плыл сквозь косые лучи яркого пасхального солнца, и молящиеся преклоняли колени, склоняли головы, и только Гарри сидел неподвижно, и орган ощутимо звучал, и пел хор, и месса шла своим чередом, и волны слез бушевали у Гарри внутри, и бились в глаза, словно море в утес
ИИСУС ПАСХУ ИСПОЛНИЛ, ПРИНЕСЯ СЕБЯ В ЖЕРТВУ; СТАНЕМ ЖЕ ПРАЗДНОВАТЬ НЕ СО СТАРОЙ ЗАКВАСКОЙ ПОРОЧНОЙ ЖИЗНИ, НО С ОПРЕСНОКАМИ ИСТИНЫ И ЧИСТОТЫ, АЛЛИЛУЙЯ.
и Гарри двинулся к ограждению вместе со всеми, встал на колени в конце длинной людской вереницы и принялся ждать, почти ослепленный вихрем собственных ощущений, неустанно кипевших внутри, и теперь время ожило, начало оживать, и он сознавал, как кардинал продвигается в его сторону с другого конца, молится, благословляет, кладет Святое Причастие на языки тех, кто стоит перед ним, преклонив колени, и Гарри слышал орган и хор, все чувства обострились, сделались хрупкими, беззащитными, запах ладана резал нос, Гарри чувствовал даже запах бархата, на котором стоял на коленях, а кардинал приближался, аккуратно и бережно клал Святое Причастие на языки, благословлял тихим голосом, почти шепотом, и Гарри начал дрожать, все поплыло перед глазами, а кардинал приближался, и вот он уже совсем близко, буквально в нескольких футах, и Гарри почти ослеп, и различал только смутные пятна прямо перед собой, и вдруг почувствовал, как его задел край кардинальского стихаря, когда кардинал дал Святое Причастие человеку, коленопреклоненному рядом, а потом Гарри почувствовал, что кардинал уже перед ним, и как только Святое Причастие коснулось его языка, он почти незаметно выбросил руку вперед, и орган завопил у него в голове, и все его существо зашлось криком больной души, голова запрокинулась сама собой, глаза резко открылись, а всеми любимый кардинал стоял с раскинутыми руками, его тень образовала большой крест, глаза смотрели куда-то поверх головы Гарри, рот открылся в беззвучном крике, и аккорды органа гремели по всему пространству собора, хор пел Аллилуйю, и солнце сияло почти ослепительно ярко на длинной изогнутой позолоченной рукоятки ножа, торчавшего между ребер кардинала, ножа, пробившего его тело почти до самого позвоночника, и кровь кардинала хлестала из раны, заливая упавший хлеб Евхаристии, и сверкающее золото выпирало из его груди, и Гарри поднялся с колен и навалился на ограждение, глядя в лицо, глядя в рот служителю Господа, свет, бьющий от золотой рукояти, резал глаза, и Гарри крикнул ему: ГОВОРИ! МАТЬ ТВОЮ, ГОВОРИ, БОГА РАДИ! СКАЖИ МНЕ! СКАЖИ! ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯЯАААААА, его голос метался раскатистым эхом по собору из камня и света, вплетался в аккорды большого органа, в голоса хора, сливаясь с музыкой, где каждый голос терялся в другом, СКАЖИ МНЕ, СКАЖИИИИИИ, и его собственный голос умчался вдаль, пока он смотрел в этот безгласный крик, и выпученные глаза кардинала распахнулись еще шире, из безмолвного рта потекла кровь, и кардинал Летерман упал на спину, прямо на крест из тени, словно распятый Христос, и люди вокруг поднимались, кричали, и Гарри еще сильнее навалился на ограждение, глядя, как пузырилась кровь, вытекая из все еще открытого рта, и глаза кардинала смотрели прямо вверх, и ноги Гарри подкашивались от кошмарной и страшной слабости и ощущения пустоты, подобной неутолимому голоду, и тошнота билась в его голове, и его крик заглушил вопли толпы и аккорды органа, СКАЖИ МНЕ, СКАЖИ, РАДИ ЧЕРТОВА БОГА, ТВОЮ ДУШУ МАТЬ, СКАЖИ МНЕ, СКАЖИ… УМОЛЯЮ… его голос сорвался, и последние слова сбивчиво слетели с губ, и он рухнул на ограждение, и теперь снова стоял на коленях, впившись взглядом в золоченую рукоятку, почти неразличимую в сиянии солнца, и он откатился в сторону, кое-как поднялся на ноги, а люди вставали, кричали и падали друг на друга, пытаясь увидеть, пытаясь помочь, и голоса хора внезапно слились в громкий стон, когда певчие поняли, что случилось, и органист упал прямо на клавиши, и трубы органа отозвались расколотым вдребезги диссонансным аккордом, а люди вскакивали со скамей, лезли через ограждение, кричали в ужасе и неверии, звали на помощь, и глаза воскрешенного служителя Господа продолжали смотреть прямо вверх, а лица на витражах, залитых солнцем, смотрели вниз, и Гарри проталкивался сквозь толпу, пробираясь к боковой стене, и там забился в какую-то нишу, и обернулся, и поднял взгляд, и посмотрел прямо в глаза распятого Христа ААААААААААААААААААА его сбили с ног, он упал на колени и пополз прочь, кое-как поднялся, толпа сдавила его и вынесла из собора во внезапное слепящее сияние безобл