Эти слова резанули меня, как нож. Лена нашла кого-то другого. Кого-то, кто мог дать ей то, чего я не мог. Кого-то, кто не был полчеловеком, как я. Я хотел возненавидеть этого дядю, но не мог. Потому что это было ради них. Ради их выживания. Ради того, чтобы они могли жить дальше без меня.
Ребекка подмигнула камере, и уголки её губ приподнялись в этой её знаменитой улыбке, которая всегда заставляла меня забывать обо всех проблемах.
— Ты жив, я знаю. И когда-нибудь мы снова встретимся. Я буду ждать. Обещаю.
Запись оборвалась, оставив меня в полной тишине. Всё, что я мог слышать, — это собственное дыхание, прерывистое и тяжёлое, словно я только что пробежал марафон. Я сидел, уставившись на пустой экран, пока перед глазами всё ещё стоял её образ — её улыбка, её глаза, её уверенность в том, что я жив.
Мои пальцы дрожали, когда я перевёл взгляд на хрустальный шар, стоявший на столе. Он был старым, потёртым, но всё ещё прекрасным. Внутри него мягко кружились снежные хлопья, отражая свет настольной лампы, словно маленькая вселенная, заключённая в стекле.
"Надо обязательно отправить его ей на день рождения," — подумал я, чувствуя, как что-то щемящее сжимает моё сердце. Я обещал себе это сделать. Снова и снова. Но почему-то я так и не сделал этого.
Возможно, потому что я боялся. Боялся, что она действительно забыла меня. Что она поверила словам Лены. Что она больше не ждёт меня. Или, может быть, я просто не мог принять тот факт, что моя жизнь теперь — это всего лишь серия ошибок, которые я не мог исправить.
Я протянул руку и осторожно взял шар, словно боясь разбить его. Его прохладная поверхность успокаивала мои пальцы, но внутри всё равно клокотала боль. Боль от того, что я не смог быть рядом. Что я оставил её. Что я выбрал этот путь, вместо того чтобы быть отцом.
"Прости меня, Беки," — прошептал я, хотя знал, что она не услышит. Шёпот растворился в тишине кабинета, оставив после себя лишь горькое чувство вины и безысходности.
Я поставил шар обратно на стол, но не мог оторвать от него взгляд. Это был последний подарок, который я так и не отправил. Последняя связь с тем временем, когда я ещё был человеком. Когда я ещё мог быть отцом.
И теперь это казалось неважным. Как будто всё, что я делал до этого момента, потеряло смысл. Но я знал, что должен двигаться дальше. Должен найти способ всё исправить.
==== ВСПЫШКА====
Коридор лаборатории был холодным, словно сама смерть обосновалась здесь, в этой безжизненной стерильности. Тусклый свет флуоресцентных ламп едва пробивался сквозь пыльные плафоны, отбрасывая длинные тени на стены. Мой кулак сжался так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя кровавые полумесяцы. Я чувствовал, как во мне закипает ярость — та самая, которая всегда бурлила внутри, когда я сталкивался с его лицемерием.
— Луна разваливается на части! — мой голос сорвался на крик, эхом разносясь по пустому коридору. — Ты должен спасти её! Должен спасти Ребекку!
Я смотрел на него, на этого человека, который называл себя моим отцом. Его глаза… В них была боль, но больше ничего. Ни сострадания, ни решимости, ни даже намёка на то, что он готов что-то сделать. Только эта проклятая твёрдость, этот холодный расчёт, который всегда стоял выше всего остального.
Тим молча смотрел на меня, и я видел, как его челюсть слегка подрагивает, будто он сдерживал что-то внутри себя. Но его голос оставался спокойным, почти механическим:
— У меня нет лишних мест в убежище, Фрэнк. Если хочешь ей место — можешь сам пойти и выгнать кого-то на улицу, на верную смерть.
— Верная смерть?! — я чуть не задохнулся от возмущения. — Ты вообще слышишь себя? Это же моя дочь! Моя маленькая девочка, которая сейчас там, на этой гибнущей земле, ждёт, что я приду за ней! А ты предлагаешь мне выбрать между жизнью одного и жизнью другого? Как ты вообще можешь говорить такие слова?
Его глаза встретились с моими, и в них читалась та же холодная решимость, которую я видел уже сотни раз. Он был как машина. Бездушная, расчётливая машина.
— Я не предлагаю тебе ничего, Фрэнк. Я просто констатирую факты. Каждый человек в этом убежище имеет значение. Каждый из них необходим для выживания человечества. Если я отдам место Ребекке, это может повлечь за собой цепную реакцию проблем. Я не могу позволить себе такую роскошь.
— Роскошь?! — я буквально зарычал, чувствуя, как ярость захлёстывает меня. — Ты называешь жизнь моей дочери "роскошью"? Да ты вообще понимаешь, что говоришь? Она же ребёнок! Твоя внучка! Или ты настолько очерствел, что уже не способен чувствовать ничего, кроме своих долбаных графиков и диаграмм?
Он сделал шаг вперёд, его лицо оставалось невозмутимым. Такое знакомое выражение — холодное, отстранённое, будто он решал очередную задачу на компьютере.
— Я прекрасно осознаю, кто она такая, Фрэнк. Но ты тоже должен понять: мы говорим не о чувствах. Мы говорим о выживании. О том, чтобы сохранить человечество. Если бы я мог изменить ситуацию, я бы это сделал. Но я не могу.
