Истеричка для де Роша — это усилитель, делающий видимым невидимое — резонанс колебаний, пронизывающих материю. В этом он следовал экспериментам Шарко и его ассистентов, демонстрировавших реакции истеричек на определенную высоту тона. Шарко писал: «Я сажаю двух этих истеричек на резонаторный ящик большого камертона. Как только я придаю вибрацию камертону, они на ваших глазах мгновенно впадают в каталепсию. Прекратим колебания камертона, они впадают в сомнамбулизм. Вновь придадим камертону вибрацию, каталепсия возвращается» (Цит. по: Диди-Юберман 1982:206–208).
Великое открытие Лои Фуллер того же свойства. Она также обнаружила усилитель вибраций, делающий видимым невидимые колебания. Но работает механизм Фуллер иначе. Истерички реагируют на определенную высоту звука, как бы фиксируя ее в статуарной, каталептической позе своего тела. Сама неподвижность тела истерички выражает идею Гартли о возможности телесной фиксации движения в вибрации. Движение здесь как бы преобразуется в неподвижность, обозначающую сам эффект консервации. Принцип Фуллер — иной. Ее усилитель — ткани, драпировки, в изобилии окутывающие тело танцовщицы. Та запись вибраций, которая в мозгу пребывает в состоянии молекулярного напряжения, разряжается в колебаниях тканей, обнаруживающих и усиливающих любое движение тела, мельчайший жест руки. «Научное открытие» Фуллер — это открытие миметического усилителя телесных вибраций.
В этом смысле ткани ведут себя аналогично фотоэмульсии, которая обладает в научной мифологии конца века такой же полумистической способностью. Стараясь визуализировать невидимое, врач-психиатр Ипполит Барадюк (Hippolyte Baraduc) целиком опирался на эту способность фотоэмульсии. Известный факт, что на фотографиях часто возникают вуали и ореолы, он интерпретировал как способность фотоаппарата регистрировать ауру — своего рода магнитное поле, окружающее живые организмы. Аура описывалась Барадюком как «вибрация жизненной силы» (vibration de force vitale) и выглядела как некая колеблющаяся вуаль с отчетливым волновым рисунком, сквозь которую проступали изображения тел и предметов (Диди-Юберман 1982:88–97; Диди-Юберман 1987; Дюбуа 1986:47–49). Аура Барадюка — это некий невидимый свет, некий луч, производимый вибрациями и фиксируемый фотопластинкой, которая, как и мозг, предстает особой материей, в которой вибрации как бы замерзают и проявляются[155]. Вместе с тем аура Барадюка внешне напоминает тюль, газ, развевающуюся полупрозрачную ткань. Изображение ткани здесь как бы возникает из самой химии фотоэмульсии.
Культура XIX века вне всякой очевидной связи с наукой искала форм выражения невидимого в тканях. Бодлер, для которого современность — это «преходящее, ускользающее», утверждал, что его современницы иначе, чем в старину, производят складки на платьях, будто сама физика женского тела изменилась так, что придает платью новую жизнь и физиономию (Бодлер 1962:467). Гармония движений женщины передается тканям одежды и выражается в колебаниях газа и муслина, «окутывающих ее обширных и переливающихся облаков тканей» (Бодлер 1962:488). Женщина превращается в какой-то вибрирующий центр, как будто исчезающий в тканевом облаке, растворяющийся в вибрациях, расходящихся от нее вовне. При этом сами ткани начинают походить на новое излучение.
Когда Флоберу нужно было найти образ для изображения умершей Эммы Бовари, он построил его вокруг такой разрастающейся вибрации: «По атласному платью, матовому, будто свет луны, пробегали тени. Эммы не было видно под ним, и казалось Шарлю, что душа ее неприметно для глаз разливается вокруг и что теперь она во всем: в каждом предмете, в ночной тишине, в пролетающем ветерке, в запахе речной сырости» (Флобер 1989:287).
Эмма исчезает в тканях, по которым пробегает тень, но след ее присутствия, усиливаясь в складках атласа, распространяется вокруг, реверберируя в природе.
Это распространение колебаний вовне позволяет мыслить своего рода новую транссубстанциацию, изменение существа материи и превращение видимого в невидимое и наоборот[156]. Рильке уже в 20-е годы пишет о «работе постоянного трансформирования любимых и осязаемых вещей в невидимую вибрацию и возбудимости нашей природы, вносящей новые „частоты“ в пульсирующие поля мироздания. (Поскольку различные материалы мироздания — это лишь различные коэффициенты вибрации, мы строим таким образом не только духовные интенсивности, но также — кто знает? — новые тела, металлы, туманности и звезды)» (Рильке 1988а:394). У Рильке газ-ткань превращается в газовую туманность. Исчезновение, смерть в вибрации становятся своего рода перемещением тела в некие невидимые сферы, тела лишаются своего места, но отпечатывают себя вовне, творят новые формы. Это описанный Арто (см. главу 3) процесс экстатической проекции тела человека вовне, процесс, фиксирующийся в следах-графах, выступающих как новые или архаические материальные формы.