— Не можешь или не хочешь? — прошипел я, делая шаг к нему. — Ты всегда находишь оправдания, папа. Всегда. Когда бросил нас с мамой — нашёл оправдание. Когда забыл обо мне после её смерти — нашёл оправдание. А теперь снова. Ты просто прячешься за своими логическими решениями, чтобы не принимать реальные. Чтобы не быть человеком!
Его челюсть напряглась, но голос оставался спокойным:
— Твои обвинения не имеют значения. Это не о нас с тобой. Это о будущем. О тех, кто сможет продолжить род человеческий. И если ради этого нужно принести жертвы…
— Жертвы?! — я схватился за голову, чувствуя, как внутри всё переворачивается. — Да ты вообще понимаешь, что говоришь? Ты говоришь о людях, как о каких-то шестерёнках в своей машине! А если бы это была твоя дочь? Если бы это была моя мать? Ты бы тоже сказал: "Ну что поделать, жертвы нужны"?
Он замолчал на секунду, его взгляд стал тяжелее. Но в следующий момент он снова заговорил, его голос звучал ещё холоднее:
— Если бы это касалось меня лично, я бы принял такое же решение. Потому что это правильно. Потому что это необходимо.
Я смотрел на него, чувствуя, как внутри всё кипит. Как я мог быть сыном этого человека? Как я мог иметь хоть что-то общее с этим… монстром?
— Тогда я сам уйду! — выпалил я, не в силах сдерживать бушующий внутри шторм. — Отдам своё место дочери!
Он вздохнул. Просто вздохнул. Этот звук был таким обыденным, таким равнодушным, что я чуть не задохнулся от гнева.
— Ты слишком ценен для меня, — произнёс он, качая головой. — Я не могу позволить тебе уйти.
— Ценен?! — я рассмеялся горьким смехом. — Да ты просто старый эгоистичный ублюдок! Ты никогда не думал ни о ком, кроме себя. Никогда. Даже когда я был ребёнком, ты думал только о своих проектах. А теперь вот это… Ты выбираешь свои амбиции вместо собственной семьи. Ты даже не человек.
Слова вылетели из меня, как пули. Каждое из них было пропитано болью, которую я носил внутри уже долгие годы. Болью от того, что он всегда ставил свои научные амбиции выше всего остального. Болью от того, что он бросил нас с матерью, когда мне было всего четыре года. И теперь вот это… снова он выбирает что-то другое вместо своей семьи.
Я сплюнул на пол, чувствуя, как презрение переполняет меня до краёв. Последний взгляд, который я бросил на него, был полон ярости и отвращения. Затем я развернулся и зашел в свою комнату, хлопнув дверью так, что стены задрожали.
==== ВСПЫШКА====
Я сидел за столом, утопая в тишине, которая была пропитана запахом алкоголя и горечью моих мыслей. Пустые бутылки из-под виски валялись вокруг, словно памятники моему отчаянию. В одной руке я держал фотографию Ребекки — её золотистые волосы, её улыбку, её глаза, которые всегда казались мне окнами в лучший мир. В другой — бутылку, почти пустую, но всё ещё источающую этот острый запах спирта, который обжигал горло при каждом глотке. Но боль внутри… Боль внутри была сильнее. Она разрывала меня на части, не давая ни секунды покоя.
Мои пальцы дрожали, когда я смотрел на фотографию. Я видел её лицо так ясно, будто она стояла прямо передо мной. Её смех, её голос… Всё это было так близко, но так недостижимо. Я чувствовал, как слёзы начинают скапливаться в уголках глаз, но не пытался их сдерживать. Зачем? Кому это нужно? Здесь никого нет, кто мог бы увидеть мою слабость. Никого, кому будет дело до того, что я плачу.
— Беки… — прошептал я, мой голос дрогнул. Слеза скатилась по щеке, оставляя горячий след на холодной коже. — Прости меня… Прости, что не смог защитить тебя… Что не смог быть рядом…
Я закрыл глаза, пытаясь прогнать образ её лица, но он только становился ярче. Я вспоминал, как она бегала за мной, когда была маленькой, как хватала меня за руку и тащила показывать свои рисунки. Как она смеялась, когда я подбрасывал её в воздух. Эти воспоминания были как нож, который медленно вонзался в моё сердце, разрывая его на куски. Каждое мгновение, проведённое с ней, теперь казалось таким далёким, таким недосягаемым.
На столе передо мной лежал чёрный ящик с кодовым замком. Я механически собирал свои вещи, будто это могло как-то изменить то, что уже случилось. Документы, старые фотографии, флэшка с записями — всё это я аккуратно складывал внутрь, словно пытаясь сохранить хотя бы часть себя для будущего, которого, возможно, никогда не будет. Затем я взял хрустальный шар. Его прохладная поверхность успокаивала мои дрожащие пальцы, но внутри всё равно клокотала боль. Я посмотрел на него, вспоминая её лицо — маленькое, невинное, полное надежды.
"Ребекка… Я хотел отправить тебе это на день рождения," — подумал я, чувствуя, как воспоминания нахлынули с новой силой. Почему же я так и не сделал этого?
Я положил шар в ящик, чувствуя, как что-то щемящее кольнуло в груди. Мои пальцы дрожали, когда я набирал комбинацию на замке — 2203. День рождения моей дочери. Каждая цифра отзывалась во мне болью, будто я заново проживал каждую потерянную возможность быть рядом с ней. Замок щёлкнул, и крышка зафиксировалась. Теперь только тот кто знает эти цифры мог его открыть.