Фуллер находит возможность превратить газ и муслин Бодлера, атлас Флобера в основу своего танца. Процитирую типичный отклик современника на ее хореографическую технику: «С помощью движений ног и рук, колебаний торса, гармонии жестов танцовщик испускает в пространство вибрации, волны музыки, позволяющие ему выражать все человеческие эмоции. Танец — это визуальная музыка, разворачивающаяся в пространстве» (Фуллер 1914). Вибрации, о которых идет речь, «испускались в пространство» танцовщиками и до Фуллер, но ее ткани впервые сделали эти колебания видимыми. При этом тело ее как будто растворилось в этом потоке вибраций, лишь генерируя свой след (колебание тканей) вовне. Танец Фуллер по существу разворачивается в месте отсутствия или исчезновения танцовщицы. В этом смысле он весь пронизан смертью, квазирадиоактивным «распадом» телесности.
Мопассан описал в чем-то сходный распад, растворение телесности в системе музыкальных резонансов, в романе «Монт-Ориоль»: «Когда я слушаю любимую вещь, то первые же звуки как будто срывают с меня кожу, вся она тает, растворяется, словно и нет ее на моем теле; все мои мышцы, все нервы обнажены и беззащитны перед натиском музыки. Я воспринимаю музыку не только слухом, я ощущаю ее всем телом, и оно вибрирует при этом с ног до головы» (Мопассан 1954:609).
Вибрация уничтожает границы тела, растворяет кожу и делает неразличимыми тело и окружающее его пространство.
Активно экспериментируя с цветными прожекторами, Фуллер стремилась усилить тот или иной тип вибраций, так как, по ее мнению, цвет возникает в результате дезинтеграции светового пучка под воздействием резонансов и колебаний (Фуллер 1978:65). И вся эта колебательная машинерия призвана в итоге подействовать на психику зрителя, вызывая в нем также своего рода вибрационный резонанс.
Сказанное позволяет понять еще одну причину взаимного притяжения между танцами Лои Фуллер и ранним кинематографом. Кинематограф, еще ощущающий свою связь с наукой и хромофотографией, на первых порах также выступает как выявитель невидимого, как аппарат некоего сверхзрения. Не случайно, конечно, один из пионеров хронофотографии Этьен-Жюль Марей специально пытается зафиксировать на фотопластинку вибрации[157] (сохранились, например, его фотографии 1887 года, где он приводит в колебание длинный деревянный шест). Не менее показателен и пристальный интерес Марея к регистрации птицы в полете. Движения крыльев для него интересны прежде всего с точки зрения аэродинамики, они по-своему отражают невидимое глазу действие воздушных потоков[158]. В 1900 году Марей делает серию снимков движения воздушных потоков вокруг препятствий. На этих фотографиях струйки дыма, делающие эти потоки видимыми, предстают в едва заметном колебательном движении. Танцы Фуллер неожиданно и причудливо вписываются в туже традицию.
Существенный вклад в становление «вибрационной эстетики» (за неимением лучшего используем это диковатое определение) внесли старые (восходящие к концу XVIII века) исследования химического воздействия света на тела. Попытки объяснить химические трансформации в телах простым воздействием колеблющегося эфира (как, например, понимал свет Гюйгенс) уже в 1798 году подверг сомнению Гелен. Возникла теория некоего сродства между светом разного цвета и разными типами материи. Немецкий физик Кристиан Самуэль Вайс так описывал в 1801 году химическое действие света на органические тела: «Свет действует как возбудитель на жизненные силы органов и, в результате, выделения пигмента демонстрируют изменения на поверхности. Пигмент получает специальную примесь, которая усиливает его способность (affinity) высвобождать световую субстанцию… » (Цит. по: Эдер 1978–130)
Тело в данном случае действует совершенно как фотографическая пластинка. Процессы же, протекающие в нем, могут быть определены как некая цепочка очищений, освобождений и ревербераций. Свет, то есть колебания эфира, воздействует на жизненные силы органа, те вызывают изменения в пигменте, который получает специальную примесь. Эта примесь в каком-то смысле усиливает сродство ткани со светом, и в результате свет также в свою очередь претерпевает изменения, связанные с высвобождением световой субстанции, как бы вновь излучаемой из тела вовне.
Одновременно с обнародованием открытия Рентгена в 1896 г. французский эссеист и физик-любитель Гюстав Лебон выступил перед членами Французской академии с сообщением об открытии им так называемого «черного излучения». Черное, невидимое излучение, по мнению Лебона, возникает в телах, когда они подвергаются воздействию солнечного света. Это как бы вторичное, «резонирующее» излучение, своего рода высвобожденная «световая субстанция» Вайса. Сообщение Лебона вызвало интерес Пуанкаре, Беккереля, Кюри. Беккерель показал, что черные лучи Лебона — не что иное, как инфракрасное излучение (Най 1974:175).